испытание скрипкой

                                                                                                                                                                    новелла 
      Мальчишки любили девчонок.
      Они бегали за ними по двору, дёргали за косы, краснели и вздыхали, делились сокровенным, дарили “фотки”, ссорились и страдали, сводили счёты, пакостничали, дрались и мирились, всё прощали и были счастливы.

      Шурик любил скрипку.
      Носил её в футляре, прижатом к сердцу. Оберегал в стремительном потоке прохожих, в тесном городском транспорте, в сутолоке подземных переходов. Скрипка была для Шурика всем: любовью и ненавистью, восторгом и унынием, надеждой и отчаянием, госпожой и рабыней.
      Когда он впервые взял её в руки, смычок плохо слушался начинающего музыканта: то двигался рывками, и скрипка повизгивала, словно от щекотки, то сползал куда-то в сторону, и скрипка злобно шипела, как потревоженная гусыня. Немало времени и труда ушло на то, чтобы скрипка в его руках запела легко и самозабвенно, ответила на его любовь взаимной  редкой привязанностью, которую хранила уже долгие десять лет. И Шурик безраздельно отдавал ей все свои чувства. И странно: чем больше труда и чувств вкладывал он в скрипку, тем большего она от него требовала.

      В квартиру позвонили.
      Вошёл Купипродай, стройный, элегантный, со своей неизменной обворожительной улыбкой, которую носил повсеместно, как носят очки или карнавальную маску, скрывающую, к тому же, истинное лицо.
      Купипродай – давний и, пожалуй, единственный друг Шурика. Он богат и достаточно известен. Дружбу с ним почитают за честь. Он сколотил состояние на разного рода афёрах, и те, кто знает это, втайне зовут его “барыгой”.
      - Всё пилишш, - вздохнул вошедший.
      - Играю, - поправил Шурик.
      - Играет Додик Ойстрах, а ты – пилишш.
      - Короче…
      - Короче? Ладно: Шушик, ты же не будешь играть лучше, чем это делал маэстро Паганини?
      - Нет, понятно…
      - Вот. А он был беден. Играя на скрипке, ты будешь беднее Паганини. И вряд ли найдётся дура, которая захочет иметь от тебя детей, коих ты не в состоянии будешь толком накормить, прилично одеть, и сносно вывести в люди.
      - Не в деньгах счастье,- вяло возразил Шурик.
      - Правильно, - живо подхватил Купипродай, и козырнул расхожей остротой, -  счастье не в деньгах а в их количестве. Мне жаль тебя, Шушик. Мы выросли с тобой на одной лестничной площадке; ходили в один детский садик; в единственной на весь квартал песочнице писали в одну ямку. Шурик, ты близорук: ты не видишь дальше кончика смычка своей злополучной скрипки. Весь твой интерес в этом чёрном, похожем на миниатюрный гробик футляре, в котором ты решил навсегда похоронить своё будущее. Оглянись вокруг. Посмотри пристальней. Кому нужна твоя музыка? В заботах о хлебе насущном проводят люди дни и ночи. Не имея возможности достаточно прилично заработать чесным, но мало оплачиваемым трудом, они очерствели душой, погрязли в дикой, беспросветной бытовухе. Шурик, миром правят деньги. Не музыка, не идеи – д е н ь г и ! Деньги – это власть, достоинство, благополучие, любовь, наконец…
      - Короче…
      - Хочешь короче? Ладно.
      Купипродай погрузился в топкое кресло, едва не сложившись пополам: голова его оказалась на уровне худых, вызывающе торчащих колен, затянутых в кожаные узкие брюки.
      - Садись и слушай. Вчера на остановке я увидел объявление: «Есть Гварнери». И адрес богадельни. Я туда. Там тоска и скука смертная. Нашёл хозяина скрипки. Гуманоид – руки ниже колен, губы выше носа. «Сколько?» – спрашиваю, а он мне суёт скрипочку в руки: «Играйте». А я ему: «Простите великодушно, не дал мне бог таланта. Но скрипочку я у вас прикуплю» А он мне: «Простите великодушно, но мне хотелось, чтобы инструмент достался музыканту. Настоящему, знаете ли, чародею звуков».  «Ну, - думаю себе, - глист ты в томатном соусе. Недобиток белогвардейский. Небось "залиговал" скрипочку на одной из своих бандитских вылазок, когда трудовой народ узурпировал, да и припрятал до времени. А теперь в благопристойность сыграть решил. Интеллигента из себя корчит».
      - И что ?
      - И ничего… Не продал он скрипку.
      - Ну и дальше…
      -Шурик, я изо всех сил пытаюсь научить тебя жить, а ты мне прэссконфэррэнцию устраиваешь. Сколько «тянет» эта Гварнери?
      - Смотря в каком она состоянии, но - много...
      - Значит так, я даю тебе деньги. Много. Хозяин скрипки, я в этом уверен, за всю свою долгую  жизнь, отданную без остатка социалистическим идеалам, в глаза не видел такой суммы. Ты берёшь скрипку. Играешь. Доходяга от восторга накладывает в штаны и выкладывает скрипочку. Мы её «толкаем». Доход пополам.
      - Не нравится мне это, – помялся Шурик.
      - Так… Или ты едешь, или я тебе не друг!
                                                                                        *   *   *
      Дом престарелых – унылые задворки общества так и не сумевшего воплотиться в предполагаемый идеал. Отверженные и униженные, покалеченные морально и физически, обитают здесь граждане великой страны, доживая свой век в ожидании смерти, которая есть благо, так как избавляет от страданий, причиняемых осознанием собственной неполноценности, ничтожности и ненужности.

