Два Петра (75-летию великой Победы посвящается)

но главным было: найти и уничтожить. Огнём, шашкой, руками, зубами – как угодно, любой урон, нанесенный врагу, был бесценен. А там уж как придется, как поется, «что кому назначено, чей теперь черёд...». Пишу и реально слышу грохот разрывов снарядов и бомб, канонада кавалерии, крики и мат красноармейцев, стоны раненых, хрип умирающих лошадок…
Последующая участь 25-й кавалерийской дивизии первого формирования трагична. В конце августа после короткого переформирования она вновь была направлена в рейд по тылам немцев южнее Демянска. После нескольких успешных операций, в частности, разгрома немецкого штаба (отомстили за свой штаб!), 8 сентября дивизия попала под удар вражеских танков и была рассеяна, фактически перестав существовать как боеспособное соединение. Разрозненные группы кавалеристов дивизии вместе с остатками 34-й армии самостоятельно с боями прорывались из окружения севернее и южнее Демянска. Во второй половине сентября 25-я кавдивизия была сформирована практически заново, вновь под командованием толком не залечившего своё ранение комдива Гусева.
Но не смотря на то, что контрудар Красной Армии под Старой Руссой завершился неудачей, он всё же отвлек часть сил немецкой группы армий «Север» от наступления на Ленинград. А значит достиг главной цели: дал время на подготовку «города Ленина» к обороне, сломить которую, как известно, гитлеровцам так и не удалось.
Подробности пленения Петра Михайловича, видимо, так и останутся тайной. Из личного состава штаба 25-й кавалерийской дивизии первого формирования после войны в живых остались только трое офицеров, один из них – упоминавшийся в именном списке потерь майор Ягджян С.А. Будучи тяжело раненым, он попал в руки врага. Выжить в плену Степану Акоповичу помогла его национальность: в лагере военнопленных в польских Пулавах фашистское командование стало формировать из армян так называемые «фельдбатальоны». Условия содержания узников в них были намного мягче, чем в других лагерях. В конце 1943 года всех пленных из Пулав переправили во Францию, в город Манд. Там владевшему французским языком майору Ягджяну удалось связаться с участником движения Сопротивления, работавшим в лагере плотником, и впоследствии вместе с другими узниками бежать из лагеря. Окончание войны Степан Акопович встретил с оружием в руках в составе 1-го советского партизанского полка французского Сопротивления.
Информацию о майоре Ягджяне я узнал из статьи «Путь мужества» майского номера журнала «Огонек» 1957 года. В ней рассказывалось о подпольной борьбе узников-армян в условиях немецких лагерей и их участии в боевых действиях против общего врага в рядах движения Сопротивления. Борис Петрович, узнав через редакцию «Огонька» адрес Ягджяна, в конце 1957 года с ним встретился. Он подробно описал встречу с ним, отметив, насколько немногословным был Степан Акопович, насколько тяжело давались ему воспоминания. Ягджян не скрывал, что большинство бывших окруженцев, а тем более военнопленных, на контакт идут крайне неохотно, и обижаться за это на них не стоит. Причина тому – проводившиеся по возвращении дознания особистов. Впрочем узнав, что Борис Петрович в то время являлся слушателем Академии Связи, где когда-то преподавал сам Ягджян, он хоть немного разговорился. В частности, поведал, что тогда, после неудачного наступления под Старой Руссой, из штабистов вырвались из окружения комиссар Пономаренко и тяжело раненый замначальника связи Евштокин. Они прошли всю войну. Но на момент встречи дяди Бори со Степаном Акоповичем, контакты с Пономаренко затерялись, а капитан Евштокин скончался от ран вскоре после войны.
Однако никакой информацией о судьбе своего командира, начальника штаба 25-й отдельной кавалерийской дивизии полковника Калиничева, в тот злосчастный день 20 августа 1941 года Степан Акопович, к сожалению, не располагал. Я лишь могу выразить уверенность, что в плен мой дед попал, не имея возможности сопротивляться, что косвенно подтверждает факт его быстрой смерти в немецком концлагере.

