Когда он прошёл мимо ребят, Серёжка, вытаращив глаза и прикрывая рот рукой, быстро зашептал:
– Это он, это он!
– Кто он, кто? – зашептали ребята в ответ, сгрудившись возле Серёжки и оглядываясь на незнакомца.
– Коля-рыбак, это он!
Мужчина достал из рюкзака резиновую лодку, расправил её возле самой воды, подсоединил насос – резиновую полусферу и стал накачивать, нажимая на полусферу ногой. Мальчишки подошли к нему, встали рядом и молча наблюдали за каждым его движением. Колька, глядя на эту таинственную личность, пытался разглядеть что-то особенное, но ничего такого не заметил. Рыбак накачал половину лодки и, подсоединив насос к другой половине, посмотрел на Женьку, стоявшего ближе всех, прямо перед ним.
– Что, хочешь помочь? – Спросил он Женьку.
Женька кивнул.
– Ну, давай.
Женька принялся усердно топтать насос, иногда меняя ногу.
– Тебя как звать то? – спросил рыбак.
– Евгений.
– Джони-пончик его зовут! – весело крикнул Серёжка.
– А меня Николаем, – сказал рыбак, – дядя Коля, значит.
– А я знаю, – сказал Женька.
– Знаешь? Вот как, – удивился рыбак.
Колька вертел в руках Женькину флягу и завидовал Женьке, что рыбак с ним разговаривает. Ему тоже хотелось, чтобы рыбак спросил его имя. И он думал, как бы рыбак мог удивиться, что у них одинаковые имена. И тогда бы Колька задал ему вопрос.… Но рыбак не спросил. А сам Колька не мог решиться заговорить с ним и не сказал ни слова.
Когда Женька докачал лодку, рыбак отсоединил от неё насос и протянул Женьке руку.
– Ну, спасибо, Евгений, – сказал он.
Запыхавшийся Женька заулыбался, пожал руку и продолжил смотреть на рыбака.
– Прокатить не могу, – сказал рыбак, складывая вещи в лодку. Потом опять взглянул на Женьку и остановился. – Что?
– Дядя Коля, а правда?– проговорил Женька нерешительно.
– Что, правда?
Женька посмотрел на Серёжку, затем снова уставился широко открытыми глазами на рыбака и спросил:
– А почему Ваша жена умерла?
Серёжка за спиной рыбака схватился за голову и, отвернувшись, согнулся пополам.
Рыбак встал, опершись одной рукой на рассыпающийся коричневатый камень, помолчал немного, посмотрел на небо, вздохнул, и сказал:
– Да потому что всё в этом мире, Евгений, когда-нибудь умирает. Когда время приходит. Даже вот этот камень. Ведь он уже умер. А душа его где-нибудь на северном полюсе лежит как прозрачная ледяная глыба, в которой отражаются звёзды. Не такие, какими мы их видим здесь: далёкие и холодные, а настоящие: близкие, тёплые, которые никогда не погаснут.
Он вошёл в воду и потянул за собою лодку за тонкую верёвочку. Потом, отойдя несколько метров, залез в неё, установил вёсла и стал бесшумно грести. Мальчишки, некоторое время, молча, смотрели, как он медленно удаляется, и снова вернулись к костру.
– Ну, ты даёшь, – сказал Серёжка, – такие вопросы задавать!
– Но, он же ответил, – попытался защититься Женька, – я просто хотел…
– Знаю: проверить.
– Уточнить.
– Ну что, уточнил? А вы мне ещё верить не хотели.
– А я верю, – сказал Колька, – только я не очень понимаю, что такое душа.
– Душа она и есть душа, – ответил Серёжка. – Одушевлённые это люди и животные, они живые, а все остальное неодушевлённое, значит души нет.
– А как же камень? Он же про камень сказал.
– Не знаю.
– Мама говорит, – сказал Женька, – если человек бездушный то это значит злой, а если душевный то это значит добрый.
– Это что же, камень может быть добрым? – спросил Колька.
