живой. Ваш паспорт у него один катала с вокзала купил. За две пол-литры.
БОБЫШ. Стащил, гад длиннорукий.
ЧЕРЕЖАНОВА. Каталу этого и грохнули по пьяной лавочке.
БОБЫШ. А спортивка на нём Лёхина вроде.
ЧЕРЕЖАНОВА. В таких спортивках полгорода ходит. У него паспорт и обнаружили.
БОБЫШ (тупо). В крови который, со рватой фоткой?
ЧЕРЕЖАНОВА. Что ж туго доходит так? Нормальный он был. А мы дубликат сделали с порченной фоткой. Вы бы хоть глянули, там ведь даже подписи вашей нет.
БОБЫШ. А зачем это всё?
ЧЕРЕЖАНОВА. Сначала думали, запутаетесь, врать начнёте, сдадите кого с перепугу. Или сами признаетесь.
БОБЫШ. Да уж, хитро.
ЧЕРЕЖАНОВА (усмехнувшись). Бездарно. А потом у начальства другие интересы возникли… (Замолкает на полуслове.)
БОБЫШ. Ладно. (Берёт бутылку в руки.) Может, по маленькой? Или на работе?
ЧЕРЕЖАНОВА. Да нет, уже не на работе.
БОБЫШ. Значит, правда? Рапорт всё ж таки заставили подать?
ЧЕРЕЖАНОВА. Сама ухожу. Не моё это.
БОБЫШ. Ух ты. Куда же? (Идёт на кухню.)
ЧЕРЕЖАНОВА. Думаю, пока на юриста поучиться. Там видно будет.
БОБЫШ. Штопоров тут днём с огнём… (Роется в кухонном столе.) Из моих вина-то никто не потребляет.
ЧЕРЕЖАНОВА. Давайте сюда, я без штопора открою. Зажигалка или спички есть?
БОБЫШ. Этого добра завались… Бросают где ни попадя… (Несёт коробку из-под обуви.) Зажигалок вон целая коллекция – какую хошь выбирай. (Ставит коробку на стол.)
Чережанова достаёт зажигалку.
ЧЕРЕЖАНОВА. Вот эту розовую с цветочками.
БОБЫШ. Насовсем забирайте.
ЧЕРЕЖАНОВА. Может быть, на «ты» перейдём по старой памяти?
Женщина нагревает пламенем горлышко бутылки, немного наклонив её.
БОБЫШ. Боюсь я с милицией на «ты». Расслабишься, чего-нить не то ляпнешь – потом отбрыкивайся.
ЧЕРЕЖАНОВА. Я тоже на работе не особо откровенничаю. Меньше знают, больше ценят.
БОБЫШ. Ну да. А чего пошла туда?
ЧЕРЕЖАНОВА. Чёрт его знает. Думала, там самые крутые… Может, за мать боялась.
В это время раздаётся громкий хлопок – это бутылка выстреливает разогретой пробкой.
БОБЫШ. Ух ты! Где так научилась?
ЧЕРЕЖАНОВА. Вот у таких как ты и научилась. Извиняюсь.
БОБЫШ. Ладно уж, тыкай, не впервой. Картошечку с маслицем?
ЧЕРЕЖАНОВА. Сладкое вино с картошкой – брр! (Разливает вино по стаканам.) Можно не закусывать.
БОБЫШ. Я редко закусываю. Пьём не чокаясь – за нас и за хрен с ними.
ЧЕРЕЖАНОВА. Сегодня же день рождения.
БОБЫШ. Ах, точно. Тогда бзымкнем.
Чокаются и пьют. Бобыш морщится.
Не, приторно больно. Надо спиртеца чудок... (Идёт к шкафу и достаёт из полки аптечный пузырёк.) Чисто медицинский. А чего, говоришь, за мать боялась?
