Сказать же, что появление в доме людей в милицейской форме шокировало родителей Натальи – всё равно, что ничего не сказать! Ведь они, скромные люди, трудившиеся всю жизнь на заводе, никак не могли предположить, что дочка их занималась столь непристойными делами, и наивно полагали, что та зарабатывает себе на хлеб работой в цехе строчевышивальной фабрики. О том, что она уже полгода нигде не работала и фактически жила на иждивении Владислава – того самого пылко влюблённого юноши, который желая сделать Наталью своей женой, выпил опасную для здоровья жидкость, приготовленную руками своей же возлюбленной, они и понятия не имели. Впрочем, не догадывались они и о том, что их родное дитя уже несколько месяцев не появляется на занятиях в техникуме, являющегося базовым центром подготовки кадров всё для той же фабрики. Да и зачем, спрашивается, гражданке Быковой надо было сидеть на скучных лекциях да выполнять контрольные по разным предметам, когда молодой человек, который, хотя ещё и не считался официальным мужем Натальи, старался обеспечивать её всем, чего она хотела? Наивный вопрос…
Вот так и «впаяли» Наталье поначалу семь лет общего режима. Прокурор, конечно же, настаивал на большем сроке, но поскольку за Натальей ничего больше не водилось, то есть судимость эта была первой, судья смягчил приговор, ограничившись пятью годами. О том, как для изменения приговора расстарался адвокат, которого наняли Быковы-старшие, отдав ему практически последнее, не стоило даже говорить.
Историю свою Наталья рассказала новой начальнице отряда, не утаив от той не единой детали. Говорила она спокойно, даже монотонно, словно пересказывала по памяти длинный заученный урок. Потому что знала, что обманывать или что-то скрывать – дело бесполезное. Зона – это такое сообщество, где рано или поздно все всё узнают, как ни маскируйся. Да и какой в этом был смысл, если Татьяна Ивановна, курировавшая их отряд относительно недавно, скорее всего, успела поведать новой начальнице истории всех осужденных, о которых ей хоть что-то было известно?
Следующей осужденной, которая переступила порог Ольгиного кабинета, была Валентина Владимировна Красюк – полноватая дама с немного отекшим лицом. Вдобавок, судя по дыханию, она страдала одышкой. «Председатель производственной секции» - прочла Ольга в её личном журнале. Валентина Владимировна оказалась совершенной противоположностью Наталье, разговор с которой ещё не выветрился из Ольгиной головы. На вид этой невзрачной особе можно было дать лет пятьдесят. Говорила она тихо, осторожно, словно подбирала слова. А если какой-то вопрос ставил её в тупик, она неопределённо пожимала плечами. Да, ударила ножом мужа. Да, удар получился настолько сильным, что муж, потерявший слишком много крови, хоть и остался в живых, провёл в больнице после удара ножом почти полтора месяца! Да, её забрали прямо из дома за нанесение тяжких телесных повреждений. Да, дали три с половиной года. Прокурор за такое деяние, естественно, запросил больше, потому как сто восьмая статья позволяла назначить куда больший срок, но отсутствие предыдущих судимостей и наличие малолетних детей оказались для Красюк «палочкой-выручалочкой», вот ей и дали наказание «ниже низшего».
- И как только эта тихоня Красюк отважилась лишить человека жизни?» - не переставала удивляться Ольга, когда Валентина Владимировна вышла из её кабинета.
Ситуацию прояснила бригадир – осужденная Пономарева Ирина Ефимовна, которая зашла к Ольге сразу же вслед за Красюк. Правда, Ольга её на беседу не вызывала, но бригадиру срочно понадобились краски, чтобы нарисовать стенгазету, которые в исправительно-трудовом учреждении появлялись по поводу и без оного. Однако даже такая мелочь, как краски, осужденным со склада не выдавались. Туда бригадир могла попасть только с начальником отряда. Пока они шли по территории зоны, Ирина Ефимовна успела поведать Ольге, что в тот день, когда случилась с Валентиной Владимировной вся эта история, муж напился до такой степени, что в порыве злости и бил, и пинал, и за волосы свою жену таскал. И это на глазах у пятерых детей! Шестой же, лежавший в люльке, мирно спал и всего этого безобразия не видел, потому что на тот момент чего-либо понимать пока что ещё не научился.
