Исповедь перед Концом Света. 1960. Песочное 2. "Два клёна". "Сокровище Громовой Луны"

Исповедь перед Концом Света

1960

Песочное 2. «Два клёна». «Сокровище Громовой Луны»


Дача. Песочное 2-е

Летом 1960 года мы снимали дачу снова, уже во 2-ой раз, в Песочном, но уже в другом месте — в небольшом одноэтажном деревянном домике (на двух хозяев) на Речной улице, тогда второй по величине улицы в посёлке, шедшей перпендикулярно от железной дороги.

За водой часто ходили вниз к Чёрной речке на радоновые источники. Их было, самых крупных два: один бил из трубы в специальной будке из белого кирпича; вторая труба была правее (если идти вниз по берегу), открытая, и там текло не так сильно…

Я брал для воды небольшое ведёрко и 2-литровый бидон. Вода была очень вкусной; и все говорили (иногда ссылаясь на какую-то очень авторитетную учёную даму), что она целебная…

Теперь этот источник считается священным и чудодейственным, там стоит часовня, к нему приезжают издалека...

Купались опять, в жаркую погоду, в глинистых карьерах за железной дорогой. Вода там была страшно мутной… Но чаще, чем предыдущим летом — ходили на Чёрную речку, в противоположную сторону; это было дальше, надо было идти через лес (о чём я в предыдущей главе про 1959 год писал), да и «лягушатник» там был такой, что в нём едва помещались человек пять не самых крупных малышей… Но меня — как я уже писал — в том направлении, всё больше и больше, привлекал лес, более дикий, чем ближайшие к посёлку лески…

Часто играли в шашки с другими дачными детьми, за маленьким столиком у нашей дачи… Играли и в шахматы, но я их всегда уважал, но никогда не любил из-за их «условности». Помню, всё время думал, когда приходилось сидеть, без особой на то охоты, за шахматной доской, что разве так бывает в реальной войне, чтобы там воевали и действовали по таким придуманным узким и жёстким правилам?..

Играли, конечно, и в карты, в самое простое, типа «подкидного дурака»…

Но я всё больше придумывал себе собственные игры…



Мои летние игры


Морской бой

Из крупного серого и грязного песка у обочины дороги на Речной улице я строил «боевые корабли», оснащал их мачтами и орудиями из брошенных, не полностью сгоревших, спичек и разных палочек, и — расстреливал их с помощью галечных камешков, инсценируя морское сражение между двумя враждебными друг другу флотилиями. Большие камешки были у меня торпедами, а поменьше — снарядами...

Отец был моряк, воевал, и я этим очень гордился. У отца было много всякого морского; была и старая морская книжка «Удар под водой» (кажется, послевоенная) об истории минно-торпедного дела с хорошими иллюстрациями; я её не раз перечитывал... Да и фильмов военных про сражения на море тогда было много. Так что, меня тут многое вдохновляло... А фильмы «Броненосец «Потёмкин»» Сергея Эйзенштейна и про подвиг «Варяга» я видел и помнил с самого раннего детства (у меня эти два корабля почти соединялись в один).

А уж песня про «Варяг»... Эх, с этой песней и сейчас можно помирать!..


Прорыв плотины

У подножия Песчаного откоса у Чёрной речки протекал крохотный ручеёк, и я устраивал на нём запруды, а потом — наблюдал, как накопившаяся вода их разрушает. Вспоминая фильм «Королевство Кэмпбелла», я представлял себе эти запруды огромными плотинами, строил на осушенной территории домики, и потом созерцал, как водная стихия уничтожает эту мирную жизнь…

Память о пережитых потопах?.. Или предчувствие новых катаклизмов?..

Кажется, именно этим летом стала намечаться — ещё только намечаться — тенденция: я, понемногу, стал всё чаще и чаще, всё больше и больше, играть один, всё более погружаясь в миры, создаваемые моим собственным воображением…

Конечно, этому способствовало и то, что я всё больше и больше читал. Да и время было романтическое и полное энтузиазма — время прорыва человека в Космос… Ведь уже летали первые спутники!..


