Золотой меч Скилура, глава 18

                                                                                    глава 18

      Ликует Неаполь – белостенная столица скифского царства. Грохочут звонкие бубны. Пронзительно поют пастушьи рожки.        Хороводят пёстрые толпы горожан, разогретых вином и страстями, и ещё не остывший от полуденного зноя прозрачный воздух щекочет ноздри запахом снеди и ароматом благовоний. Сливается в сплошной качающийся гул громкая разноголосица восторженной публики, выкрикивающей хвалебные оды царю Скилуру, царю – победителю. Сколько будет ликовать толпа, не возьмётся предсказать никто, да и нет в этом необходимости: свободные граждане свободной страны вольны решать эти вопросы по своему разумению.

      Праздник!
      Сармат – степной разбойник и вор, насильник и грабитель, повержен. Разбит наголову. Десятки лет, если не сотни, грабил и жёг он скифские селения. Убивал мужчин. Уводил коней. Угонял в рабство юношей и девушек, обрекая одиноких, беспомощных стариков на долгие скитания без воды и пищи. На верную гибель. Потому и стекались ко дворцу скифских царей, в одиночку и толпами, истерзанные частыми набегами соплеменники, в надежде найти защиту от произвола степных варваров.

      Вскоре равнина вокруг дворцовых построек сплошь заросла шатрами и повозками, задымила, заржала, заскандалила и запела. И понадобились годы, чтобы на месте этих шатров и повозок стали расти массивы белостенных домов. И понадобились годы, чтобы скиф-землепашец, что ходил с плугом за конём, сел на коня, оставил плуг и взял в руки меч. И стал воином, способным защитить себя, свою семью, свою землю. И эта победа, которую празднует Неаполь-скифский – безусловное тому подтверждение.

      Царя-пленника везут околицей, втайне от разгорячённой толпы в дворцовые покои, где он предстанет перед Скилуром. И тот решит его дальнейшую участь.

      Толпе достаются пленные сарматские воины, и она вдоволь глумится над ними, забрасывая ещё влажным навозом, загодя с удовольствием, приготовленным для такого «торжественного случая». Несчастные, которых отныне ждут долгие годы унизительного рабства, с достоинством выдерживают огульный глум, и достоинство это ещё больше распаляет и смешит их беззастенчивых, наглых притеснителей.

      Ликование длится долго и постепенно переходит в вакханалию. Скоро в честь победы местами возникают потасовки и бои местного значения, и довольные собой, потирая ссадины и шишки, весёлые соплеменники расходятся по домам, восторженно приветствуя восходящее над городом солнце.

      Кровавое солнце победы…

      Скифское городище. Высокая крепостная стена с башнями и бойницами. Она тянется от обрывов высоких скал до глубокой балки и дальше вдоль балки до острого мыса, которым завершается плато Неаполя-скифского. Двустворчатые ворота. Бородатые стражи в шлемах и панцырях. За воротами просторная площадь. Длинное здание с портиками. Между колоннами портиков высокие бронзовые статуи богов. За зданием дворец скифского царя Скилура.

      Высокий свод. Ослепительно белые стены. Причудливая роспись помещения. Мраморный пол. Вдоль стен резные дубовые скамьи-лежаки, устланные яркими коврами. На стенах развешено оружие. В глубоких нишах заморская черно лаковая посуда. Столы со снедью и напитками. Трон на значительном возвышении. Массивный. Из крепкого дерева, инкрустированного перламутром.

      Царская семья, местная знать, военачальники, послы.

      Сквозь тяжёлые шторы, занавешивающие оконные проёмы, доносится ор ликующей на дворцовой площади толпы и почти заглушает сдержанное ликование скифской знати в честь громкой победы.

      Осанна Скилуру!

      Тазий перед Скилуром. Сарматский царь перед троном скифского. С высоко поднятой, распятой мучительной болью головой. Окровавленный, помятый, грязный.
      Скилур – Тазию. Царь – царю:
      -Что ты просишь?
      -Смыть с себя кровь.
      -На тебе её слишком много…
      -Твоя правда…
      -На что ты надеешься?
      -Умереть достойно.
      -Для убийцы единственно достойная смерть – жизнь.
      -Ты даришь мне жизнь?
      -Нет.
      -Тогда как понимать твои слова?
      -Я оставляю тебя среди живых. Твоя жизнь была подарена тебе любовью твоей матери. Дана во благо. Ты обратил её во зло. Пусть изгложет совесть твою заблудшую душу…

      Тазий смолчал. Мог ли он сказать Скилуру, что его «изменнический» приход на царство и военный поход на Скифию, был продиктован желанием спасти жизнь близких ему людей; вероломством вождей сарматских племён; предательской пассивностью и тупостью его племени; и настоятельным требованием времени сменить их скитальческую судьбу. Не прихотью царя и жрицы, а требованием времени. Жаль, что кроме них, этого больше никто так и не понял.

