Тридесятое царство

асилки…
  Светь едва сдержался: так ему захотелось поведать матери тайну гибели её мужа.
  - Ты знаешь, сын: хочется мне, чтобы ты женился и выросла наша семья. Ведь теперь ты можешь уйти из берёжи, твой черёд окончился, другие буяры подрастают…
  - Если народ двинется на Юг, таким, как я, выпадет идти впереди.
  - Вот и у тебя нет жалости по Родине, готов бросить Землю предков…
  - Мати, я люблю эти места. За них погиб мой отец, за них я много раз обагрял кровью асилков свои меч и копьё. Но Холод гонит нас, через два-три-четыре года Земля здесь перестанет родить овощ и зерно.
  - А вот Годь говорил: не следует бегать от трудностей, надо понимать природу и быть ей другом…Что с тобою?
  - Мати, я уже слышал эти слова… Думаю, мой отец был весьма мудрым человеком.
                                                          53
  - Не только мудрым. Но и отважным. Он говорил: большая душа проходит по Земле всеми путями, а не одним. И ещё он говорил, что в Законе Праведи лучше будет не «Чтить свой род, семью…», а – «Жить для своего рода, семьи…» И он собирался прочитать в Святилище западных племён то, что сохранилось от Книги Коляды. Часто говорил: «Вот отыщу горморун (это крушец такой, крепче меди,-- пояснила Градислава, хотя Светь уже знал это от Вербора), отыщу и поеду к Западным, пока те не ушли в Леса Бармы.» Вот каким был твой отец. Потому я никогда не удерживала тебя от ратного дела: зов крови не пересилишь. Но теперь ты можешь найти подругу на всю жизнь и отдать ей свой знак Лады. Тебя уважают, хотя и молод. Мало какая девушка отвергнет такого… А знак даю тебе лишь один. Не перебирайся, полюби всею душою ту, которая приглянется более других, почувствуй её сердце и вручи знак.
  - Так и будет, моя мудрая матушка,-- согласился Светислав.—Если назавтра Вещенье решит уходить – остаюсь ратником. Если не будет переселения – женюсь.
  Горислава радостно улыбнулась.
  - Если будет переселение, я и сама велю: «Ты опытный, иди впереди всех вместе с Яром.» А теперь, сынку, погляди: тебя ожидают.
  Она присоединилась к Будиславу и Изуславу, которые подняли семью с холодевшей Земли и собирали чаши да кринки, а Светислав увидел, что с ним хотят переговорить двое из семьи Острослава – тоже берёжа Хватислав и его сестра Тихослава.
  Соседи поприветствовали друг друга.
  - Друг, ты идёшь на игрища?! Ведь спать нельзя до зари! – Хватислав радостно похлопал его по плечам, а Светь, увидев на голове того яркую перевязь буяра, вспомнил, что говорила Радя об алой краске для этих перевязей. Утром она с Гостомыслом будет в их селении.
  - Да я и так отсыпался почти до праздника. Уже отдохнул.
  - Надо хотя бы раз опередить Дрёмославовых! – заговорила девушка. – Всегда они закатывают на взгорок огненное колесо! А сами такие неуклюжие, робеют за него взяться, катят ветками или дровинами! Я брату говорю, а он: «Одному не сподручно. Ещё бы буяра!» Тут племянница и подсказывает: «Светь вернулся из городьбы!» Что же, пособишь Хватю?! А я с твоими Изей, Ивом, Мечем да своими сёстрами поохраняем вас!»
  - Ступайте, - согласился Светислав. – Да скажите там, что зажигать колесо надо только святилищным огнём. А тут и я подоспею.
  Брат с сестрой бросились скликать помощников, а Светь направился с чашей к Святилищу.
    Внутри уже никого не было. Те, кто пожелал, передал свои жертвования вещуну, или сжёг сам ещё до братчины. Но огни  горели и, как живые, метались по стенам. Пахло терпко.
  - Да услышат меня Светлые боги. Да почуют меня светлые духи, -

54
прошептал юноша на входе необходимые слова и пошёл вдоль ряда истюканов.