– Особенно когда на ногу упадёт! – засмеялся Серёжка и кинул в Женьку галькой. – На тебе, добрый камушек!
Серёжка с Женькой стали бегать вокруг куста шиповника перекидываясь галькой и нарочно промахиваясь.
Колька остался сидеть у костра.
Слова рыбака о том, что всё умирает, не отпускали его и привели в оцепенение.
Он вспомнил, как несколько лет назад зимой хоронили бабушку. Он тогда впервые увидел отца плачущим. У маленького Кольки замёрзли пальцы, и он всё спрашивал у мамы, зачем бабушку положили в сундучок и не будет ли ей там холодно.
Колька подсел ближе к костру и протянул руки к огню. Захотелось обнять маму. Он представил её ласковое лицо, но оно как старая фотография покрылось трещинами, а потом рассыпалось на мелкие каменные осколки. Кольке стало тяжело дышать. И только пламя костра, как ни в чём не бывало, танцевало на углях весело и беззаботно.
– Евгений! – раздался сверху голос Женькиной мамы. – Пошли домой.
Женька взял свою сумку, подобрал с земли рядом с Колькой фляжку и стал подниматься по тропинке наверх к маме.
– Серёжа, а где твой папа? – спросила она.
– Папа? А, вон он, – Серёжка показал рукой на причал, – к рыбакам пошёл за папиросами.
На верху тропинки Женька повернулся и помахал рукой.
– Евгений, – передразнил Серёжка Женькину маму, когда она с Женькой скрылась из вида.
– Нам тоже пора, – сказал немного пришедший в себя Колька.
– Пусть отойдут подальше, а то она заметит, что мы тут одни, без взрослых были, – сказал Серёжка. – Давай пока костёр потушим.
Ребята умыли в заливе чумазые лица, забросали костёр мокрым песком и пошли на базу. Они двигались короткими перебежками, держась на расстоянии от идущих впереди Женьки и его мамы, стараясь не упускать из вида их спины, пригибаясь, прячась за деревьями и кустами. Такая слежка оказалась увлекательной, и Колька даже забыл про свои указатели из спичек.
Он вспомнил о них, уже лёжа в постели. Его кровать стояла посередине комнаты, вдоль окна. Вдоль правой стены стояла кровать отца, а вдоль левой – матери. Единственный табурет находился сразу за дверью и был завален вещами. Поэтому два маленьких пластмассовых будильника стояли на подоконнике над Колькиной кроватью. Колька не понимал, зачем им два будильника, которые к тому же тикают вразнобой, и долго не мог из-за них уснуть. Будильник матери звучал, как будто вода капает на газету, а отцовский – как будто кто-то встряхивает коробок со спичками. Потом к ним добавились шорохи снаружи дома. По мягкой кровле забегали тяжёлые капли. Вскоре их топот слился в непрерывный шум. За окном тоже шумело. Где-то совсем рядом прогремел гром, и что-то несколько раз отчётливо стукнуло в стекло. Колька приподнялся, отодвинул край занавески, и ему показалось, что рука с большим перстнем на пальце быстро отдёрнулась от окна. Он лег, обхватив подушку, и зажмурил глаза, стараясь слушать только тиканье будильников, и постепенно уснул.
Когда Колька встал, родителей в комнате не было. Он оделся и вышел на кухню. Мама сидела за столом и перебирала огромных, размером с воробья, комаров. Она вынимала их из корзинки и некоторых кидала в кастрюлю с водой, а других отдавала отцу, и он их развешивал над газовой плитой.
– Этого куда? – спрашивала мама.
– О, какой боровичок! Конечно, засушим, – отвечал отец.
– А этот?
– Черноголовик? Тоже сюда. А эти, мелкие, на жарёху пойдут. И лисички тоже.
Колька смотрел и не верил своим глазам.
– Вы что, уже вернулись? Почему вы меня не разбудили? Я тоже хотел пойти на Кирпу! Почему вы ушли без меня? – закричал Колька, но родители ничего не ответили.