      Скилур подождал, пока взгляд Тазия вернулся в реальность и продолжил:
      -Ты мой враг на ратном поле, но за столом ты мой гость, сармат.
      И благородный жест-приглашение:
      -Прошу.
      -Ты слишком великодушен. Сидеть за одним столом нам негоже, как и лежать в одной могиле. Мы – враги.
      -Мы – братья. В нас течёт одна кровь: кровь нашего великого отца Таргитая. Ты когда-нибудь думал, каково видеть отцу, как с редким спокойствием и поразительной жестокостью убивают друг друга его единокровные дети.
      -Не мы с тобой начинали войны.
      -Но кто-то должен их закончить…
      -Однако ты вступил со мною в это кровопролитное сражение.
      -Ты этого хотел. Я постоянно избегал боя. Я давал тебе шанс. Ты этого не понял. Скажи, что заставляет вас, сарматов, брать чужое, грабить и убивать?

       И Тазий не нашёл ничего лучшего, чем ответить расхожим понятием, якобы оправдывающим то, в чём справедливо упрекал его Скилур:
      - Когда вытоптанные скотом пастбища перестают давать ему пищу, а он перестаёт кормить меня, мне ничего не остаётся, как идти на чужие пастбища, чтобы моё племя не вымерло от голода. Скот – наша единственная пища, а война – единственное ремесло. Ты это понимаешь?
      -Я это знаю. Но знаю и то, что можно растить зерно, ловить рыбу, добывать руду и плавить металл, продавать плоды своего труда, и покупать плоды труда чужого. И жить при этом, никого не убивая. Смотри, я ведь смог построить город.
      -Ты построил его на костях своих соплеменников.
      -Да. На костях моих соплеменников стоит город. Костьми твоих усеяно поле бесславной битвы, кровопролитной и жестокой. Что праведнее? Кончай разрушать. Начни строить.

      За все дни изнурительного похода, сглотнув подступившую к горлу горечь поражения, Тазий улыбнулся и это не была улыбка горечи, ни отчаяния. Он подумал о том, каких усилий, страданий и жертв стоило его отцу и Авесте желание, намерение, стремление -  п о с т р о и т ь  г о р о д.

      Но… Веками кочующий, отвоёвывающий в жесточайших битвах необходимое ему жизненное пространство, обременённый нуждой и болезнями, притесняемый племенными вождями, его многострадальный народ оказался не готов менять жизненный уклад и привычный промысел предков.

      Postskriptum: На высокой круче у широкой реки, в предутренний час, в тишь и в непогодь можно увидеть крупную, стройную фигуру ещё достаточно крепкого пожилого мужчины. Он стоит неподвижно, ушедший глубоко в свои сокровенные мысли…

      О чём он думает, не знает никто. Когда над землёй восходит Солнце и золотит его седую голову, он кланяется Высокому Светилу и что-то нашёптывает. Окончив обязательный ритуал, он идёт в степь, где высится рукотворный курган. Несколько последних лет своей жизни он возводил его над могилой любимой женщины, чья незамысловатая фигура, грубо вытесанная им из монолита, стоит тут же, у подножия кургана.

      Женщину в каменной фигуре выдают слегка обвислые груди и выпуклый живот. Можно понять… Он не скульптор. Говорят, он был царём, но в это мало кто верит. Его дом на круче высок и крепок. Он сложил его сам из прибрежного камня-ракушечника, вековые пласты которого лежат под ногами. Поодаль в полном беспорядке разместилась дюжина–другая таких же домов и домишек. В них живут семьи кочевников, решивших последовать примеру чудаковатого мужчины и осесть. Живут давно. Женщины плетут из прибрежной лозы корзины, из куги – кошёлки и подстилки и выменивают их на соль, воск и кухонную утварь. Мужчины ставят по ерикам коты и ловят рыбу, бьют пернатую дичь, обрабатывают землю, засевают. Дети бегают, безобразничают и смеются и картинно кланяются «бывшему царю», когда он проходит мимо. А он улыбается им в ответ на их приветствие. И взрослые кланяются ему тоже: степенно, почтительно, низко…

      Я не мог проникнуть в его мысли: слишком они оказались сокровенными. Однако мне всё же удалось услышать, что нашёптывал восходящему Солнцу этот Почтенный Житель Земли.
      Незримая эстафета вечного знания, проходящая сквозь умы и сердца человечества, донесла из непроглядной глубины веков эти его слова. Была ли это молитва или заклинание, легенда ли, или откровение – судите сами.

      Вот эти слова: « …был всесильным огонь, и сильнее его на огромной земле не нашлось ничего… но когда от огня приключилась беда, то огонь без труда погасила вода… только силу воды иссушили ветра, а пути тех ветров преградила гора… неприступно стояла гора в синеве, но на гору победно взошёл человек… только с ног человека свалило вино: очень было сильно и коварно оно… крепкий сон оказался сильнее вина, и вино без следа испарилось от сна… в веренице друг друга сменяющих дней, сон целебный всего оказался сильней… только смерть оказалась всесильнее сна: даже сны, приходя, прекращала она… властна смерть прекратить и поток моих слов… только смерти сильнее на свете – любовь…»