ЧЕРЕЖАНОВА. Она одна жила. Отец с Кавказа откуда-то, умотал от нас я ещё клопом была. А в стране тогда, то сухой закон, то борьба за трезвость. Ну, мать шинкарить начала – нас с сестрой надо было как-то на ноги подымать. Днём водкой из магазина затарится – прямо в погреб, – а за ночь погреб уже пустой. В два, в три раза дороже, чем в магазине продавала – влёт уходило! Меня так и звали «дочка шинкарихи». Хоть она и ночью торговала, менты её пасли круглые сутки, несколько раз ловили. Всё конфискуют, а она по новой. Упёртая была.
БОБЫШ. Молодец. Так и надо.
ЧЕРЕЖАНОВА. Мне её жалко прямо так... Думаю, стану милиционершей, буду маму защищать. В какие-то дружины ходила, секции, помогала им, так незаметно как-то и втянулась.
БОБЫШ. Сейчас мамка где?
ЧЕРЕЖАНОВА. Инсульт. Шесть лет назад похоронила. Так без моей помощи и прожила… А ты чего один – ни семьи, ни детей.
БОБЫШ. Да я… (Махнул рукой.)
ЧЕРЕЖАНОВА. Чё, к женскому полу равнодушен?
БОБЫШ. Ну… (Мнётся.) В детстве у меня осложнение было, инфекция… (Показывает на пах.) Так что для семейной жизни я негодный.
ЧЕРЕЖАНОВА. Понятно. Извини… (Вдруг вспомнила.) Я это чего пришла-то…
БОБЫШ. Паспорт принесла.
ЧЕРЕЖАНОВА. Это ерунда. Кое-кто хотел твою жилплощадь приватизировать. Через наших апостолов... (Показывает указательным пальцем вверх.) Понимаешь?
БОБЫШ. Догадываюсь. Квартира добротная, стену пушкой не пробьёшь, её матери как за особую заслугу дали. Она в облсовпрофе всю жизнь пахала.
ЧЕРЕЖАНОВА. Вот… Тебя на зону, а квартиру в оборот. Извини, я человек подневольный, мне сказали я и…
БОБЫШ. А щас как же?
ЧЕРЕЖАНОВА. Сейчас начальство премии получило, а ты с квартирой засветился… Этот недоумок подельников сдал, они на чёрном рынке оружием торговали… У начальства радость такая возникла неподдельная.
БОБЫШ (многозначительно). Да уж…
ЧЕРЕЖАНОВА. Вот. Всё тебе выложила. Предупреждён, значит, вооружён. Теперь со спокойной душой могу оставить тебя. Одного.
БОБЫШ. Спасибо.
ЧЕРЕЖАНОВА. Тортик ешь.
БОБЫШ. С картошкой?
ЧЕРЕЖАНОВА. С удовольствием. (Идёт к двери. Останавливается.) Да, ещё забыла: никогда не открывай дверь незнакомым людям. Даже в генеральской форме.
Чережанова выходит из квартиры, бесшумно затворив за собою дверь. Бобыш подходит к своему окну и смотрит вниз на уходящую Чережанову. Внезапно звонит телефон, мужчина долго думает отвечать или нет, но потом всё-таки поднимает трубку.
БОБЫШ. Лёха, тебе чего?.. Медные листы, говоришь, нашёл? Ну, иди сдавай тогда… Не, я в отпуске… Перебьюсь как-нибудь… Вот так и буду жить… А завтра делов до фига – на работу меня пригласили… Ага, по специальности… Не, Лёха, не обессудь, пора на рельсы вставать… На какие? Потом расскажу. Если настроение будет…
Бобыш прекращает разговор и кладёт телефон на подоконник. Наверное, впервые он смотрит на своё жилище другими глазами, на куски картона, на поцарапанную мебель, на грязные порванные обои на стенах – он закрывает лицо руками и бесшумно плачет...
Хотя это чем-то походит на неестественный мужской смех.
ЗАНАВЕС