*  *  *

В сентябре 1941 года на железнодорожный вокзал югославского города Марибор прибыл эшелон, доставивший около 3300 советских военнопленных. Немецкие солдаты выгоняли их на перрон с криками: «Bestien heraus!» («Сволочи, вон!»). Среди доставленных был и Пётр Михайлович.
Состояние пленных было ужасным. Товарные вагоны были набиты ими до отказа, двери наглухо закрыты. Малую и большую нужду приходилось справлять на месте, многие умирали в пути, но их тела так и оставались в вагонах до самого Марибора. Немцы морили пленных голодом и жаждой еще и с целью показать, в каких якобы условиях проживает население СССР. С перрона узников доставили в концлагерь у горы Мельски-Хриб, именовавшийся шталагом XVIII-D (306).
«Шталаг» (Stalag) – немецкий термин времен Второй мировой войны,  означающий базовый лагерь для команд военнопленных. Шталаг XVIII-D (306) гитлеровцы открыли в Мариборе сразу после капитуляции Югославии. В документах немецкого верховного командования впервые он упоминается 1 июня 1941 года, когда там были размещены 3 838 югославских и 208 британских военнопленных. Позднее югославы были перемещены из лагеря из-за опасений немцев в их связях с партизанами. Югославских военнопленных заменили французские. Количество и состав военнопленных постоянно менялись. С июня 1941 года до поздней осени 1942 года больше всего там было французов (почти 7 000 человек), британцев тогда насчитывалось около 3500. Большинство военнопленных привлекалось к выполнению различных работ. Счастливчиками считались те, кого направляли на работу в крестьянские хозяйства. В лагере оставались только истощённые и больные. Впрочем британские и французские пленные имели возможность получать посылки и от Красного Креста, и от своих родственников, поэтому их пребывание в лагере можно считать более-менее сносным. Функционировал этот шталаг до конца войны.
Северная словенская часть Югославии позднее была включена в состав Третьего рейха (имперский округ XVIII), а Марибор немцы переименовали в «Марбург-ан-дер-Драу». Буква «D» в названии шталага свидетельствует о том, что в óкруге было еще 3 шталага – «А», «В» и «С».
Советские военнопленные содержались отдельно – в здании старых таможенных складов. Условия, в которых им предстояло жи..., нет, существовать, ничем не отличались от условий в самых ужасных нацистских концлагерях. Из-за скудного рациона их физическое состояние стремительно ухудшалось. Понятно, что ни о каких посылках не могло идти и речи. Голод усугубляли тиф, чесотка и дизентерия. При этом на огромную массу узников было всего три врача. Спать приходилось прямо на бетонном полу. Охранники лагеря, за редким исключением, жестоко избивали узников. Высокую смертность среди наших пленных нацисты по-прежнему объясняли тем, что многие из них якобы подорвали здоровье еще в Советском Союзе. Представители Красного Креста, посетившие лагерь в октябре 1941 года, оценили условия их содержания как абсолютно неприемлемые.
Жители Марибора, ежедневно становившиеся свидетелями страданий узников, пытались оказывать помощь. Хозяйка магазина в Мелье через троих югославских военнопленных тайно передавала хлеб, а другая жительница Марибора собирала деньги на хлеб и табак, которые пленным проносили жалевшие их охранники из Вены.
Командование шталага приказало хоронить умерших советских узников в больших братских могилах поблизости от лагеря. Позднее их стали хоронить на городском кладбище «Побрежье», ранее умерших перезахоронили там же. Бывший директор кладбища вспоминал, как однажды осенью 1941 года  к нему пришёл один немец с вопросом «где можно закопать своих собак». Директор указал место захоронения домашних животных – в поле за забором, не сразу поняв, что речь шла о советских военнопленных. Жители Марибора еще много лет с содроганием вспоминали жуткую картину: каждый день через полгорода, по мосту через реку Драва на кладбище шла большая телега, груженая окоченевшими трупами советских военнопленных, которую, надрываясь, тащили их бледные, худые, еле живые товарищи. А однажды зимой 1941 года администрация шталага устроила себе забаву: забег узников по улицам Марибора, после которого скончалось сразу около 30 человек. 
Всего осенью-зимой 1941-1942 годов из 3300 прибывших в сентябре в шталаг умерло около 2800 советских военнопленных. Пятьсот переживших эту страшную зиму узников весной 1942 года переправили на заводы Штирии.
Не пережил ту зиму и мой дедушка… Немцы неплохо вели документацию, поэтому известна не только точная дата его смерти – 20 ноября, но и номер ямы, где его захоронили – 29. В тот же день скончались и были погребены в той же яме еще пятеро узников-красноармейцев: Можаев Николай, Смирнов Павел, Абрамов Алексей, Маслюков Алексей и Терещенко Николай.
Почему я считаю, что это именно мой дед, а не его полный тезка? При содействии администрации президента России в Центральном военном архиве Минобороны были рассекречены архивные материалы концлагеря в Мариборе. Благодаря им, военнопленный №44757 шталага XVIII-D (306) был идентифицирован как полковник Калиничев Пётр Михайлович, внесенный в Список советских офицеров, погибших, умерших и пропавших без вести в 1941 году, захороненных в Словении, под номером 35 (МО вх.№1162 от 8.9.1999 г.). Анкетные данные полностью совпали…
Почему так поздно? Не знаю, но как говорится, лучше поздно, чем никогда. В любом случае, горькая правда лучше неопределенности статуса «пропавшего без вести», хотя подсознательно всегда хочется успокоить себя микроскопической надеждой на то, что человек как-то выжил, всё у него сложилось нормально, пусть где-то далеко, просто ты об этом не знаешь.
От чего умер мой дедушка – от боевых ранений, от голода, от тифа или от всего разом? Впрочем какая разница? Я всё пытаюсь представить себе деда – изможденного, заросшего, с ввалившимися глазами в рваной одежде на ледяном бетонном полу. Догадываюсь, какую тоску и горечь чувствовал он в душе – наверняка охранники лагеря прожужжали пленным все уши, что уже пали и Москва, и Ленинград. О чем думал Пётр Михайлович в свою последнюю ночь с 19 на 20 ноября? Какие последние слова прошептали его холодеющие губы? Не узнаем никогда.
На братской могиле советских военнопленных, где покоится прах моего деда, воздвигнут мемориальный комплекс, на одной из плит которого среди сотен других имен выбито по-словенски: Pjotr Kaliničev.

Пётр Васильевич                                                                               
                                                   
«И было у отца три сына». Как в сказке. Только, в отличие от сказки, все трое умные. «Отец» – мой прадед Василий Федотович Муратов, «три сына» – его сыновья, мои деды – старший Пётр, средний Андрей и младший Аркадий.
«Вятский народ хватский – семеро одного не боятся». «Семеро на стогу, один «кидат» (кидает) – семеро кричат: не заваливай!» Это наши вятские шутки-присказки. С одной стороны, они выглядят смешными и даже немного самоуничижительными, с другой стороны, только сильный народ может так подшучивать над собой.
Стоит на правом высоком берегу красавицы Вятки недалеко от волостного, ныне районного