- Кидяева Нина Никифоровна, - бодро отрапортовала коротко стриженная женщина лет сорока - сорока-пяти. И, не спрашивая разрешения, с лёту опустилась на стул, с которого двумя минутами раньше встала Ольга Ларсанова.
- Что Вам угодно знать? – спрашивайте, всё расскажу, как на духу, - продолжала она, театрально приложив руку к груди.
Ольга нахмурилась. Панибратства, тем более, со стороны осужденных, она не терпела. Поэтому, пока она листала выписку из личного дела, которую составили ей в архивном отделе, в кабинете воцарилось молчание.
- Водички можно у Вас испить? – с теми же нотками артистичности в голосе спросила Кидяева и потянулась к графину, возле которого стоял прозрачный стеклянный стакан. Ольга едва заметно кивнула. Ей хотелось потянуть время, и она как можно внимательнее вчитывалась в строчки со скупой информацией. Но что оттуда можно было выудить?
И вдруг… Ольгу будто обожгло где-то внутри. Она даже глаза закрыла на секунду и тот час же открыла их, словно не веря тому, что видела. И дело было даже не в том, что Кидяева прибыла в колонию, будучи осужденной за убийство. Статья, по которой её осудили, считалась «расстрельной».
Дело в том, что за убийство могли осудить только по двум статьям – сто третьей и сто второй. Сто вторая отличалась от сто третьей тем, что по ней могли дать высшую меру наказания, а именно расстрел. Правда, было у этой статьи, равно как и у других, немыслимое количество разных пунктов и подпунктов, и высшая мера наказания назначалась далеко не всегда, но, тем не менее, номер статьи говорил сам за себя. А с тех пор, как к власти пришёл Ельцин, расстрел к осужденным применять и вовсе перестали. Поступать стали по-другому: отправляли лихачей, решивших поиграть с жизнью в игрушки, «на неопределенный срок» туда, откуда многие уже не возвращались. Но невозврат этот был связан отнюдь ни с тем, что осужденный по сто второй статье получал некое количество свинца в затылок. Всё было намного проще! Люди, оказавшиеся в тяжелейших для жизни условиях, уходили из неё самым обычным, естественным путём.
На тот момент, когда Ольгины глаза бегали по строчкам характеристики Кидяевой, её опыт работы пока что считался работы совсем маленьким. Но даже находящаяся на стажировке Ольга хорошо знала, что сто вторую статью в большинстве случаев присуждают мужчинам, причём за весьма тяжкие преступления. Что же надо было совершить ЖЕНЩИНЕ, чтобы заполучить себе в «арсенал» такое вот «богатство»?
А Кидяева, уменьшив содержимое графина на целых два стакана, вытерла губы и самодовольно сказала: «Ох, и хороша же водичка! Век бы пила такую».
- Ну, спрашивай, гражданка начальница, что тебе обо мне знать хочется, - добавила она, глядя на Ольгу хитроватыми глазками. И вновь повторила: «Всё как на духу расскажу тебе».
Ольга сделала вид, что пропустила обращение на «ты» мимо ушей, сразу спросила: «За что сто вторую-то схлопотала, а?»
- Да… - Кидяева досадливо поморщилась, и вдруг переменила настроение и чуть ли ни с гордостью в голосе спросила: «А что, чай, поди, с такой статьёй немного тут народу наберётся?»
- Немного, - в тон ей ответила Ольга, откидываясь на спинку стула и постукивая обратной стороной карандаша по оргстеклу, которым был покрыт стол в кабинете Татьяны Ивановны, - да ведь и радоваться нечему: с такой статьёй тебе условно-досрочно отсюда век не выбраться».
- Ой-ой-ой, - игриво проговорила Кидяева, - можно подумать, что со сто третьей я бы выбралась.
- Нет, - покачала головой Ольга, - со сто третьей ты бы отсюда тоже в лучшем случае по помилованию ушла бы, - да вот только я не слышала…
- Так ведь «помиловку» и с моей статьёй дают, - перебила Кидяева, - так что… она на момент будто задумалась, а затем совсем уж весело сказала: «Будем ждать!»
