Семена.
– Что Вы, дедуля несёте? Какой я покойник? – сердито взбрыкнул Серафим.
– Какой покойник? – непонятливо переспросил лифтер. – Я сказал, алкоголик.
Что меня понесло?! Предупреждал же доктор о последствиях, а я на людей набрасываюсь, подумал Серафим и смущённо шмыгнул носом.
Лифтёр расторопно сметал веничком комки грязи, занесенные жильцами. Веничек был жиденький, обглоданный временем и работой, – деду Семену пришлось несколько раз проводить им по одному месту, пока грязь не собралась в угол. Старик машинально потёр макушку – верхушка черепа азиатской пиалой скатилась с бритой головы, и, упав на кафель, прокатилась и замерла. Лифтёр безмятежно продолжал заниматься делом, и только оголенный мозг серым студнем колыхался движениям в такт. Медсестра втолкнула Серафима в спустившийся лифт, а он не отрывал взгляда от трепанированного черепа, пока дверцы кабинки чуть не сомкнулись на ушах.
Марина распахнула входную дверь, как только Серафим с Жанночкой вышли из лифта. Предупредительность супруги приятно пощекотала самолюбие. Как женушка квартирку-то прибрала, думал Серафим, сидя на диване и с любопытством оглядывая зал, который вроде и площадью прирос и в сочные цвета обрядился. Вот ведь и не заметил бы до болезни, какие огромные розы на новых портьерах, а багровость-то невероятно сказочная! Анфиса, двоюродная сестра Марины, наверняка скажет – моветон, но Серафиму розы понравились, и он решил постоять за супругу, если злыдня Анфиска начнет, как обычно, умничать. Необычные светильники в виде софитов показались до слёз оригинальными. Прав был доктор, говоря о повышенной чувственности: Серафим до операции никогда не замечал в себе куражливой сентиментальности на грани плаксивости.
– Дорогая, представь себе, врач с сильным косоглазием сделал превосходную операцию – громко, чтобы супруга на кухне могла расслышать, сказал он.
– Надо бы его отблагодарить – выкрикнула в ответ Марина. – Я пригласила доктора на ужин.
Звонкий смех Жанночки и супруги затронул тонкие струны души – Серафим блаженно улыбнулся.
– А, что, ты сегодня Леночку у мамы не заберешь? – вновь громко спросил он.
– Они скоро подъедут – ответила супруга.
Дверной звонок сыграл бравурный марш. Хозяин вышел в прихожую, чтобы открыть дверь, но Марина, выскочив из кухни, опередила.
– Мы не раненько заявились? – спросил друг Серафима Алексей, пропуская вперед Анфису.
– Ничего, нам на кухне помощница не помешает – ласково ответила Марина.
– Нет, уж, я лучше с претендентом полюбезничаю – стрельнула черными глазами гостья, и Серафим внутренне сжался.
Грузная брюнетка с неестественно ярким румянцем и большим с горбинкой носом, периодически облизывала губы, размазывая алую помаду, и щурила глаза с накладными ресницами. Скинув пальто на кресло, женщина плюхнулась на диван рядом с Серафимом, и ему вдруг стало холодно и неуютно.
– Как самочувствие? К подвигам готов? – сурово спросила она.
Вознамерившийся ранее противостоять её развязной напористости, он привычно растерялся.
– Каким подвигам? – пробормотал он.
– Что ты мямлишь, как дохлая курица? Мужчина ты или нет? – Анфиса ткнула кулаком Серафиму в пах, и от конфуза он чуть не расплакался.
– Ну, красавица, ты разошлась преждевременно. Требуется протокол соблюдать – осуждающе произнёс Алексей, сощурив бесцветные глаза; узкие бледные губы сомкнулись, пряча щербатые зубы с черным налётом, а мелкие черты лица и торчащие пепельные волосы добавили схожесть с крысой. – А и, правда, что-то скучно у вас – недовольно скривился он, встал и направился к музыкальному центру.
Шквал разудалого рока обрушился на Серафима. Тысячи иголок заплясали в голове, и, не выдержав, он вскочил и выключил музыку, не сразу сообразив, что в домашней фонотеке никогда не было тяжёлого рока…
Когда был накрыт праздничный стол, приехали доктор с инспектором и тёща Серафима с шестилетней Леночкой. Антонина Ивановна, мать Марины – рыхлая, крашеная шатенка с взбитой прической и карими умными глазами, с пристрастным любопытством оглядела зятя.
– Непразднично ты выглядишь, не свежо – брезгливо произнесла она, и подошла к Серафиму, чтобы поцеловать.
Мокрый след поцелуя неприятно похолодил лоб – Серафиму показалось: тёща лобызнула его, словно покойника.
Застолье с каждым тостом увеличивалось шумом разноголосицы. Знакомая, но забытая музыка навевала странную тревожность, принуждала вспомнить что–то важное, что–то такое, отчего бывает омерзительно стыдно и не хочется просить прощения – станет хуже. Серафим компанейски пригубливал красное вино, и доктор, приметив его опасливость, успокаивающе махнул рукой.
– Причащайтесь, голубчик, смело причащайтесь, Вам полезно даже, артистичней будете – выдал он короткие порции смешков.
После трёх бокалов терпкого вина Серафиму стало покойно и радостно. Жанночка, сидя рядом, переговаривалась через стол с инспектором. Её бедро задевало плоть Серафима, и слегка ощутимые прикосновения отдавались в душе приятным томлением. Он вдруг обратил внимание, какая полная и высокая грудь у медсестры, а тоненький ручеек, уходящий вглубь декольте, искушенно дразнит скрытостью женских прелестей. Жанночка, словно почувствовав фривольное внимание, обратила на него изумрудные глаза, и брови с крутым изломом удивлённо поднялись.
