- Но тогда мы только вторая производная духовной функции или функции Бога, если говорить на языке, общезначимом для непосвященных. Где же наша собственная свобода, независимость от Абсолюта?
- Нет никакой независимости от свободы, если свобода абсолютна и не ведает отношения даже к самой себе. Тогда эта абсолютность абстрактна, еще не развита. Другое дело, если она относительна. Относительность свободы как раз и проявляется в ее абсолютности. Когда она абсолютна, то она перестает быть свободной и становится необходимой. Это я и вижу в своем взгляде на Я в человеке, вернее будет сказать о человеке в Я. Человек в Боге растворяется в том смысле, что преодолевает дистанцию между ними и становится не различимым с Богом. Но это не полная, совершенная, то есть, абсолютная неразличимость, но только относительная неразличимость. Она вполне абсолютна только для Бога. В своем состоянии он не отличает Себя от тебя, ибо все ему имманентно. Но такая неразличимость не абсолютна для меня, тебя, для любого смертного, конечного существа, ограниченного временем своего рождения, а значит смерти. И все потому, что Бог нам трансцендентен. Мы в Боге смертны для себя. Но для Бога мы бессмертны. Вот в чем разница. Когда человек верит в Бога как в того, кто дарует бессмертие в Себе, то его можно понять только так: он вечен, ибо вечность есть бессмертие, для Бога, а не для себя.
В христианстве об этом бессмертии говорится иносказательно, а не прямо, ибо если прямо говорить, то получится абстракция, равно непонятная как невежественным попам (не все попы невежественны, есть среди них знающие, - это богословы), так и бестолковым в таких «высоких материях» мирянам. Иносказание должно пониматься в переносном смысле, а не натурально, буквально, как говорится на словах, в виде вечного, то есть, без начала и конца славословия в адрес Бога. В религии не обойтись без сюжетной натурализации религиозного символа, потому что верующим как детям нужно все «объяснить на пальцах», чтобы они поверили, что будет хорошо, как в сказке. Для тех, кто поверит и окажется верным в вере и вере – это будет добрая сказка, для тех же, кто не проявит должного усердия в вере, эта сказка превратится в детский кошмар.
Я в Боге вечно, «я» в человеке временно, дано ему на время как Божий дар.
- Ну, что сказать, ну, что сказать, - пропел ON и спросил, - так понимаемый человек лучше ангела?
- Что значит «лучше»?
- То и значит, что лучше или нет. Неужели не знаешь, что это значит: свободнее или нет.
- Человек свободнее ангела в свободе от свободы, но в такой свободе, в которой уже нет выбора между свободой и не свободой, ибо свобода выбора предполагает выбор не свободы, не свободнее, ибо ангелы в Боге, несмотря на то, что некоторые из них вне Бога, как «падшие», а человек только в Иисусе Христе в Боге.
- Можно ли Бога назвать историей?
- То есть, ты не можешь верить в Бога, полагая веру предрассудком, но не готов отказаться от идеи Бога как путеводной звезды прогресса, который видишь в истории, так что ли?
- Если так понимаешь, то так.
- Это звучит странно. Ведь Бог трансцендентен нам, а история имманентна. Для тех, кто верит в историю, она становится вечной. Но нет вечной истории, ибо всякое имманентное конечно, временно. В истории есть вечность, но это не сама вечность целиком, а только ее форма как периодичность истории, ее повторяемость. Однако содержание истории конечно. Она имеет начало и конец, как мир. Она есть такое старое, которое я нахожу в будущем как новое. Как новое история есть начало. Но она тогда начинается, когда заканчивается как старое. В этом смысле исторично познание. Я вот вспоминаю прошлое и что-то из него узнаю в качестве нового, которое встречаю в настоящем, и мимо чего раньше проходил и не узнавал, не признавал за настоящее. Это говорит о том, что не все в прошлом прошло и пришло в настоящем, а только идет еще из будущего. Сама эта структура следования во времени как история придает ему устойчивость, поэтому время будет, пока есть история, мотором которой является явление вечности во времени уже не как мгновения, а как периода, цикла. Это не момент вечности во времени, а момент времени в вечности. Лучше так сказать.
Разговор по душам
Мысли приходят и уходят, а записанное остается навсегда
Как-то раз у друзей случился разговор как на духу. Было это так. Разговор не клеился, пока собеседники не добрались до Сократа и перешли на личности.
- Вот я умру и стану гуру в твоих воспоминаниях, - изрек, усмехаясь, ON.
MN взглянул на него, но в глазах его не было веселья. Взгляд был серьезен.
- Кем же я стану в твоем пророчестве, - челу? – не без иронии спросил MN.
- Ты же умный человек и понимаешь, что в бытовом смысле ты не ученик, а я не учитель. Зачем мне это? Ты грамотный философ, как назвал тебя Ученый. Я согласен. Дело не в этом. Я человек, а человек слаб и мне тоже хочется быть лучше других. Но сейчас я хочу сказать не о том, что я хочу думать, а то, что есть объективно. Теперь я представляю учителя, играю его роль, независимо от того, что я этого не хочу. Не для меня и не для себя ты ученик, а объективно, по существу. Ты адепт чужой, не своей философии. Вход в настоящую философию личный. Поэтому я часто говорю о своей философии. Философия сама по себе ничья, но чтобы быть причастным философии, необходимо лично ей посвятить себя, - только тогда она станет твоей. Вспомни свое рассуждение про Бога и мир и примени его к философии. Когда меня не будет, ты станешь учителем, не в роли мастера наставления, духовным наставником, указателем, но гуру. Гуру – это проводник в иной мир. Вот покинувший нас SN говорит об Ином. Он не там ищет. Надо искать во мне, - я и есть это Иное в вас. Я есть явление Иного в Не-Ином, особый путь к тому, кого называют Богом.