- Ну, жди, - нахмурившись, промолвила Ольга, которой весь этот концерт уже стал надоедать, поскольку нужной ей информации она почерпнуть так и не смогла. – Свободна.
- А водички ещё не нальёшь, гражданка начальница? – осведомилась Кидяева. – Вернее, я сама налью, ты только дозволь!
- Свободна! – рявкнула Ольга так, что в следующую секунду Кидяеву сдуло из кабинета будто ветром. А Ольга, достав из сумочки маленькое зеркальце, посмотрела на себя с некоторым удивлением: разве бывало такое, чтобы она кричала на осужденных?
- Значит, сегодня это случилось первый раз, - пронеслось у неё в голове. – Всё когда-то случается в первый раз. Сегодня вот голос впервые на одну из подопечных повысила…
Ольга успела записать и отметить всех вновь прибывших, что несказанно порадовало Татьяну Ивановну, которая вернулась из управления чуть ли не к концу смены.
- Солнышко ты моё, - устало произнесла наставница, когда Ольга рассказывала ей о новом контингенте. При этом Татьяна Ивановна благодарно поглядывала на аккуратную стопочку «Журналов осужденных» и на синюю, почти полностью исписанную, ручку. Дверь в кабинет была заперта изнутри, поэтому Татьяна Ивановна, никогда не позволяющая себе вольностей в отношении к нижестоящим по званию сотрудникам, немного расслабилась.
- А нас из-за такой ерунды в управу вызвали, - расстроенным голосом промолвила она, да ещё в такую жару! Зачитывали какие-то бумаги, при этом цифры называли… Да разве что-то можно сообразить, когда за окном плюс тридцать с лишним? – Короче, зачем ездили – и сами толком не поняли.
***
Так, день за днём постепенно закончилось лето. За ним незаметно прошла осень. И вот уже и декабрь замаячил с календаря второй декадой. Школьную ставку учителя английского языка кто-то занял, но Ольга ничуть не жалела об этом. Дел у неё было настолько много, что, приходя домой, она чуть ли ни камнем падала в кровать и моментально засыпала. Если бы ей пришлось вести ещё и школьные уроки, в кабинете вполне можно было бы ставить раскладушку и оставаться работать в исправительно-трудовом учреждении в третью смену.
Двадцатые числа первого зимнего месяца никак не походили на те, о которых писал классик: «Мороз и солнце – день чудесный». Дни стояли хмуро-серые и давили на всех какой-то влажной тяжестью. Ночью столбик термометра не опускался ниже минус трёх, а днём под подошвами ботинок и сапог на все лады, причём довольное неприятные, хлюпала и чавкала грязь. Настроения не было никакого.
Перешагнув через порог, соединяющий административное учреждение с зоной, Ольга внутренне почувствовала, что у неё в отряде что-то произошло что-то неладное. Пока она шла до корпуса, сжимая под мышкой пачку газет «Труд и законность», осужденные, как обычно, здоровались с ней. Ключ от кабинета вставился в замочную скважину легко, и, оглядев своё служебное помещение привычным взглядом, Ольга даже мысленно отругала себя за то, что позволила худым мыслям забраться в голову. Но тут за спиной выросла тень бригадира, и Ольга поняла: внутренние предчувствия не обманули.
- Лариса Егоровна у нас взбунтовалась, - тихо, как бы вскользь, произнесла Ирина Ефимовна, наливая в чайник воду из принесенной трёхлитровой банки. Затем подождала, когда вода потихонечку начнёт закипать и чайник зашумит, негромко продолжила:
- Ей тут новенькая «оперша» замечание по поводу длины юбки сделала – негоже, вроде как юбку как набедренную повязку носить, а та ей ответила неприлично, да при всех, да чуть драться не набросилась.
