Ноябрьские записи

сколько само Я, которое тоже явлено мне через меня, а не через него, что является сокровенностью его, а не моего Я. Он сам мне явлен не через Я, а посредством его тела, точнее, его зримого вида. Но внутренний мир другого человека доступен мне только через инстанцию Я, которое и я и другой воспринимают как свое Я, между тем оно ничье, то есть, есть дух, но является душой. Сама душевность, внутренний мир человека есть ложное представление Я самим собой. Это субъективное самопредставление человека и есть душа как самообман духа. Человек воспринимает этот самообман духа как свое (личное) присвоение и освоение его (духа) сущности в той мере, в какой дух может существовать в нем. Между тем все люди существуют в духе как души в качестве его иллюзий.

        Другими словами, душевный мир человека является плодом самообмана духа, ибо именно только так он может существовать в каждом человеке и одновременно быть во всех них.



 

        Канонический и новый евангелизм. Канонический евангелизм, вроде православия или католицизма, замкнут на культе, на почитании старших. Это религия священников, которые поклоняются старшим священникам – апостолам как ученикам Спасителя. Они самого Спасителя  знают только как учителя, как родителя, как отца священников, как Сына своего Отца. Канонический евангелизм – это религия старших, старых людей, отцов церкви как традиции, которые веруют в Сына от Отца. Канонический евангелизм отдает благостным покоем. В православной церкви или католическом костеле стоит тишина, как на кладбище, на котором спокойно, «тишь да гладь, да божья благодать». Это религия сна души, усыпляемой молитвой во избежание греха. Она контролирует паству, ограничивает ее. Молодым людям скучно в ней. Но канонический евангелизм, евангелизм канона, правила есть благая весть о том, как жить по правилам, по заповедям в ограде церкви как в религиозном закутке, в нише спасения, но не в миру. Проблема канонического евангелизма заключается в том, что он только показывает на своем примере, ограничиваясь подражанием, а не пониманием.

        Другое дело, новый евангелизм. Он будит душу огнем Святого Духа. Не тлеет, но горит словом Бога. Новый евангелизм экспансивен, подвижен, как ребенок. Он – религия младших, детей, а не стариков и старушек. Это миссионерская религия. Она пробуждает дух в человеке, мешает ему заснуть. Но в ней есть опасность суеты не только вне границы церкви, но и в самой церкви. Однако надо понимать, что новый евангелизм – это церковь детей, а не пожилых людей. Эта душевная суета уляжется в ложе сна духа как только дети станут сами родителями. Проблема нового евангелизма заключается в том, что он является рассказом, евангелизмом на словах, искушенным словом, но не разумом. Дух есть не только слово, но и ум, который учит тому, как понимать слово. Его знают только взрослые. Дети умеют слушать и говорить, но не понимать сказанное. Родители же умеют показывать на самих себе детям, но уже забыли, запамятовали то, ради чего они это делают. Вспомнить это им мешает сон разума.

        К сожалению, религия способна быть только благой вестью детей и родителей, старших и младших, но никак не взрослых людей. Взрослые люди забывают о своем детском прошлом и вспоминают о нем, когда им приходится становится старыми, пожилыми людьми, для того, чтобы приготовиться к смерти, ибо только в смерти мы встречаемся с Богом лицом к лицу. Он с нами и в нас, но не перед нами. В старом возрасте человеком становится родителем самому себе как ребенку. Таким образом, религия ребенка превращается в религию старика. Взрослые могли бы привнести в церковь как место веры разум, вразумить ее, сделать зрячей, а не только говорящей и поклоняющейся. Но чему не быть, тому остается казаться только благим пожеланием. Взрослые заняты собой, а не Богом. Такова жизнь.





        Субъект сна. Во сне нам является другая реальность. Но и мы другие. Мы ли это? Можно поставить этот вопрос более радикально, уже философски, как философский, то есть, метафизический вопрос: Тот ли самый человек, который пробудился, видел сон? Нет не тот. Только после сна мы идентифицируем его как себя. Может быть, это наш преемник в ином мире – в мире нашего сознания. Может быть, это наше второе Я – alter ego – наша подмена в иной реальности. И что это за реальность? Реальность иллюзии? Насколько она реальна? И не является ли наше Я наяву точкой схода, фокусом мира, настоящей реальности. Тогда как сонное Я есть точка преломления реальности, ее расщепления и рассеивания?





        Конечное и бесконечное. Конечное конечно. Оно имеет конец. Мы начинаем счет, то есть оно имеет конец в начале и имеет конец в конце счета. Но что такое конец в начале? Конец для счета или конец для не счета. Конечно, для не счета. Мы перестаем не считать и переходим к счету, а потом заканчиваем счет, ибо считать бессчетное число раз невозможно. Мы не можем считать бесконечное число раз, так как живем не бесконечное числа раз, но один раз, в два конца, в начало, имея рождение, и в конец, не имея возможности еще один раз жить и поэтому имея уже не возможность, но необходимость умереть. Реально для самих нас, людей, нет осуществимой бесконечности в таком мире, в котором мы существуем. Но в мыслях, в своем сознании мы можем иметь дело как с потенциальной бесконечностью, то есть, с бесконечностью, осуществимой в бесконечности, так и с актуальной бесконечностью, осуществимой в конечности, конечным образом, уже законченной, при условии, что она совершенная, то есть уже совершена, имеет сама в себе предел, самозамкнута.





