Тридесятое царство

нашего селения отправился в путь без ведома Совета? Потому что старшие или родичи не пустили бы одного человека в Лес на верную гибель. Пёс недоверчив к чужим. Лишь некоторые из берёжи могли увлечь его с собой. Да ещё наши дети».
  Светь начал было перебирать в памяти своих друзей по охране приграничья да старших из буяров, кто мог бы бросить семью, ослушаться род и, не опасаясь хулы Яра и других за неразумие, устремиться вслед за разведчиками южных Земель, как вдруг со стороны гор послышалось лошадиное ржание, на которое немедленно ответил его Здоровко. «Теперь ясно. Этот отважный, но разухабистый ратник, едва отъехав, услышал шум пленения Вертя асилками, бросил коня и покрался следом. Холень же, верно, сбежал из селения, искал меня в Лесу, примкнул к ратнику, но почему-то бросил его…Тоже пленён? Или погиб?»
  Более раздумывать юноша себе не позволил. Оставив Здоровка пастись – а вольного, бродившего коня асилки не сумеют поймать – он осторожно двинулся вслед за своим одичавшим псом. Лук держал наготове. Через каждые два-три десятка шагов таился и прислушивался.
  Яромир, испытывая старших буяров в Лесу, всегда наставлял: «Там птицы подскажут вам, скрытно ли пробираетесь. Если умолкают – вас слышит весь Лес. Пройдя немного – проверяйте: хорошо, когда поют всё те же. И вы тоже внимайте Лесу без зрения. Среди деревьев вашими глазами становятся уши».

125
      Притих и Холень, что было для него привычным. Однако своего нетерпения скрыть не мог: что-то сильно влекло его вперёд. Но здесь опасно было допускать суетливость, и Светь не поддавался немым уговорам пса. Тем более, что нижний Лес – лещина, бузина, волчец, мозжуха – грудился густо и ото всех сторон грозил опасностью.
  Так прошли с версту. Начавшийся ивняк подсказывал приближение реки или озера. Собака вдруг изменилась: жалась к хозяину; как и он, часто останавливалась и прислушивалась, слегка порыкивая. Следы были прежними: спокойным шагом ступал Лебедь и, глубоко вдавливаясь в сырую Землю своими большущими лапами, сопровождали его косматые. «Дивно, - скользнуло в голове юноши. – Они позволили ему идти с оружием, с ненавистным им луком. Сами не отобрали, чтобы поломать и бросить, и его не принудили. Будто он их ведёт, пленив. Может, по его рыжим волосам признали за своего? Однако в первой стычке Яру пришлось его спасать от этих бурых и лохматых «собратьев».
  Светь замер. Он не только почувствовал – а побудка берёжи крепко сидела в нём – что приблизился вплотную к селению асилков, любивших берега рек, но ещё и то, что за ним кто-то следит и не зломысленным взглядом. Сокол нырнул за дерево, прикрыл глаза: всё покойно. Только застрекотала сорока… Ещё раз… И вдруг кровь бросилась в лицо Светиславу от подобного молнии озарения: так стрекотал во всём их селении только один человек, обманывая даже сорок – по-птичьи, но с особенными призвуками. ЭтоМечислав, старший сын Яра. Именно он, долго просившийся у деда в буяры, но не отпущенный, потому что их семья дала уже двоих для охраны границы, именно он провожал отца и брата в поход с большой досадой и даже просился с Яром, убеждая, что владеет ратными умениями и знанием Леса куда лучше, чем Утки, Журавли или Вороны. Никто и не слушал подростка, когда самому Яромиру нелегко было убедить Будислава и жену в необходимости стать старшим Дружины.
  Значит, он сбежал?.. Ясно, что без ведома старших, что его ищет всё селение Любомира, что беременная Венцеслава извелась, утратив не только мужа, но ещё и сына.
  Снова стрёкот. Светь ответил трелью, которую Меч знал. Они двинулись навстречу друг другу. «Погоню назад… - досадовал ратник. – Когда Яр увидит сына, в одиночку пробравшегося там, где Дружина вела бой за боем, у него сердце остановится от ужаса… Да он хоть жив, плутяшка, а вот его мать…»
  Видно, у Светиславова двоюродного брата были те же мысли. Ещё издали он дал знак, что надо молчать и осторожничать и, показав направление, пополз в гущу ивняка. Светь с Холенем – следом.
  Третий раз в жизни Светю представилось увидеть жилища асилков. Их было два десятка – закреплённых на деревьях, грубых, с просвечивающимися стенами, но с плотно сложенной на односкатных крышах травой. Узкий