Он выбежал на улицу. Колька чувствовал, что сейчас заплачет от обиды. Он огляделся и увидел возле крыльца свои зелёные резиновые сапоги. И тут он решил: раз его не взяли, он пойдёт на Кирпу сам, один. «Но сапоги надевать нельзя, – подумал Колька, – родители увидят, что их нет, и поймут, что я ушел в лес». Затаив дыхание, он стал медленно отходить от домика. Отойдя немного, он пошёл быстрее, потом побежал. Но когда приблизился к границе базы отдыха, шаги ему стали даваться всё тяжелее и тяжелее, он передвигал ноги всё медленнее, и, наконец, там где тропинка из домиков выходила на лесную дорогу, встал как каменный. Колька не понимал в чём дело, почему он не может продвинуться вперёд ни на сантиметр, и вдруг обнаружил у себя в руках подушку. Большая мягкая подушка с коричневым штампом на белой наволочке – откуда она взялась? Когда он успел её взять и зачем? Ведь Колька шёл в лес. Нет, он её не брал. Но как она оказалась у него в руках? Колька не понимал. «Что теперь делать? – думал Колька. – Надо вернуть её на место». Он повернул назад, и, чем дальше он уходил от границы базы, тем легче ему было идти. Не доходя до крыльца, Колька остановился. Он вдруг понял, что не сможет объяснить родителям эту странность. Он обошёл домик и дёрнул створку окна. Окно оказалось не заперто. Он встал на приступок, окаймлявший стены домика на небольшой высоте, просунул подушку в окно и бросил на свою кровать. В этот миг, словно десяток кузнечиков зазвенел у него в голове, и он упал с приступка назад. Упав на спину, Колька увидел над собой высокое чистое небо, а под руками почувствовал не траву и колючие веточки, а мягкий песок. Он сел и увидел, что домика уже нет, а он находится на широком песчаном берегу, и песочек вокруг мелкий-мелкий и белый, как манная крупа. Впереди, в нескольких метрах от берега, омываемая волнами, возвышалась прозрачная глыба, и на передней её грани Колька увидел светлое пятно, похожее на солнечный зайчик. Он пошёл к этой глыбе, и сладкое предчувствие заставляло его идти быстрее. Когда Колька подошёл к самому краю воды, он понял, что светлое пятно на глыбе – это лицо его бабушки. Она смотрела на него и улыбалась. Тихая радость наполнила всё его существо. Кольке казалось, что в груди у него открылась маленькая дверца, через которую он вдыхал эту радость. Потом лицо бабушки качнулось, как будто между ними прокатилась прозрачная волна, и Колька почувствовал, как эта волна его охватывает, делая лёгким и поднимая на воздух. Он плавно поплыл над лесом, как мыльный пузырь, глядя в глубокое синее небо. Потом стал снижаться. Внезапно словно тысяча иголок воткнулась в его тело. Колька вздрогнул и проснулся.
По сумраку в комнате он понял, что на улице пасмурно. Колька раздвинул занавески, закрывавшие только нижнюю половину окна. На улице шёл дождь. Колька вышел на кухню к родителям. Отец сидел за столом и что-то читал. Мама стояла у плиты и помешивала кашу в кастрюле. Над плитой ничего не висело.
– Мам, а вы на Кирпу не ходили? – спросил Колька.
– Куда же мы без тебя? – ответила она.
– А сегодня не пойдём?
– Нет, конечно. Посмотри, какой ливень, – сказал отец. – И он, кажется, опять усиливается. Как-нибудь в другой раз обязательно сходим.
Колька приоткрыл входную дверь и высунул босую ногу под дождь. Он вдыхал приятный влажный воздух и смотрел на серое небо. Там на большой высоте циклон раскручивал огромную массу живительной влаги. Над лесом, над морем, над островами, над железной дорогой, вокзалами и городами он вращался, неспешно сдвигаясь, рисуя спирали, как шестерёнка из часов, пущенная по полу ребёнком.