– Да, Вы, никак опьянели?
– Нет, я просто… – засмущался он.
– Мы сейчас выпьем с Вами на брудершафт и пойдем купаться – заговорщицки прошептала она на ухо Серафиму.
– Зачем купаться? – растерянно спросил он тоже шепотом.
Вместо ответа Жанночка заставила его выпить на брудершафт и впилась долгим поцелуем. Вино разморило, сногсшибательно гремела музыка, Жанночка, прижимаясь грудью, что-то жарко шептала, и вокруг Серафима медленно закружились странные образы.
Доктор застыл туманной дымкой, она сгустилась и приобрела облик исхудавшего до костлявости человека, умирающего от прободной язвы желудка. Смертельная агония переработала труп в безглазого толстяка с выпотрошенным животом.
– Все здоровые органы на запчасти завещал – коротко хохотнул толстяк, становясь широкой тенью.
Громогласно проплыл инспектор – месивом из железа и плоти.
– Жертва авиакатастрофы – представилось, выглянувшее из кучи обломков, молодое лицо перед тем, как превратиться в долговязую тень.
Марину – симпатичную, но чужую женщину сбил грузовик, и Серафим всхлипнув, смотрел на ее изломанное тело с висящей полуоторванной грудью, которая резко выделялась в силуэте рождающейся мрачной тени.
Взявшись за руки, медленно продефилировали Анфиса с Алексеем. Демонстрация грабежа молодой женщины с итогом смертельного ножевого ранения перетекла в отображение висельника с распухшим языком. Тени, обнявшись, проплыли дальше.
– Леночка, Леночка! – истерически завизжал Серафим, бросился в детскую и неподвижно застыл на пороге комнаты, изрыгая свистящие хрипы.
Видения продолжались: незнакомая девочка наклонилась над перилами балкона высотного здания и полетела вниз. На грани умопомрачения он смотрел, как ребенок стекает в голубую тень, и желал только одного: либо проснуться, либо умереть.
– Вы, определенно, опьянели – раздался над ухом сердитый голос Жанночки. – Ну-ка, пройдемте…
Серафим безвольно позволил медсестре раздеть себя, послушно опустился в ванну, и заморожено не двигался, пока Жанночка купала его, как младенца.
– Ух, какой чистенький! – Обтирая большим полотенцем мокрое тело, она лизанула его плечо тонким языком, а после распахнула настежь дверь ванной и приглашающим жестом вытянула руку. – Прошу!
До Серафима стала доходить несуразность положения, в котором он очутился, благодаря медсестре и собственному слабоволию. Он лихорадочно начал рыться в белье, брошенном в корзину, разыскивая исподнее, но Жанночка решительно вытолкала его в прихожую, где в уши ударила волна многоголосого крика.
– Браво! Браво! – скандировали гости.
Вечеринка! Проклятая вечеринка и недоумение во взгляде Марины, сменившееся растерянностью – вот, что неотступно витало вокруг Серафима, отдаваясь в груди горечью и раскаянием…
– Браво! Браво!
Он запаниковал, стыдливо прикрываясь ладонями, попытался прорваться назад в ванную, но Жанночка неумолимо перекрыла собой проход.
– Успокойтесь – мягко произнесла Антонина Ивановна, беря зятя под руку.
Очередное видение он переносил терпеливо и обреченно: седая женщина с аристократичным лицом жутко умирала от инфаркта, после чего вытянулась в строгую тень.
– Вы уже по другую сторону существования – сочувственно сказала тень.
Серафим, замерев от ужаса, смотрел со стороны, как в конце операции по замене сердечного клапана бригада врачей пытается запустить его остановленное сердце, и как в расстроенных чувствах кардиохирург отшвырнул в сторону уже бесполезные электроды дефибриллятора. Ещё он вспомнил, что лифтер – дед Семен умер ранней весной, у него обнаружили опухоль в голове и, что лифт не работает второй месяц из-за изношенности тросов.
– Значит, я попал в ад? - прошептал Серафим.
– Видите ли… Это рай. Стопроцентная свобода – можно делать, что угодно, только… скучно здесь: телевидения нет, интернета тоже. Вот мы и помогаем духовному равновесию: ставим спектакли с новопреставленными в главной роли по греховным сюжетам из их жизни. Не прелюбодействуй – помните?
– Браво! Браво!
– Вы прекрасно исполнили роль: все вспомнили и искренне раскаялись – продолжала объяснять тень, игравшая Антонину Ивановну, в то время, когда Серафима водружали на стол под музыку и восторженные крики.
Квартира театральной декорацией вращалась на круглой сцене, а вокруг колыхался океан рукоплескающих теней. Он стоял, как каменный истукан, опустошенный, не способный даже заплакать. Зрители рвались на сцену, срывали розы с портьер и бросали к его ногам, цветы светились и источали в воздух знойную багровость.
– Смелей, дружок! Поклонись зрителям – дружелюбно поддерживала Серафима строгая тень, снова превращаясь в тещу.
Он несмело усмехнулся, торжественно приподнял подбородок и, приветственно махнув рукой, начал кланяться.
– Погодите минутку! – всполошилась Жанночка.– Конспирационную заплатку забыли снять, не по системе Станиславского получается!
Она изящно взобралась на стол и, резко сдёрнув лейкопластырь с груди Серафима, обнажила рану со сдвинутым вбок синюшным органом.
– Экий, Вы растяпа, братец – проворчала медсестра, поправляя ему сердце, словно бабочку на шее артиста.