  Но, не дойдя шагов пять до Перуна, остановился. Напротив серебром отливалась Лада, новая владычица времени, богиня любви и семейной жизни, спутница самого Рода, потому – Рожаница. Зелёные и рудые камни – Весегоры и Палагоры, по-гмурьи, украшали её голову ярким весенним венком. Мутно поблёскивал золотой пояс. Гордой и весёлой казалась богиня в полутьме.
  Светислав подошёл к Ладе и, поклонившись, отдал ей свои жертвования.
  - Прошу у тебя, великая богиня, пути мужа и отца, какой даёшь ты всякому человеку. Ибо нет более праведного и мудрого. И Сварог с Матерью Сва едины, и дети при них. И Дажьбог заодно с Майей, и Коляда да Овсень, сыны их, при родителях. И нам, людям, тому следовать надлежит.
  Светь вышел из Святилища на Запад. Над самыми горами, почти слитыми с Небом, над пологой белесоватой Кетманью, висело небесное сложение Лады с воздетыми на Юго-восток «руками», с тремя яркими ясочками и таким же узким пояском, как на истюкане. А чуть выше уже плыл рогатый серп, который через три ночные поры должно было сменить первое Солнце Лады, первый её день. А пока… Пока разгорались костры на лугу за рощей, слышались напевы и шум голосов. Светь схватил в Святилище самый пылкий пламеник и, выкликнув себе «И – эх!», побежал к людям.
  За большое, заранее приготовленное колесо, которому надлежало быть сожжённым в прославление Дажьбога, уже шло препирательство, хотя и незлое. Каждый год самые ловкие и бойкие стремились ухватить колесо, зажечь, закатить на холм и с громким кличем пустить оттуда катиться, подпрыгивать, разбрасывая искры и обжигая темноту и, наконец, успокоиться, став началом священного костра – для очищения, для хороводов, для сжигания пугала.
  Светь издали увидел, как его друзья плотно обступили колесо и отталкивали крепких юношей и мужчин из семьи Дрёмослава и других. Самым рьяным выступал племянник Мечислав. Он и закричал уже подохрипшим голосом:
  - Да убери своё кресало! Вон священный огонь несут! Давай, Светь!
  Светиславу расступились, и он, кивнув Хватю, замер на миг и, прикрыв глаза, сделал несколько движений бузы. Боевое состояние придало ему нечувствительности, и, бросив пламеник на пропитанное жиром колесо , он с другом ухватил его голыми руками и покатил к возвышенности. Кто-то пытался сунуть между прикрывавших их родственников толстый шест, да два берёжи так быстро бежали, что и свои не поспевали за ними. Только рукав рубахи вспыхнул было у Хватислава, но Светь вмиг хлопнул по огню и сбил его. И вот вершина. Не задерживаясь, огненный знак Дажьбога пустили вниз, ещё и изрядно подтолкнув – то Меч и Тихослава решились подсобить. Громкий крик восславил бога света и отважных юношей. А стоявшие на холме взялись за руки и запрыгали по вершине резвым хороводом.
                                                            55
  - Вокруг огня, вокруг огня надо водить! – кричал Светь, но голос его терялся, а Тихослава рядом, крепко держа его, повторяла беспрерывно:
  - Мы уважили Дажьбога на переходе времён! Мы!
  Только теперь Светислав заприметил, что на лугу собралось едва ли не всё селение. Дети и подростки встали уже в три-четыре хоровода вокруг колеса, на которое теперь наваливали сухих дровин. А Дрёмославовы, упустив одно, успели в другом: несли к сожжению чёрного бога. Родственники постарше подходили сюда от Святилища: по дыму пугала всегда узнавали об урожае, а часть пепла потом каждая семья относила на своё поле.
  - Ты захватил себе что-нибудь ненужное?..- спросил Светя Мечислав. –  – Нет? А сжигать что будешь? Вот возьми.
  Он протянул один из двух старых сапог, которые были заткнуты у него за поясом. Светислав даже устыдился: в прошлом году в этот праздник он был в свой черёд в городьбе, а прежде забыл взять что-то ненужное своё, и выручила сестра Доброслава, тогда ещё не Кречет. Бросать в костёр старьё в день наступления нового года – обычай ещё с Островов, и ему следовали во всех племенах.
