мертвым, но моим, близким, любимым. Я никогда еще не испытывала того, что могу потерять человека, ни в жизни, ни в смерти.
Игра, моя ежегодная забава внезапно для самой себя перестала приносить радость.
Я присела чуть поодаль и зажала рот ладонью. Мне было страшно. А что если он умрет? А что если это не сработает? А что если я не могу никого обратить? Что если оставила его медленно умирать? Кровавые слезы отчаяния и осознания собственной вины показались в уголках глаз. И крупные капли вместе с тушью стекали вниз по щекам.
Мужчина старой стертой марионеткой покоился на скамье. Лишь по тому, как неспешно затягивалась на шее рана, я поняла, что он жив. Жив! Еще жив! Возбужденная радостью бросилась к нему и подолом платья отерла укус от лишней крови. Затем стала заворожено смотреть, как исчезают холмики-вулканы. Наконец, его шея, если не считать синевато-красного засоса, приняла человеческий вид. Я подняла глаза на лицо. Оно по-прежнему не отражало эмоций: как мертвенно-бледная маска, покрытая комочками свернувшейся крови.
Вот едва-едва двинулись его губы. Я ликовала: я смогла, я это сделала! И нет ничего лучше осознания успеха своих действий. Возможно, когда была жива, когда действительно жила, именно этого чувства мне не хватало. Неудачница по жизни, став бессмертной, став мертвой, наконец, обрела уверенность в себе. Мне было сложно уживаться с людьми. И за это я их ненавидела, желала им смерти, но понимая, что мои мысли, мои свершения никому не нужны, я сама стремилась уйти из этого мира. Теперь я мертва, я – вампир, теперь я – хозяйка своей нежизни. Я так же радуюсь своим маленьким победам. И люди, которых я когда-то ненавидела за излишнее жизнелюбие, кажутся всего лишь забавными. Ничего в них не было страшного.
А мгновение спустя я испугалась, решив, что человек, этот дивно пахнущий мускатом с привкусом абсента мужчина, умрет на скамейке посреди «удлиненного бульвара», дороги смерти, выстланной шорохом белого гравия. Я поняла, что убийство не самый гнусный поступок, более омерзительно обречь другого на тот же путь эгоиста, получающего жизнь из крови неповинных. Я это сделала с ним, с моим милым и забавным человеком.
Теперь понимаю того вампира, который сбежал и бросил меня одну после обращения. Я не хотела, сопротивлялась этому желанию: бросить мужчину в парке, сбежать, свалить ответственность за содеянное на другого, невинного. Но даже правила, которые я выработала для нежизни, требовали скрыться, переехать и искать новые угодья.
Почему я его поцеловала? Почему я просто его не убила, как поступала всегда в эту чертову ночь Становления!
Нужно было замести следы и перенести мужчину туда, где бы он выспался перед первой ночью новой жизни, вечной жизни. Я посмотрела по сторонам. В лазурно-розовом свете фонарей виляла от скамейки к скамейке одинокая псина, небольшая, с черной шерстью и крупными завитушками. Ночной охотник в поисках пищи. Мне не нравилось считать себя собакой. Все собаки тупые, они вечно чего-то боятся.
И псина, заметив мой взгляд, остановилась и поджала хвост, чуя подвох. Я присела и поманила ее ручкой. Животное легло на живот и медленно начало подползать, повинуясь моей воле. Словно благоговейно трепеща передо мной, псина слабо поскуливала. Этот пронзительный свист (с него начиналась, им же и заканчивалась жалобная собачья песнь) будоражил меня, вызывая забеги мурашек. Настолько был он мне противен, насколько противен бывает скрежет ногтей по металлической поверхности. Псина нехотя подчинялась мне.
Когда влажный, горячий нос уткнулся мне в ладонь, я ощутила ее мерзостный, грязный запах. Я схватила одной рукой за морду снизу, а другой – надавила на шею. Ладонями чувствовала жесткую, жирную шерсть с упругими завитушками. Глаза собаки закрывал ряд длинных дугообразных сосулек челки.