        Имеет ли возможность история и философия науки быть дважды наукой как история и как философия?  Казалось бы имеет. Как история история философии науки есть наука и наука о духе. Но как философия науки она наука или нет? Попробуем разобраться со столь сложным предметом как наука. Наука не природа, а культура. То есть, история есть не природный объект, а объект изучения культуры человека, его деятельности как процесса и результата оной. Есть наука об этой науке. Это наукометрия, которая измеряет науку, как измеряет геометрия физическое тело. Наукометрия изучает не саму науку как как процесс деятельности, но как ее результат, овеществленный в продуктах науки, ее достижениях,  например, в научных открытиях, запечатленных в текстах языка, которым они описаны и сформулированы как законы природы, в единицах техники измерения, ее машинах, то есть, инструментах, приборах, вообще, в научном оборудовании, в счете, расчете тех людей, кто занят определенной наукой как ученый.

        Но что такое философия науки? Это наука науки? Можно и так сказать, если под философией понимать метанауку, логику раскрытия сущности науки, демонстрируемой особым образом конкретными, положительными науками.





        Мысль и любовное желание. Мыслящему придает силы мыслить неутоленное эротическое желание.





        Сократ как философ и как педагог. Сократ как философ занимался со своими учениками публичными размышлениями. Для чего? Для собственного удовольствия. Если бы он занимался этим для заработка, для содержания своей семьи, то брал бы с богатых большую плату, чем с бедных, за обучение как софист, либо, вообще, не брал деньги с бедных за счет богатых. И на жизнь семье хватало бы. Но Сократ был честным человеком и брал лишь символическую плату со всех учеников. Почему? Потому что полагал, что ученики должны сами заботиться о себе и заниматься для этого самопознанием. Забота педагога, по Сократу, заключается в том, чтобы озаботить ученика заботой о самом себе. И только. Получается, и учитель, и ученик должны заботиться о самих себе сами путем самопознания. Беседы Сократа только направляли по такому пути. Но ученику самому следовало идти до самого конца – до искомой истины.

        Обыкновенно философы заняты своей философией, а не учениками. Это ученики заняты своими учителями философии. Сократ относился к своим ученикам как философ, то есть, как не к ученикам, а взрослым людям, пробуждая в них то, что уже было, - самостоятельность если не мысли, то хотя бы суждения, но уже не мнения. Тогда как обыкновенные педагогики, как, впрочем, и родители, видят в учениках не взрослых, а детей, в лучшем случае, взрослых детей. Кстати, именно за то, что Сократ видел в учениках взрослых, а не детей, как то казалось учителя (софистам) и родителям, он и был осужден ими на смерть.





        Актер-чудовище. Смотрел интервью усопшего актера, бывшего еще живым в теле-ящике. Удивительно плоский человек, если судить по его пошлым суждениям. Он просто купается в своей грубости как варвар. Есть эпический Ахилл, есть меланхолический Гамлет, а есть физиологический Собакевич. Главное для актера быть органичным, как кот или собака. И чтобы не было никакой рефлексии, остранения как странности воспринятого, узнаваемого лишь на втором шаге игры. Рефлексия нужна для сценариста, режиссера, но никак не для артиста. Для этого артиста важно быть, точнее, представлять воочию то, что он - мачо. Просто зверь. Какой талант! Да, нет в словах актера никакого таланта. Есть инстинкт, перед которым млеют мещанки-красавицы, подскуливающие от его густого баса чудовища.   

        Ему было далеко до Жана Марэ. Тот был сказочным чудовищем, а этот «настоящим», фальшивым. Помню самую глупую (не его) роль, которую он сыграл в одном телефильме – экранизации «Двадцать лет спустя». Так вот в ней ему досталась роль д՛Артаньяна, уже немолодого, а побитого жизнью. Он сыграл «убитого» мушкетера, собственно «убил» его своей игрой, представив д՛Артаньяна не хитроумным гасконцем, а пошлым пронырой, вроде Тристана, слуги Теодоро из известного телефильма по мотивам пьесы Лопе де Вега. Не Дон-Кихот, а Санчо Панса. Надо отдать должное актеру: во всех других ролях он на своем месте. Он хорош как актер, но только до тех пор, пока не откроет рот и не скажет то, что думает. Он озвучивал не мысль, а глупость, свой мужской инстинкт. Инстинкт в качестве мысли теряет себя и обращается в глупость. Этот актер был талантлив как актер, как человек играющий, а не мыслящий. Он умел быть персонажем, а не играть его на сцене. Это умеют делать лишь единицы из актерской когорты.



   

        Три кобеля и один щенок (адаптированный текст для публичного чтения). В чем заключается соль мушкетерской истории? В том, как три дворовых кобеля: Бывалый Атос, Балбес Портос и Трус Арамис вместе с щенком из подворотни по имени Барбос (он же д՛Артаньян)  загрызли одну суку - миледи (my lady) сВинтер. Герои. Нечего сказать. И все потому, что щенок засунул свой длинный нос туда, куда даже кобели не суют свое достоинство. И куда он его засунул? В одно место, которое по праву доступно только королю. Символом этого места стали подвески или подвязки, - это кому что нравится. Ветреная королева «подарила» свою честь, нет, не королю, но своему любовнику «за морем», да еще наградила его тем, чем отблагодарил ее король, известно за что, - за то, что получил законный доступ к ее телу. Королева была еще та штучка: она изменяла Франции с Испанией и мужу с Англией. Где же был кардинал, куда он смотрел?