Batafurai (Бабочка)

свои мысли.
Все это он наблюдал, снова глядя на нее из-за кулис.
Наконец полковник выпрямился, посмотрел на опустевший зал и жестом пригласил к выходу японцев. На его лице читалась усталость, но и удовлетворение от достойно проведенного мероприятия.
В этот момент словно кто-то толкнул его в спину. Он оглянулся - музыканты собирали инструменты. Один гитарист сидел в углу на стуле, держа на коленях гитару и прикрыв по обыкновению глаза. На что-то, еще не зная на что, решившись, он  спрыгнул со сцены, пересек быстрым шагом пять метров до первого ряда, по-японски низко поклонился деду и, не обращая внимания на удивленный взгляд полковника, взял Ацуко за руку. Полковник сделал движение к нему, чтобы пресечь дерзость осужденного, но Ацуко жестом остановила его. "Я - ГОра", - в горле было суше, чем в Каракумах. "Здравствуйте, ГорА-сан..."- Ацуко отняла руку и низко, почти в пояс, поклонилась ему. "Я очень рада Вас видеть." И улыбнулась, даже засмеялась - одними глазами. Она была невысокой даже для японки, он, совсем не гигант, чтобы взглянуть в ее глаза, наклонил голову, а она, чтобы он увидел их, подняла лицо. Немного удлиненное, с ямочкой на подбородке, по-японски закругленным кончиком носа, выдававшими возраст тонкими морщинками в уголках оливково-черных блестящих глаз.

Зазвучала гитара. Они оглянулись - на сцене не было никого. Ацуко удивленно посмотрела на него. "Это гитарист," - улыбнувшись сказал он. "Разрешите вас пригласить на вальс?" - он склонил голову и предложил ей руку. Она немного замешкалась, взглянула на деда, который, наблюдая за ними, не проронил ни звука, и все-таки положила свою ручку на его ладонь.
Бережно, как фарфорофой вазы из Арито, коснувшись ее талии, он повел ее по маленькому свободному пространству перед сценой. Поняв, что ее гэта совсем не предназначены для танцев, а гитарист наращивает темп, он неожиданно для нее и для себя подхватил ее как ребенка, отчего она всплеснула руками и свет со сцены на миг вновь превратил рукава ее кимоно в крылья бабочки. Встав на колено, он осторожно опустил Ацуко на пол. Коснулся лбом ее руки, на короткий миг почувствовал, как другой она коснулась его затылка... Поднялся, по всем танцевальным правилам проводил ее до кресла деда и, поклонившись обоим, запрыгнул на сцену. Музыка оборвалась. На ходу хлопнув гитариста по плечу, он выскочил на улицу и почти бегом вернулся в библиотеку. Встал у окна. Закурил. Смотрел, как из клуба выходят японцы и, оживленно о чем-то переговариваясь, направляются к вахте. Потом долго слонялся из угла в угол, пытался читать, снова курил, стоя у окна. Хотел что-то написать, но мысли рвались, как паутина от сильного ветра... Когда стемнело, он вышел на улицу и попробовал найти Алькор, но наверху собирались тучи и сквозь дымку мерцали только крупные холодные звезды.

                  21

Когда ты на моем плече,
Так сладок сон твой...
Недавно полон был ручей
Любовных соков -
Теперь покоен он и тих,
Почти иссякнув,
Ты спишь... А шар земной летит
Средь звездных квантов...
И шевельнуться я боюсь
Пусть и невольно.
Окно светлеет... Отдых пусть
Ручей наполнит.
Под стрелок мерный перескок
Мгновенья тают.
Шепчу беззвучно: "Ацуко...
Batafurai..."

Утром, после проверки, время потеряло счет. Вызовут или не вызовут? - наглаженный, выбритый до синевы, он ждал ее решения. Бросал взгляд на гитару, старенькую 'акустику", взятую "на бараке", прошедшую через множество рук, но каким-то чудом еще державшую строй. Спрятал под рубашку тетрадь со стихами, посмотрел в зеркало - заметно ли? Потом, понимая, что рискует, решил нести ее открыто, в руках.
Время упорно не хотело торопиться. Пил чай, курил, потом снова чистил зубы, жалел, что негде взять ни цветочка - накануне приезда японцев в зоне выкосили даже самые укромные уголки...
Шнырь-посыльный прибежал в одиннадцатом часу.
Он бросил взгляд на стол, заметил на нем почтовую открытку 61 года с видами моря, найденную в одной из книг, "Шахнамэ", кажется, сунул ее в тетрадь, взял гитару и вышел.

