БЛАЖЕННЫЕ И НЕГОДЯИ

АРТУР ОЛЕЙНИКОВ

БЛАЖЕННЫЕ И НЕГОДЯИ

Часть первая

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Церковь была старинная и каменная. Набеленные белоснежные стены, залеченный крест, колокольня.
И когда на одной службе кто — то без спросу, позвонил в колокола, в церкви случился переполох.
Прихожане сначала не поняли и в умиление закрестились. Жилистый старик батюшка Александр застыл и вдруг его лицо исказил испуг. Таинство святой службы расстроилось, и он не понимал причины. Молодой вертлявый дьяк с жидкой бороденкой побежал, расталкивая баб и мужиков к двери, ведущей на колокольню. Двери были заперты с обратной стороны. Люди испугавшись, высыпали на церковный двор и увидели Ларису на колокольне. Прежде сгорбленная седая женщина, сняв платок снова и снова била в колокола. Для всех предстала такая картина, что она била в набат.
— Богохульница! Уймись сатанинское племя! — закричал не своим голосом дьяк. — Прохор, разберись с дверью!
Позвал дьяк церковного сторожа.
Пыхтя и спотыкаясь, сторож прибежал с ломом в руках и стал ломать двери на колокольню.
— Полицию бы вызвать! — шепнул дьяк батюшке Александру.
Батюшка в испуге посмотрел на расторопного дьяка.
— Провести ее не мешала бы! — пояснил дьяки и, не дожидаясь ответа, побежал звонить в полицию.
Батюшка промолчал и согласился, что надо принять меры и дьяк молодец.
У Бога и всех святых на виду сломали дверь и устремились на колокольню.
Наотмашь с размаху сторож ударил престарелую женщину по спине, а какой-то мужик, из прихожан больно выворачивая руку поволок Ларису с колокольни.
— Отпустите! Я не нарочно! Не хотела никого обидеть! — плакала женщина.
— Молчи! Преступница! — многозначительно сказал сторож Прохор и снова беспощадно огрел тяжелым кулаком Ларису по спине.
Лариса сидела на голой земле и, закрыв лицо руками горько плакала. Ей не давали подняться. Ее обступили со всех сторон, чтобы не сбежала.
Слезы раскаянья не производили ни на кого жалости так, что какая-то баба пнула Ларису больно нагой.
И только ребенок девочка пяти лет вдруг зарыдала:
— Не бейте бабушку, — выкрикнула дитя, растирая слезы кулачками.
— Помалкивай, молоко на губах еще не обсохло! — крикнула в ответ злая баба и еще раз пнула Ларису.
Полицейский уазик приехал скоро. Высокий сильный кровь с молоком мужчина в форме, ухмыляясь, подошел к толпе. А за ним еще один — толстый и низкий. Он фыркал и вздыхал и размахивал резиновой дубинкой.
Дьяк с подобострастным лицом стал вертеться перед полицейскими и злобно нашёптывать.
— Гадость! Службу нам испортила!
— Разберемся!
— Пятнадцать суток ей! На одну хлеб и воду!
Высокий лейтенант посмотрел на Ларису и сказал:
— Расходитесь православные!
И сержанту:
— Позаботься!
— Наказать бы! При всем честном на роде. Чтобы другим неповадно! — распинался дьяк
— Сделаем, — сказал толстяк в форме и ударил Ларису дубинкой по ноге. И схватил женщину за руку и потащил в уазик.
Лариса стала упираться, а толстяк, не колеблясь, стал отхаживать ее дубинкой.
— Наручники! — выкрикнул лейтенант.
Дьяк довольный потирал руки, а бедную и избитую под покровом святых стен престарелую женщину в наручниках из церкви увозила полиция.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Конопатый шофер полицейский усмехнулся, когда толстяк Витька Дятлов напарник в очередной раз дал Ларисе дубинкой по ребрам и спросил у лейтенанта:
— В отделение?
— Еще не хватала, — ответил лейтенант Воронин. — Мне начальство за такой подарочек выговор влепит. В психиатрическую. В Ковалёвку гони.
— Отпустите! — плакала Лариса. Ей было обидно и горько.
— Поздно, матушка! — рассмеялся Витька Дятлов.
— Да! — поддержал Воронин. — Бог — смирение любит. Нагрешила — отвечай.
Хутор Ковалёвка был за городом и был знаменит большой областной психиатрической больницей, куда со всех городов Ростовской области днем и ночью везли больных. Доставляли просто пьяных с белою горячкой, помешавшихся и вот таких как Лариса, с которыми полиция не хотела связываться.
Дятлов пихая в бок Ларису выволок ее из машины.
— Полегче! — сказал Воронин. — А то нажалуется местным эскулапом. Накапают начальству.
— Да, я только так, чтобы смирно себя вела.
— Оставить!
Лариса Алексеевна спотыкаясь и со слезами пошла туда куда ее вели, с видом словно на эшафот.
— Принимайте! — сказал Воронов доктору как старимому знакомому. Можно было сделать вывод, что лейтенант в больницу ездит как себе на работу и работает санитарам на полставки. — Из церкви! Помещалась! В колокола звонила! Не наша забота!
И полицейские усмехаясь ушли.
Женщина врач в белоснежно халате посадил Ларису на стул посреди большой комнаты приемной, а сам стал немного вдалеке. Чернявая медсестра за столом стала записывать. А крепкая санитарка с руками по швам смотрела, не мигая, словно не живое изваяние.
— Что с вами случилось? — ласково спросила Скворцова.
— Ничего не случилось! — ответила Лариса Алексеевна.
— Ну как же ничего! Почему тогда вы здесь?
— Не знаю! Я ничего плохого не сделала!
— А полицейские, говорят, что в колокола звонили.
— Звонила!
— Зачем?
— Не знаю. Давно себе представляла.
— Ну, хорошо! Ваша полное имя отчество и фамилия.
— Пастушенко Лариса Алексеевна.
— Год рождения?
— Одна тысяча девятьсот шестьдесят первого.
— Замужем?
— Нет в разводе!
— Дети есть?
— Есть сын!
— Телефон сына знаете?
— Знаю!
И Лариса, однажды выучив мобильный телефон сына, назвала цифры.
— Хорошо! — сейчас санитарка вас проводит в палату и вы отдохнёте.
Санитарка ожила и сделала шаг навстречу Ларисе.
Лариса Алексеевна попятилась.
Санитарка взяла Ларису за руку и потащила за собой.
Ларису привели в какую-то комнату и приказали раздеться догола.
Женщина смутилась и замешкалась.
Санитарка разозлилась и стала прямо стягивать с Ларисы одежду.
Раздела и дала старый весь потрёпанный халат и резиновые тапочки от разных пар и размеров.
Палата куда привели Ларису была с низким потолком грязной и переполненной женщинами разного возраста от молодых до дряхлой старухе с немытыми растрёпанными длинными и седыми волосами.
Больные смотрели на новенькую безразлично.
Ларисе указали на железную койку в проходе.
— Сиди и помалкивай! А то получишь у меня! — сердито сказала санитарка.
Лариса не подчинилась. Она впала в исступление.
— Мерзавцы! — выкрикнула Лариса и бросилась на санитарку с кулаками.
Силы были не равны. На помощь санитарки на удивления Ларисе пришли сами же больные, которые должны были заступиться, но нет. Стали ее крутить и намертво привязали к койке. Лариса долго билась и пыталась освободиться, но выдохлась и затихла, и только тихо вздрагивала, и жизнь словно оборвалась так, когда предали и растоптали.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