Псина заскулила вновь, и я не выдержала очередного отвратительного звука. Шея собаки с хрустом сломалась в руках. И тошнотворный свист прекратился. Я облегченно вздохнула.
Знаю, что это было не гигиенично, но… я откусила от собаки кусок мяса, приторного, жесткого, полного шерсти, и выплюнула, брезгливо высунув язык. Мне казалось, что собачья шкура еще во рту. Гадость! Этот запах, этот вкус, это ощущение проникало мне в мозг, создавая иллюзию, и отделаться от этого было сложно. Я отплевывалась, но полностью избавиться от наваждения так и не смогла.
С псиной на руках я подошла к мужчине. Словно из бурдюка я поила его собачьей кровью. Мертвая кровь медленно стекала из разорванной артерии в приоткрытый рот мужчины. Понемногу, чтобы не захлебнулся.
В собаке оставалось еще достаточно жидкости, дабы утолить жажду мужчины, но мне наполовину полная тушка была нужна для заметания следов. Раз уж я неаккуратно начала трапезу, то каплям крови у скамьи нужно было придать какой-то смысл. Любой человек, поймет, что здесь произошло что-то страшное, кровавое, жестокое. А с современными технологиями найти меня не составит труда. Наводить охотников на себя я не желала, особенно с мужчиной, который не окреп, который даже не умер полностью.
Найдя камень с острой гранью, я надрезала кожу собаки вокруг шеи и слегка стянула ее с головы. Пальцами выковыряла глаза, больше похожие на недоваренное яйцо. Когда белок еще не свернулся и не превратился в плотную белую оболочку. Глазные яблоки лопались в руках и, словно желток, стекали на землю. Затем я вырезала на собачьем лбу пентаграмму. Пусть те, кто найдет эту собаку утром, подумают, что сатанистам зачем-то понадобился череп. Глупых людей никто не любит; умные никогда не станут напоказ выставлять свою религию.
Подождав, пока кровь в мужчине несколько оживит его, я повела его к себе домой.
Словно пьяные, мы шли. Со стороны это выглядело так, будто я несу подвыпившего мужа, вытянутого из кровавой драки. Он еле-еле шевелил ногами. Еще нам приходилось часто останавливаться. Его шляпа то и дело выскальзывала из моих пальцев. Падали и босоножки, но реже. Под тяжестью его веса, я вспоминала, как ловко он ловил головной убор, будто в танце; плавно, точно, красиво. Еще я думала о его поцелуе. Все это придавало мне духовных сил. Желание убежать и бросить милого забавного человека, ставшего вдруг неприятным, полумертвым, не пропало, но я старалась, как могла, заглушить этот позыв приятными воспоминаниями.
Ночь – удивительное время суток! При всей насыщенности жизни в мегаполисе сохраняются в нем такие места, куда не доходит свет, и где улицы окутываются мягкой, бархатной тьмой. В этом мире сумеречного света я жила. Мой дом – кирпичная девятиэтажка, стандартная, серая, с незамысловатым орнаментом. Свет немногих окон подсвечивал их кроваво-бордовую расцеветку. Не могу сказать, что выглядело стильно, наоборот, это сочеталось с убожеством деревенского барокко, будто архитектор – человек, замкнутый и заключенный в четыре стены кирпичного гаража.
Я остановилась у детских качелей, который несмело раскачивались, видимо, кто-то недавно на них сидел, а потом ушел, оставив их призракам ночи. Я оглядела вертикальный ряд небольших прямоугольных окошек, находящихся между этажами. Теней и силуэтов не было. В дворе, если не считать редкого копошения в кустах и шума полуночных автомобилей на ближайшей дороге, стояла тишина, от которой замирает кровь и холодеет кожа, покрываясь мурашками.