«Ну… - подождав, продолжила Ирина Ефимовна уже чуть погромче, потому что вода в чайнике шумела достаточно сильно, - сидит теперь наша красавица у Антипова в коридоре в наручниках («оперша» постаралась!), ждёт своей участи».
- Хотя чего там ждать – и так понятно, чем дело закончится – выдохнула из себя последнюю фразу бригадир.
Слушая это, Ольга остолбенела. Лариса Егоровна Шац отбывала наказание за хулиганство. Когда Татьяна Ивановна рассказывала, каким образом та угодила за решётку, Ольга хохотала до неприличия громко. Да и о каких приличиях могла идти речь, когда случай, который привёл Ларису Егоровну в женскую колонию, был до безумия глупым. По-другому, сказать просто было невозможно! Дело в том, что Шац в виду своих нетипичных взглядов на связи мужчины и женщины, до сорока лет всё ещё оставалась не замужем. Какие-то связи у неё были, но связи, опять же подчеркнём, «нетипичные», ибо к мужскому полу она была совершенно равнодушна. Таскались к ней какие-то дамочки её же возраста, да и то нерегулярно. На частые же встречи Лариса Егоровна, работавшая не где-нибудь, а в кузнечном цехе металлургического завода, вряд ли была способна. Вопрос «почему?» здесь даже не ставился. Ведь тяжёлая физическая работа рано или поздно измотает кого хочешь. А Лариса Егоровна, хотя и носила «молодёжную» короткую стрижку, курила, говорила с сипотцой в голосе, да и вообще считала себя по натуре самым заправским «мужиком», с анатомической точки зрения оставалась всё же женщиной и сил, как у мужика, не имела. Ей бы после смены отоспаться, помыться, еду какую-никакую приготовить, телевизор посмотреть да газетку пролистать – вот и все развлечения. А с самого утра обратно на завод топать, в свой кузнечный цех, где она работала мастером. Так что при всём желании на любовь, какой бы характер та не носила, времени у неё оставалось совсем мало.
Бывший же её одноклассник Миха Строчков так не считал. Он от Ларисы ещё в школе голову потерял. Потом страстные письма из армии строчил целых два года, правда - безответно. Придя из армии, женился на первой попавшейся дамочке, детишек нажил двоих, развёлся, чуть в тюрьму не угодил, правда – Бог миловал – отделался условным наказанием, а потом на тот же самый завод, что и Лариса Егоровна, работать устроился.
Любовь свою все эти годы он забыть не мог, всё фантазии какие-то себе в голове рисовал, что Лариса когда-нибудь, да всё же будет его любимой и единственной женщиной. А любимая женщина была далека от всех этих желаний. И от мыслей Строчкова тоже. Непомерно далека, потому что раз – приходила с работы как изъезженная лошадь, и два – не имела ни малейшей тяги к противоположному полу.
Уж чего только Миха не выделывал, чтобы Ларисино внимание привлечь: и конфеты ей коробками таскал (благо двоюродный брат на кондитерской фабрике охранником работал), и с цветами около ворот неоднократно свою Ларису подкарауливал, и в кино заманить пытался – все впустую! Лариса на все его «ухажёрства» не обращала абсолютно никакого внимания. Конфеты, правда, брала и потом, попивая чай, смеялась про себя над влюблённым в неё по уши «строчком-дурачком». Цветы же равнодушно доносила до первого мусорного бака, куда их с неменьшим равнодушием и отправляла. В кино же ей в виду усталости после работы, идти не хотелось ни с Михой, ни с Лёхой, ни хоть с Принцем Эдинбургским. Да и не любила она это самое кино, что на большом экране демонстрировалось. Ей вполне её старенького телевизора хватало.
«От любви до ненависти один шаг», - гласит русская пословица. То ли и впрямь обиделся Миха на то, что Лариса на него никакого внимания не обращает, то ли злую шутку решил сыграть – тут сказать уже было трудно. Но вскоре после очередной неудачной попытки пригласить Ларису
Творческих удач тебе Магдалина!
Интересны судьбы женщин, поучительны.
Большое спасибо за рассказ!