126
лужок, заселённый косматыми, тянулся вдоль реки, одной из тех, что ручьём сбегают с гор и, впитывая лесные родники, петляют десятки вёрст, покуда не вольются на Востоке в широкую Котугдань, впадающую в Море.
  Рыжень сидел на пороге одного из жилищ и чистил меч. Шагах в пяти от него стоял десяток асилков-детей и – к изумлению Светя – боязливо глядел на человека. Из взрослых только пять-шесть женщин возились у реки, да ещё какой-то старый линялый медведь дремал на солнечном месте.
  «Он жив и даже не в плену!» - Светислав за один миг испытал сразу несколько сильных чувств: радости, удивления, восхищения. Он, буяр, берёжа, одолевший асилков в десятках схваток, скрытно блуждавший в Лесу по многу дней и ночей, и не мечтал о том, чтобы стать их другом или подчинить себе. Эти хозяева Леса всегда были для Соколов и Кречетов сильнейшим противником, от которого можно было защититься только опытом, слаженностью и ратным умением.
  Вертислав же спокойно сидел, водил своим маленьким точилом по лезвию и даже насвистывал. «Пленили, привели в селение и – пожалели?.. – терялся Светь в догадках. – Не может быть. После стольких кровавых схваток с людьми!.. Оставили на растерзание на какое-нибудь своё празднество?.. Тогда лишили бы оружия…» - Светь даже засомневался: а пожелает ли Лебедь воротиться к людям?
  Меч, о котором он на какое-то время и позабыл, бросил сухой обломыш ветки. Холень тихо заскулил и подполз ближе к хозяину, словно за поручением. «Вот ты-то всё и сделаешь, если пришёл в Лес», - решил Светь, не тратя более времени на загадки. Он вытащил из-за головной перевязи одно из соколиных перьев и сунул псу в зубы. «Холень, дружок, отправляйся-ка к тому рыжему плутяшке. А я отвлеку косматых. Ползи туда. Туда», - шептал он, пока Холень не понял. Не без порыкиваний глядя на асилков, пёс пополз в становище врагов. Светь же тихо извлёк из тула лук, обломал веточку ивы и, старательно приметившись, пустил «стрелу» в старого медведя. Всё получилось с первого раза. Зверь получил хотя и несильный удар, но прямо под глаз, встрепенулся, недовольно засипел, и ничего не понявшая косматая малышня обернулась к нему. Медведь встал на четвереньки, подозрительно огляделся и перешёл на другое место. В тот же миг Вертислав с десяти саженей увидел полуволка с человеческой меткой в пасти, сам подскочил, как будто в него пустили стрелу, глянул на кусты, и, прихватив всё своё оружие, вознамерился идти к Лесу.
  Но не тут-то было. Асилки-дети подняли крик, и из двух жилищ вылезли их взрослые. Всё последующее позабавило Светя ещё больше, чем удаль рыжего Лебедя на ратном смотре. Пара косматых стариков, почему-то не прикасаясь к Вертиславу, упорно загораживала ему путь и твердила что-то на своём грубом полузверином языке. Не зная слов, но понимая, что его принуждают или, скорее, просят остаться, Вертислав пытался ускользнуть и громко укорял своих охранителей. Верть даже оттолкнул одного из них,
нисколько не обидев того, и, сопровождаемый всё теми же настойчивыми
                                                          127
мольбами, почти бегом пустился к кустам. Асилки не отставали, но это уже было неважно.
  Светь, подавив улыбку, насторожился, определяя время для нападения, но Верть оказался довольно разумным, хотя и шалым. Среди выкриков «Оставьте меня! Идите к своим! Я желаю прогуляться!» он вставил и нужное, обращённое к избавителям: «Я иду к тропе Дружины! Встретимся там!»
  Даже приравнинные асилки не ведали человеческой речи, и потому под прикрытием шума от препирательств Светь и Меч, почти не таясь, возвратились к своим коням.
  К лугу с кострищем старики совсем выдохлись, ибо Рыжень намеренно уморил их быстрым шагом, и Светь определил по крикам, что те вот-вот решатся силой удержать человека. Тогда он свистнул племяннику и рванулся вперёд. Асилки очень изумились, когда увидели наставленные на них луки с блестевшими медными наконечниками. Верть же, как будто этого ожидал, всё так же громко прикрикнул на них: «Мерар!»
  - Бор у вуг! (Уйдите, не то убьём!) – тише, но твёрдо прибавил Светислав.
  Нет, они не ушли. И внезапное появление двух оружных людей их не испугало. Светь не раз видел глаза асилков – всегда злобные, лютые, будто горящие чёрным огоньком. Но теперь во взгляде «своего» космача – поседевшего головой и холкой, сгорбленного, почти беззубого – он увидел совсем иное – досаду и сожаление.
  - Для них расстаться с тобой – горе? – спросил он Вертя, не ослабляя жилу лука.
  - Для них я – бог. Да и вы тоже. Мерар! Мерар! – повторил он, тыча пальцем то в Светя, то в Мечислава. – Назад, пёс! Не трогай их!.. Нам лучше самим уйти. Если вы с лошадьми, кличьте их.
  …Дозорный Дружины ни о чём не расспрашивал дорогою. Неслись вскачь до тех пор, пока не уморились Здоровко и Белень. Но и тогда Светь в привычном молчании слушал Лес и рассчитывал, настигнул ли они своих на полуденном становище. Виновато молчал и Мечислав, который почему-то без опаскитотносился к густым кустам и высокой траве. «И как он добрался сюда?» - злился в себе Светь. Рыжень только покряхтывал на хребте Здоровки. Бессонная ночь и блуждания по Лесу обессилили его. Один только раз он пробурчал непонятное: «И чего так нестись?.. У нас здесь нет врагов…»
  … Разъяснения Вертислава и Меча оказались такими невероятными, что изумили не только Дружину, но и даже Светислава, который своими глазами видел Рыженя в селении косматых в полной невредимости. Сначала Яр увёл сына подальше от всех, и о чём они говорились добрые полпоры, никто не ведал. Вернувшись же, старший отправил в родное селение голубя с привязанной к ноге записью, и было это не в черёд: пускать птицу-вестницу