Мой дорогой новообращенный мужчина начал пьяно постанывать и похрипывать, то ли от боли, то ли от бессилия. Не хотела, чтобы он пришел в сознание на полпути в квартиру. Что если он стал бы кричать и просить объяснений на лестничной клетке? Шум и голоса пробудят соседей – они выйдут накричат в лучшем случае. А тут же кровь, повсюду кровь! Вызовут полицию. Это равнозначно окончательной смерти. Не в этом заключалась моя ежегодная игра, мой поиск, мое обращение, чтобы обретя любовь, уйти из жизни!
Зашла в подъезд и заволокла мужчину в лифт. Поднялась в вечно обоссанной коробке на седьмой этаж. Когда створки с шумом открылись, я сбросила посередине босоножки, дабы двери не закрылись, и выбежала открыть дверь. Затем вернулась за мужчиной. Спокойно себя почувствовала, когда защелкнулся замок, заперлась. Еще некоторое время я безмолвно слушала тишину за дверью, металлический отзвук метания ночного ветерка. Никого.
Измотавшаяся на прогулке с мужчиной весом под сотню килограммов, я, обессиленная, прижалась к стене, любовно оклеенной шершавыми обоями, и медленно съехала по ней вниз. Пояс задрался и послышался короткий треск рвущейся ткани. Сейчас это меня не интересовало. Мужчина лежал под шкафом, согнув колени и обхватив живот руками. Я нервно улыбнулась: «Смогла! Дошла! Какой же он противный! Как хочется его убить!»
Вспомнив поцелуй, я достала его из хрустальной шкатулки памяти и вновь (в воображении) примерила на себя. Вроде успокоилась. «Надо встать и дотащить его до ванной. Как не хочется! Сделайте это кто-нибудь за меня! Пожалуйста…» Никто не ответил мне ни мысленно, ни вербально. Пришлось бороться за ненавистную любовь, если я хочу, чтобы он выжил, нужно уложить тело в ванную. Справившись с работой, я осмотрела его в глубоком полумраке. Выглядел он инфернально: черты смазались и казались удлиненными, хрип резонировал от стенок ванны и усиливался. Лишь мускатный аромат с абсентовым шлейфом стал гуще и приятнее.
Я обошла квартиру и зашторила все окна, взяла на кухне стул и вернулась в ванную. Присела и тут же ушла в цветную дрему, полную картинок и видеочастей из смертной жизни, той жизни, которая была навсегда для меня потеряна, той жизни, которой я лишила милого мне мужчину.
Разбудила меня слезная капель – тяжелые густые капли с металлическим тоном ударялись о поверхность ванны. Рыдал, закрыв лицо руками мой мужчина, мой любимый мужчина, мой жизнерадостный мужчина. Мой забавный человек! Слезы, едва тронутые кровью, просачивались сквозь пальцы, собирались на костяшках, толстея, и скрывались вниз, разбиваясь и разбрызгиваясь в стороны.
Осторожно, я коснулась его плеча, того самого, с засосом. Хотела всего лишь поддержать, утешить. Он вскочил, озлобленный, рычащий, гневный, как собака, только сил в нем еще не было. Не устояв, он начал падать навзничь, старясь обрести опору, ухватился за край клеенчатой занавески. Та разорвалась и пластмассовые кольца дождиком посыпались вниз. Мужчина поскользнулся и упал. Приподнялся и яростно забормотал:
― Что ты, тварь, со мной сделала?
Я выпрямила спину и с почтением, с благородством и уверенностью в себе ответила:
― Подарила вечную жизнь.
― Кто! ― его голос слегка усилился, его глаза освирепели, брови сдвинулись крыльями к переносице орлиного носа. ― Кто дал тебе такое право?!
Пронзенная гневом, словно электрическим зарядом, я даже растерялась. Для меня это было очевидным: я подарила ему вечную жизнь, чтобы он наслаждался жизнью. Наслаждение – конечная цель нашего существования. Как можно отказываться от того, что будет тебе приятно! Жизнь приятна! Я поняла это, лишь когда умерла. Я хотела подарить ему свое понимание. И мой разум отказывался верить, что кому-то наслаждение может быть в тягость!
― Возможно, я тебя люблю, ― я произнесла это с