Игры в Умирающего и Воскресающего Героя

Но всё больше мне нравилось играть с одуванчиками (чаще всего — на вершине Песчаного откоса, на опушке леса). Я представлял, что это — люди, воины, отряд повстанцев (возможно, беглецов из плена). Они куда-то пробиваются (во имя Свободы, конечно!). А я — выступаю в роли их тиранических преследователей (и расстреливаю их камешками)...

Причём, это всегда были у меня положительные герои, а отнюдь не какие-нибудь враги и персонажи отрицательные... Одного из них, какой-нибудь наиболее понравившийся мне яркий одуванчик, я выделял из всех как главного героя; и потом — в увлечении игрой — полностью отождествлял себя с ним. Он у меня погибал в последнюю очередь, весь смертельно израненный, от прямого расстрела ненавистных и безжалостных врагов-преследователей...

Но потом — как бы оказывалось, что он чудесным образом оставался жив, хотя все его считали погибшим. И это — мой Воскресший Герой — был уже я сам, в собственном теле и образе, моей собственной человеческой персоной. И я один уходил в лес, вооружался подходящей палкой как ружьём (а потом всё чаще — какой-нибудь палицей, или копьём, или дротиком), и — начинал, в одиночку, новый этап своей героической, партизанской, повстанческой борьбы…

Мне (то есть, моему Герою) предстояло пройти ещё через очень многие и очень тяжёлые испытания, стать Вождём, собрать вокруг себя Народ и возглавить Восстание...

Лишь сравнительно недавно я подумал, что ведь жёлтый одуванчик — это Солнце! И мною разыгрывалась историческая драма некоего Солнечного Народа, и это был своеобразный ритуал Солнечной Жертвы... И самого себя я, бессознательно, повинуясь каким-то глубинным архетипическим импульсам, отождествлял с неким Солнечным Героем/Вождём, Умирающим и Воскресающим...

Вождь семинолов Оцеола — Восходящее Солнце… Как я любил эту книгу Майн Рида!..


Мой первый лесной шалаш

В лес я уходил всё дальше — и всё чаще один — но ещё не очень далеко, и не слишком надолго; не разрешали… Да и многое другое ещё отвлекало... Но лес — манил меня всё сильнее...

Справа от Песчаного откоса тогда ещё был довольно густой хвойный лес, и не слишком посещаемый. И, кажется, именно там, в одном укромном уголку, я попытался построить свой первый в Песочном (да и свой первый в жизни) шалаш. Очень небольшой, из елового лапника и всего подходящего, что там попадалось мне под ноги и под руки. Стащил туда кучу разных выброшенных местными жителями и дачниками вещей: инструменты, посуду, разный стройматериал...

Характерно, что в это дело — в эту свою тайну — я не посвятил уже тогда никого...

Думал ли я уже тогда о побеге из дома?..

Мне ещё не было девяти лет... В голове была масса самых романтических мечтаний... Индейцы, первобытные люди, повстанцы... Борьба за Свободу и Справедливость...

Этот мой первый шалаш — не был случаен… Это была и любовь к Природе, и поиск Свободы, и поиск убежища…

Но вскоре на этом участке леса устроили «прореживание» — и мой укромный и обжитой мною уголок перестал существовать...


204-я школа. 3-й  «В» класс

Это время учёбы помню уже очень хорошо…

И бегло читать — я точно научился именно в 3-м классе!..

Да и пора уже было…

+ + +

2 сентября 1960 года мне исполнилось 9 лет.