      Шурик рассматривает старика, пока тот достаёт, по-стариковски неспешно, из старенького книжного шкафа свою знаменитую, или, скорее, именитую скрипку. Движения его выверены и плавны, он весь  пластичен и грациозен, словно не прожиты им бесконечные годы его, призванные если не сломать, то согнуть, ссутулить, ослабить колени, вывернуть стопы и сотворить с ним ещё, бог знает что, что способна сотворить природа-матушка с человеком, дожившим до самой, что ни на есть, глубочайшей старости.

      - Сыграйте, - протягивая скрипку бережно, словно спеленатого младенца, просит старик.
      Шурик заиграл.
      Шесть трагических, тихих словно печальные вздохи аккордов, ниспали и повторились. Потом одиноко повис высокий протяжный звук, опустился, на мгновение замер, снова взвился пронзительно, застыл и неудержимо покатился вниз, теряя высоту, ломаясь и огрубевая...
      
      Неповторимая радость узнавания озарила лицо старика… он смежил глаза и мечтательно запрокинул голову.
      А звук, одинокий звук метался, словно искал пристанище. Полный невыразимой глубокой скорби, он успокаивался на какое-то мгновение, снова пускался в неудержимый бег, вдогонку за собственным отголоском, бился о невидимое препятствие, и не имея сил преодолеть его, откатывался, обессиленный, замирал, словно желая восстановиться, окрепнуть для новой попытки преодоления.

      Старик раскачивался в такт музыке. Распрямлялись, сведенные непомерной тяжестью прожитого, его худые плечи.          Вскидывалась голова, угрожающе выбрасывая заостренный клинообразный подбородок, что, помаячив, вонзался в широкую тощую грудь, когда звук терял высоту, огрубевал и обессиливал. В старике всё пришло в движение, ожило и задвигалось. Так, как перемещает землетрясение тектонические пласты, смещались в его теле, ворочались и дыбились мышцы, кожа и кости.

      Скрипка умолкла.
      На смычке беспомощно повисло несколько, лопнувших во время игры, волосков и Шурик не знал, как ему быть: отрывать их или оставить так, обьяснив хозяину скрипки, что при игре, зачастую, такое случается.
      - Спасибо вам, добрый юноша. Ни у кого из тех, кто брал в руки эту скрипку, она не звучала так великолепно, как прозвучала у вас, – проговорил старик. – Я с превеликой радостью дарю вам эту скрипку. Пусть она приносит наслаждение и вам самому, и тем, кто будет слушать вашу прекрасную игру.
      - Вы сказали « дарю»? – не веря своим ушам спросил Шурик.
      - Да. Я дарю вам скрипку.
      - Да… но… Это… очень дорогой и ооочень ценный инструмент.
      - Я знаю.
      - Тут, правда, у меня есть немного денег, – засуетился Шурик, – но яаа… я могу привезти ещё. – Шурик протянул купипродаевые деньги.

      Старик взял деньги. Подержал на ладони, словно определяя их вес. И сказал:
      - Удивительно: я никогда не держал в руках столько денег.
      - Вот и прекрасно! Берите. Вам они пригодятся.
      Старик вернул деньги и сказал:
      - Я не продаю скрипку. Я дарю её тебе, сынок.
      Шурик замотал головой.
      - Нет, простите. Я не могу взять такой дорогой подарок. Мне это… Нет, нет, что Вы…

      Старик подумал…
      - Ну-с, так тому и быть…– уложил скрипку в футляр, пристроил её на прежнее место и вызвался проводить Шурика.

      Ветер разметал космы седых волос старика, едва тот переступил порог богадельни, вздыбил их, набросил на глаза. Шурику почему-то показалось, что голова старика и волосы на ней похожи на отгоревший костёр, в котором ветер ворошит белёсый пепел, тщетно пытаясь раздуть пригасшие угли.

      - Скажите, вы не были белогвардейцем? – спросил вдруг Шурик.
      - Нет. Белогвардейцем я не был. – почему-то не удивившись, ответил старик.
      - Тогда как к вам попала такая скрипка? Если это не секрет.
      - Это не секрет. Я выменял её на хлеб у одного старого немца в конце войны.
      - А вы не могли ему хлеб просто так дать, без скрипки?
      - Я мог дать ему хлеб просто так, без скрипки. Он не мог его просто так взять.
      - И тогда вы взяли скрипку?
      - И тогда я взял скрипку, потому что, если бы я не взял скрипку, он не взял бы хлеб. А без хлеба он умер бы…

      Остаток пути они прошли молча…