  Пугало вспыхнуло! Снова злые духи обратились вспять от мира людей, ибо разгонялись и огнём, и криком – визгом множества глоток. Особенно старались дети, срывая голоса. Иные – четырёх -, пятилетние – впервые пришли на игрища и сами, как духи, носились ветерками в светлых своих рубашках и мотали светлыми кудряшками.
  Начались очистительные прыгания. Тихослава ухватила Светя за руку и рванулась вниз, к костру. Он едва поспевал: «Экая ты резвая! Мой Здоровко не угонится!» Но девушка убыстрялась. Лишь у самого огня она остановилась и быстро зашептала: «От хвори и Мары, духов чёрных, злобных дыевичей. Прыгну выше – к богам ближе. Священный огонь не обжигает, а очищает…» Светислав и здесь едва поспевал повторять.
  - Что, прыгаем?! – крикнула разудалая соседка.
  - Прыгаем выше!
  Они сильно разбежались и взлетели над пламенем, которое обдало мягким теплом и ослепило, будто перенесло в день. Но только на миг. Сзади уже подскакивали над костром другие, вокруг неслись хороводы, то широко, то переменяясь на несколько меньших, все – посолонь, по Солнцу. В стороне старшие собирались послушать сладкоголосых певцов , любители погудки гуслярили, сопели, дудели, свирелили, трещали, бирюлили… Наверно, шума и гама хватало не только на то, чтобы загнать в леса и горы всё худое и злобное, но и уже с ополуночи растревожить Белых богов, чтобы готовились с первыми лучами Солнца восславить рожаницу Ладу и приветствовать очередное перерождение великого светодарителя Дажьбога. И потому этой ночью люди не пугались темноты.
  А в третью пору, перед рассветом, юноши и девушки кто сообща, кто парами и по одному отправились к реке Вайгдани. Та вёрст сорок тихо текла, деля Земли Кречетов и Уток, после чего вливалась в широкую и сильную
                                                        56
Котугдань, выносившую свои воды в самое Море. Пришло время пускать венки, чтобы плыли до самого священного Алатыря и несли богам для исполнения тайные пожелания и просьбы.
  Светислав брёл один: ночного мрака он не опасался, хотя за спиной и не было привычного лука. Только два узких ножа как всегда лежали в сапогах. Их он не вытаскивал с той самой поры, как саженный асилк сбил его в Лесном походе с коня и двумя лапами зажал горло. Враг получил смертельный удар в шею. «С ножом буду и спать», - сказал тогда Светь Ярославу, а тот дал совет: «Храни два ножа: не угадаешь, к какой ноге сподручнее протянуть руку».
  Такая боевая жизнь за столькие годы подчинила и привычки, и мысли юноши, и вот теперь, как в Святилище, он пребывал в сомнениях: просить ли ему у богов доброй жены, как другие, или удачи в возможном походе. Вчерашняя встреча с Радиславой и недавние слова матери потеснили в его мыслях ратные заботы.
  Венок он сплёл ещё тогда, когда в подвечер говорил о делах с Ярославом – незатейливый, из ярких весенних обдуванчиков. Положил, как и все, под берёзу в священной роще, а теперь нёс на голове, сдвинув соколиные перья.
  Отовсюду доносились песни. Кто-то совсем рядом мягко и прочувствованно запел о любви Кресеня:
                    Из цветов борвицы был сплетён венок
                    На головушке красивой, лепой Радюшки.
                    А на Кресеня воздели други верные
                    Осветляющие всё кругом беложини…
  Вдруг пение оборвалось, и к Светю подбежала Тихослава.
  - Один идёшь?.. Вот возьми. Вспомни меня, когда решишь сменить путь ратника.
  Она умчалась вслед за окликавшими её подругами, а Светислав шёл, не разгибая ладони с вручённым девицей знаком Лады и уже не сомневался, о чём просить богов, отправляя к ним свой венок.
  … Едва луч Солнца вырвался на востоке из-под Земли, как великий северный народ встал лицом к