В хутор Тузлуки, что был на реке Маныч посторонние люди не заезжали. Из местных не больше сотни казаков, все другие были дачниками и их гости. И я предпочитал летом Черному морю Маныч и Хутор Тузлуки. Я останавливаюсь у Вовы Дикова.
Деков пышущий здоровьем казак с усами широкоплечий коренастый с могучей силой в руках мастер рукопашного боя. При этом он не показал мне ни одного приема, за то учил меня по настоящему ловить сетью рыбу, готовить казачью уху. По-настоящему, это когда вы не просто закладывает пищу в котел или ставите сеть, это когда вы думает не, а улове и не о насыщении утробы, а о том, чтобы подарить радость, прекрасный миг счастья друзьям с которыми сядете за стол. У Дикова две жены и четыре дочки. Однажды попав в Тузлуки он так полюбил этот край, так что остался здесь навсегда переехав с Батайска, а за Вовой в Тузлуки попали все его друзья и еще сотни людей со всей России.
— Артурчик ты опять прячешься о советской власти! — весело говорит мне Диков пре встречи.
— Так нет же советской власти! Вся вышла!
— Путин — советская власть! — отвечает Диков и смеется.
Вообще Диков плевал на любую власть он браконьер этим и живет. В телефонной записной книжки у него телефоны всех местной элиты. Судьи депутаты.
Мы сидели под навесом, и пили с Диким пиво с жирной шамайкой занесенной в красную книгу.
— Что москвичи? –спрашиваю я.
— Едут! Завтра будут! Начальника охраны Путина с собой везут.
— На черта?
— А ты как думаешь? — хитро по-казачьи прищуривается и улыбается Диков.
— Убийства Путина, ничего не решит!
— А что же решит?
— Революция!
— Революция на пустом месте не делается! Почва нужна.
— Как Ленин — народ соблазнить? Землю крестьянам, заводы рабочим!
— Это тоже! Но в первую очередь нужна армия!
— Идея нужна!
— Вот будет идея мальчик, тогда приходи! — Диков смеется.
И дарит мне красивый и дорогой вельветовый костюм.
— Держи мальчик! Носи всем на зависть!
В Тузлуках меня нарекли вторым именем, Мальчик.
После пятой кружки пива я иду купаться на Маныч. Стая скворцов, словно облако закружиться над головой. Вдоль берега убаюкивающий шумит камыш, и косяк диких уток поздоровается, прокрякав над головой.
После купания я иду к Василию Васильевичу. Дедушка Вася, он держит лошадей и корову. Молоко от степных маныческих трав и цветов самое вкусное. Я беру всегда только парное молоко, чтобы прямо из-под коровы, чтобы теплое и валил пар. И сметану, когда она еще только как сливки и на обратном пути за один присест выпиваю до полбанки сливок. А за ночь, настоявшись, сметана приготовляется, и я ее застывшую все ровно как масло мажу на булочку и пью с кофе.
Дедушке Васи восемьдесят семь лет, он еще застал оккупацию и немцев. В хуторе были крупные бои и ставка немцев, шла дорога на Сталинград. Василий Васильевич любит рассказывать о немцах.
— Приходит, один на двор, рыжий, рукава закатаны с автоматом. Все думает мать, сейчас зверствовать начнет, а нет на чистом русском! Яиц хозяйка, молока, пожалуйста, просим! Грамотные значит выходят! Не варвары! И мне шоколадку. Как сейчас помню. Мы-то, прежде чем немцы в хутор не вошли отродясь этого шоколада не ели.
— Так что хорошие значит выходят? Пили бы сейчас баварское пиво, значит выходит?
— Нет! Враг есть враг! Я не одобряю! Говорю, как у нас было! А в Красном, что тридцать километров от нас расстреляли и мал и стар! Вот как! Война, пойди разбери, что у кого на уме.
— Мне молока и сметаны!
— Иди, спроси у хозяйки.
Хозяйка невестка дочь, супруга давно уже лежала на местном погосте.
Красивая казачка молодка с румянцем на щеках выходит из хлева с ведром парного молока.
Вечереет. Напившись молока со сметаной, иду на закат, на древней курган. Курган высокий, и степь в заходящем солнце словно отливает бардовым светом.
И скоро над головой начинают разгораться звезды. Звезды сияли на небосклоне как драгоценные камни. Вот, что небо в алмазах. Если бы Чеховский дядя Ваня оказался в Тузлуках он, наконец, то не просто увидел небо в алмазах, а счастье разлилось бы у него на сердце, чего Чехов так жила человечеству.
На обратном пути натыкаюсь ногой на крупную черепаху. Беру черепаху в руки. Она прячется в панцирь.
Диков встречает меня жаренным сомом. Жирный с золотистой корочкой он таит во рту. Пьем, закусываем и ложимся спать уже за полночь.
А утром на моем телефоне раздается звонок, который словно коварный нож врага разит из подтяжка под лопатку.
— Пастушенко Лариса Алексеевна ваша мать? — раздается на другом конце линии.
— Да! Вы кто?
— Ваша мать в