Ему снова повезло - комнаты длительных свиданий были почти пусты, и то ли прослышав о чем-то, то ли получив особые указания по поводу необычной посетительницы, но прапорщица на входе отвела им лучшую комнату. "В первую иди," - сказала она, оценивающе и даже с недоумением оглядев его с ног до головы.
Он пошел по длинному коридору, на одном из окон увидел цветущую герань, оглянулся, отщипнул побег и уже почти бегом поднялся на второй этаж. Остановился перед цифрой "1", постарался унять волнение и толкнул дверь.
Потом он не раз пытался вспомнить эти первые минуты. Она стояла у окна, обернулась, сделала шаг навстречу, поклонилась. Улыбнулась ему, уже открыто, не таясь. А он, прямой, как аршин проглотив, стоял на пороге и видел лишь лучащиеся глаза, яркий солнечный свет из окна, широким лучом падавший в комнату, протянутые к нему руки и рисунок на длинных - почти до пола - рукавах кимоно. Крупные разноцветные бабочки над летними цветами.
Он поставил в угол гитару, протянул ей цветок герани и, забыв, как это делается, все же постарался улыбнуться в ответ. Одними уголками губ. "Здравствуйте, Ацуко." "Здравствуйте, ГорА-сан." Женским чутьем поняв его нерешительность, она подошла ближе и положила маленькие ладошки ему на грудь. Он неловко обнял ее. Вдохнул исходящий от ее волос цветочный запах. Повинуясь желанию, прикоснулся губами к макушке. Она была такая маленькая, что он словно всю ее вобрал в себя.
Мягко отстранившись, она жестом пригласила его присесть. Он сел к столу, уже накрытому к обеду. Из маленькой фарфоровой бутылочки она налила в чашечку сакэ, сладкую рисовую водку. "Как Вам это удалось? Спиртное здесь запрещено," - спросил он. "Я не знаю, я сказала, что это сакэ." "Наверно, услышали "сок". Или подумали, что какой-нибудь соус", - он поднял чашечку и сделал приглашающий жест. Подняв свою, она слегка коснулась краем его чашки. "Чин-чин..."
"Как дедушка?" Она поняла вопрос и, немного помолчав, ответила: "Дедушка сказал: ты большая девочка, решай сама."
Он ел много, но не жадно, на удивление быстро вспомнив, как обращаться с хаси - палочками для еды. Она придвигала поближе к нему очередное блюдо, одновременно называя его. Рассказывала, как долго и непросто добивалась этой поездки, о своих впечатлениях о России, о молчаливых скупых слезах деда при посещении японского кладбища, о людях, которые с ними садили сосны в Парке Дружбы... Все это время он смотрел на нее, стараясь запомнить каждую мелочь - жест, интонацию, паузы, когда она подбирала нужное слово. Он не хотел потерять ничего, зная, что здесь и сейчас душа начинает выздоравливать. И можно жить дальше...
Они вспоминали письма, делясь мыслями и чувствами, возникавшими от их прочтения, он показывал ей стихи, что приходили в голову после очередного ее письма, читал записи из своей тетради. И все время старался увидеть, почувствовать ее реакцию, насколько эти его откровения близки и понятны ей. Спел вальс -их с гитаристом совместный труд. Когда стемнело, он показал ей Алькор, рассказав, про воображаемый треугольник и как малы все земные расстояния... А потом два луча звезды, сближавшиеся два последних года, сошлись, и расстояние вообще перестало существовать.