128
 
следовало лишь в день два десятка цветеня.
  Оказалось, что ночью Лебедь решил подкрасться к неведомому костру, который горел в версте от их становища и так внезапно погас, когда он обратился к своему десятнику. Вертислав уверился, что это не займёт много времени и потому не стал беспокоить даже новых дозорных, а с собой прихватил лишь лук да меч. С самого начала похода Лес манил его множеством неведомых тайн, а Соколы и Кречеты, постигнувшие частичку этих тайн, представлялись не ровней-одногодками, а подлинными мудрецами-вещунами. И особенно Сокол Светислав, часто скрывавшийся в этом причудливом лесном мире. Кого предполагал застать он у одинокого ночного огня? Северных богов, решивших вести на Юг своих людей, чтобы даровать им новую Родину и самим поселиться рядом на какой-нибудь горе? Или Гостомысла с Радей, о которых среди Лебедей не было ясности: то ли улетели они чудесно далеко вперёд, то ли вот-вот догонят Дружину, отстав из-за каких то вещуновых забот и приготовлений? Вертислав и сам себе не ответил бы: на что ему Лес. Как не мог он толком объяснить родичам своего племени, для чего ему идти с Дружиной, когда есть десятки других бессемейных юношей и девушек, которые и в наездничестве и в ратном деле опережают его и значительно.Только тем и взял, что