- Ты что вроде Иисуса? – изумленно спросил MN, не ожидавший услышать такое.
- Да, нет же. Я не пророк, хотя пророчу. Сам я понимаю свое самозванство. Но ты должен смотреть поверх человеческого, слишком человеческого. Это невозможно отмыслить, отжить, отжать. Между тем то, что во мне просится наружу, и тем, через что оно говорит, а говорит оно через меня такого, каким я выгляжу, лежит пропасть, ничто, которое ничтожно лишь условно. Это ничто есть разница природ внутренней и наружной.
Возьми Сократа и Платона. Сократ был учителем Платона. Так кажется, только кажется. Это нечто, что скрывалось в Сократе, было тем, что открывалось в Платоне. В этом и только в этом смысле Сократ был учителем Платона, а тот был учеником Сократа.
Ты, наверное, после моей смерти, а я скоро умру, - я буду бороться до последнего назло своим врагам, но это случится, - не сразу, потом, когда ты забудешь меня, больше не будешь со мной говорить про себя, так вот я появлюсь в твоих рассказах. Конечно, это будет так.
- Плохо ты обо мне думаешь!
- Я думаю то, что будет. Это ты плохо думаешь обо мне. Я говорю не о том, что ты будешь выдавать мои идеи и мысли за свои, - это примитивно, - нет, ты, наоборот, будешь выдавать свои идеи и мысли за мои. Это и случилось с Платоном. Платон и Сократ в моем рассуждении взяты не сами по себе, а только как условные фигуры: X и Y. Так же как Сократ, я стану твоим домыслом, как это было у Платона. Сократ не был учителем Платона, он был его сомыслителем, чтобы стать после смерти вымыслом, мифом и обрести в нем новую жизнь, уже не физическую, а метафизическую. В этом я думаю философское бессмертие.
- Не путаешь ли ты мышление с мистификацией?
- Что говорит история о ложных учителях нашего общего друга? Что они мистификаторы. Мистика – это мистификация. Как иначе? Как мистика, то, что не от мира сего, будет работать в нашем мире? Только так: мистификацией. Только гуру Огня - ложный учитель, потому что он соблазнился, а я нет, и знаю, где я, а где Тот, от Кого я. До него еще Иисус соблазнился, приняв себя за Сына Бога. Он Иной, чем мы. Не надо путать самого себя. Надо знать: где мистификация, а где мистика. Мистификация – это явление мистики в нашем мире. Мистика есть сущность мистификации. Мистика – сущее, то, что есть и есть кто – мистик, а мистификация – это сущность сущего, его что в явлении. Без явления оно непознаваемое. Следует в мистификации увидеть мистику, в мистификаторе – мистика понятия. Понятно? У тебя ведь есть я как ключ к понятию, как понимание. Но ты, не я, истолкователь. Другим не понять. Но ты поймешь потом, после моей смерти.
- Как же быть с нашими столичными друзьями и алтайским другом, я уж не говорю о SN.
- Для SN я ментальный, а не духовный учитель. Я не его гуру. Надеюсь, он не относится ко мне как к предмету своей науки. Мне вполне достаточно того, чтобы он не считал меня хоть и талантливым, порой гениальным (тут ON саркастически хмыкнул), но психом, сумасшедшим. Нам важно не то, что он молчит, пускай молчит, а то, что он есть. То, чем он теперь занят, не сможет сбить его с пути, который он неверно называет и толкует. Придет время - он разберется с этим.
Ученый - мой ученый учитель, который всегда может подсказать, что нужно знать, чтобы самому подумать. Он тоже своего рода гуру, но другой, не показной, скрытый плащом учения. Его друзья – наши друзья. Только им палец в рот не клади. Все они с большим мнением о себе. Впрочем, я тоже этим заражен. Один из них учит, но слишком открыто, это раздражает. Другой творит. Мне это близко.
Наш алтайский друг лучше нас всех. Он хороший человек. Он - наша помощь. Но от него не следует ждать откровений.
- Почему? У него есть задатки.
- Не в этом дело. У него другой путь. Не надо ему навязывать свое, чужое для него. Если ему надо, он сам свое возьмет.
- Выходит, это твое завещание?
- Можно, так сказать. Ты сам поймешь, наверное, в свое время. Да, еще вот что: гуру проводник, условно, свет, но не источник света. Он есть откровение, но не себя, а иного, чем он сам. Поэтому, бывает так, что проводник заводит не туда, когда очаровывается светом и начинает колдовать. Такими в философии были Ницше и Хайдеггер. И я порой увлекаюсь своим даром. Но он пробуждает во мне меня самого. И я встаю на дорогу света, стою поперек его пути, отвлекая на себя не только себя, но и других, которых вызвался провести к источнику откровения. В таком случае меня можно назвать Сусаниным шиворот-навыворот. Если тот завел врагов в тупик, то я, увлеченный собой, сияющим отраженным светом Духа, завожу уже друзей в тупик себялюбия и гордыни ума. На этом погорело уже много хороших людей, соблазнившихся своей положительностью. Это грешники праведности. Такой грех имеет множество вариантов. Мой вариант – интеллектуальная гордыня,