И, кажется, уже в этом возрасте я стал впервые мечтать о побеге из дома…

Но — всё ещё было впереди…


Новая учительница

1 сентября я пошёл в 3-й класс. Нашей учительницей теперь стала Тамара Александровна, молодая женщина (примерно, ровесница моей матери), которая мне нравилась своим вниманием, теплотой, добротой и ласковостью к нам, детям. Учиться у неё я стал лучше. Математические задачки, помню, стал тогда решать почти на лету…

Кажется, именно в 3-м классе у нас появился «новенький»: Юра Андреев, длинный, нескладный, белобрысый и голубоглазый мальчик в очках, застенчиво улыбавшийся и как-то смущённо и растерянно молчавший при первых попытках с ним заговорить… Мы сошлись с ним далеко не сразу. И лишь в старших классах он стал моим близким другом… Он умер в 2006 году от диабета...

Впервые стали писать не пером и чернилами, а чернильными авторучками. Моя первая авторучка была очень маленькая и не очень удобная, довольно капризная, часто текла и пачкалась; такие маленькие, наверное, тогда специально стали выпускать для школьников, и они были технически ещё далеко не совершенны. Шариковые ручки появились в школе гораздо позже, где-то уже в старших классах.

Благодаря Тамаре Александровне и относительно неплохому учебнику я полюбил историю. Узнал на уроках СССР про древнее государство Урарту в Закавказье. На его территории я потом разместил свою фантастическую Дакию (не путать с реально существовавшей Дакией на Балканах). Узнал про монголо-татарское нашествие на Русь, хорошо запомнил, как Тамара Александровна увлекательно рассказывала про героическую оборону Козельска…

И доброта и чуткость моей учительницы уже почти подвигла меня рассказать ей о самом страшном…


«Тамара Александровна! Меня мама бьёт...»

Тамара Александровна была действительно хорошим педагогом и, главное, просто очень доброй женщиной. И благодаря именно ей я кое-что понял в своей жизни, хотя осознал это уже будучи очень взрослым.

Я хорошо запомнил, на всю жизнь запомнил, как долгое время в том учебном году у меня было огромное желание подойти к ней где-нибудь на перемене, в коридоре, и сказать:

«Тамара Александровна! Меня мама бьёт...»

Возможно, очень многое из моей памяти о моих отношениях с матерью в детстве ушло бы куда-нибудь глубоко в подсознание и забылось, если бы не этот психологический эпизод, который я так хорошо запомнил. Уже через очень много лет я подумал: как же должен был страдать этот 9-летний мальчишка — чтобы мечтать о таком!..

Мои воспоминания о том, как мать меня била в детстве, хронологически очень размыты. Била она меня «под горячую руку», всегда яростно и буквально чем попало, очень часто — грязной кухонной тряпкой. И это было не столько больно — сколько унизительно…

И именно благодаря этой моей хорошо запомнившейся мечте обратиться за помощью к хорошей, доброй учительнице я могу оценить, насколько же одиноким ребёнком я тогда был. И насколько был психологически и морально изуродован, что потом не могло не отразиться на всей мой жизни. И на моих отношениях с женщинами в том числе. Потому что не может быть такой женщины — которая бы не напоминала тебе твою мать…

Почему же я тогда так и не подошёл к Тамаре Александровне и ничего ей не сказал? Боялся, стеснялся, стыдился?..

Возможно, я смог представить себе и понять, что если моя мать узнает, что я на неё нажаловался своей учительнице, то — как же она меня за это возненавидит! Я понимал, даже будучи ребёнком, что ей нисколько не станет стыдно за то, что она меня обижала и унижала, и никакого раскаяния у неё за это не будет, она это просто не поймёт; а станет ей стыдно и обидно только за то — что об этом узнали «посторонние», а тем более — в школе. А возненавидит она меня за это — на всю жизнь. И мстить мне будет за это — всю жизнь…

А возможно, что намерение поговорить с учительницей о матери исчезло у меня после моей позорной неудачи на поприще пионерской деятельности...


Начало и конец моей пионерской карьеры

В 3-ем классе меня, и ещё не меньше половины учеников из нашего класса с