Утром за ним пришли. Посыльный не постучал, а царапнулся в дверь, "свидание окончено".
Слова куда-то  вдруг пропали. Ацуко присела на краешек уже заправленной кровати, сложив руки на коленях. Он опустился перед ней, поочередно поцеловал руки, прикоснулся лбом к коленям. Притянув, наклонив ее к себе, поцеловал лоб, щеки, глаза, трогательно оттопыренные ушки, снова глаза... Она сама нашла его губы, как птичка клювом коснулась их...
В дверь снова поскреблись. "Сейчас!" - крикнул он и, внезапно вспомнив, сел к столу, придвинул тетрадь, пошарил по карманам, "у тебя есть ручка или карандаш?", схватил ее и быстро, сразу набело написал:
"Когда ты на моем плече, так сладок сон твой..."
Закрыл тетрадь, отдал ей, порывисто и сильно обнял, шепнул куда-то в макушку : "Спасибо, я..." Но не договорив повернулся и, уже не оглядываясь, дернул щеколду и вышел.

                        22

Он вернулся в библиотеку. До освобождения было еще шесть дней. Почти неделя.
Входная дверь распахнулась и вошел кум. За ним бочком - арестант лет пятидесяти, в очках. "Сменщика тебе привел. Расскажи, научи как тут и что. Настрой, чтоб не похерилось тобой созданное..."
Внезапно осенившая мысль обожгла. Майор, взглянув на него, спросил: "Ты сам-то как, все в порядке?"
"Японцы сегодня уезжают?" "Ну да, поезд в четырнадцать двадцать." Поезд был проходящий, стоянка минут двадцать. "Разрешите проводить?"
Майор посмотрел на него, как на ненормального: "Я такие вопросы не решаю. Только начальник." "Ну к Вам же он прислушается?" "Да нет его сейчас в зоне." Кум повернулся к выходу. Сделал шаг, другой... Тишину, насыщенную отчаянием, можно было резать ножом. Он смотрел не отрываясь оперу в спину. Тот обернулся. "Через час мне надо в город. Жди возле вахты."

Тормознув на вокзальной площади, кум медленно, с расстановкой проговорил: "Поезд отходит в 14-20. В 14-30 жду тебя здесь. Опоздаешь, пишу рапорт о побеге. Мне погоны и пенсия важнее ваших... чувств. Иди."
Он кивнул, открывая дверцу, выбрался из машины и бегом рванул напрямик через площадь, не обращая внимания на сирены и ругань из проезжающих авто. Переодетый в "вольное", присланное матерью на освобождение, он почти не выделялся из людской массы, разве что стрижкой да лихорадочным блеском глаз. Вокзальные часы показывали восемь минут третьего.
Он бежал по перрону, огибая опаздывающих пассажиров, перепрыгивал через чемоданы и тележки и высматривал в окнах вагонов ее. "Где СВ?" - спросил у проводницы. "Пятый." Он рванул в обратную сторону.
"ГорА-сан!" - в открытом окне мелькнула рука. Проводник собирался закрывать дверь вагона, когда в тамбуре появилась Ацуко. Поезд тронулся.  Он шел рядом с вагоном, держась за поручень и стараясь унять выпрыгивающее из груди сердце. Ацуко в европейском брючном костюме выглядела строго и незнакомо. Но глаза были те, что он целовал утром.
Поезд ускорялся. Он отпустил поручень, но руку оставил поднятой, как для приветствия или прощания. Маленькая фигурка, стоя на подножке тамбура, пока он мог видеть, махала ему...
Последний вагон, промчавшись мимо него, потоком воздуха бросил ему на грудь невесть откуда взявшуюся пеструю бабочку. Ударившись о него, она потеряла равновесие, но справилась и вскоре  скрылась вдали.

            Эпилог

"Мама, посмотри, что я нашла!" - Эйко, ловко балансируя, спустилась со стремянки с коробкой, в которой вперемешку лежали исписанные, много повидавшие толстые тетради, листы с карандашными и акварельными рисунками, разрозненные, откуда-то вырванные листки или даже их обрывки из разного качества бумаги.
Они выложили содержимое коробки на низенький квадратный столик отдельными стопками - тетради, рисунки, записи...
Ацуко сразу увидела ту, первую тетрадь, которую он передал ей тогда, на свидании. На обложке еще можно было разобрать