- И он ведь её постоянно вот так избивал, - рассказывала Ирина Ефимовна, - а один раз набросился на неё в спальне, да ещё и детей хотел порешить. Валя через окно вылезти успела, пока он нож подлиннее искал, и через то же самое окно детей вытащила. А потом в мороз босиком по деревне бежала, прижимая к себе малышей.
Они уже дошли до склада, но Ирина Ефимовна всё продолжала и продолжала рассказывать, а Ольге, у которой в глазах возникали картины, одна страшнее другой, не хватало решимости прервать её.
- В общем, кончился весь этот беспредел тем, что в тот день, когда они свинью закололи, муж, как обычно, нахлестался до умопомрачения, - подошла бригадир к логическому завершению. А к ним, видимо, как раз сосед зашёл, тоже не в лучшем состоянии. Вот Валюшкин-то дурак (так Ирина Ефимовна в сердцах назвала законного супруга осужденной Красюк) и говорит соседу, что ему, дескать, убить жену – ничего не стоит. А Валя как раз эти слова с улицы через открытую дверь возьми да услышь! Пошла она в хлев, взяла длинный нож, которым недавно свинью резали, и встала с ним в сенях за дверью. Муж пошёл её искать, видимо, совсем с колёс съехал, и спиной как раз перед Валей и встал! И получилось, что он её не видел, а она из-за двери его видела очень даже хорошо.
- Ну, и ударила сзади его первая, - забыв осторожность, бригадир говорила совсем громко. - А что ей, ждать что-ли было, когда бы он в неё нож воткнул? У них ведь шестеро детей! Её бы он убил, сам бы в тюрьму лет на десять сел. А детей куда? В детдом сдать? – с возмущением закончила свой длинный монолог Ирина Ефимовна.
- В детдом сдать, - эхом повторила Ольга слова бригадира. Она уже забыла, зачем они пришли на склад. В глазах её всё стояла картина, как забитая и тихая Валентина Красюк, набрасывается из-за двери на мужа с длинным ножом. «Вот до чего может довести отчаяние!» - подумала она и уже собралась идти обратно, как вдруг увидела непонимающие глаза Ирины Ефимовны, и тотчас вспомнила, с какой целью они пришли на склад. Краски были получены, и к вечеру нарисованную газету уже можно было видеть у бригадира на столе, а услышанное днём всё не выходило у Ольги из головы.
И потом, когда она ехала домой сначала в автобусе, потом в метро, она всё тихонько повторяла: «Вот так Валентина Владимировна! Вот так тихоня!»
Мысленно Ольга, конечно же, была на стороне осужденной Красюк, и даже решила про себя, что окажись она на месте своей подопечной, она, скорее всего, поступила бы точно так же.
Вот только жаловаться на жизнь Ольге не приходилось. Муж у неё был человеком любящим и непьющим, поэтому представить себе, что он мог её хотя бы пальцем тронуть, она при всей своей фантазии никак не могла.
***
Было одно дело, которое вменялось в обязанность начальникам отрядов - чтение писем осужденных. Письма могли стать источником нужной информации. А вдруг какая-нибудь осужденная опрометчиво напишет о своих «тёмных делишках», которые ускользнули от следствия и суда? А вдруг в письме будет сообщаться о том, что не сегодня-завтра осужденная Иванова-Петрова-Сидорова готовит побег из колонии и предупреждает об этом того, кто указывался в графе «адресат»? Или же – наоборот – какой-нибудь пылкий влюблённый в гражданку из «мест не столь отдаленных» мужчина в зашифрованном виде вздумает сообщить своей даме сердца о том, что организует ей свидание за стенами колонии? Но ведь эти стены надо предварительно покинуть! А вот каким образом это сделать – об этом бы в письме, например, и рассказывалось.
Те письма, которые осужденные писали сами, они опускали в специально установленный для них почтовый ящик, и их читал не только начальник отряда, но ещё и работник оперчасти. Конверты, в которых письма доставлялись туда, не заклеивались, потому что правилами запрещалось передавать с зоны информацию тайком, даже если она носила личный характер. Если Ольга работала во вторую смену, то каждый раз, заходя в оперчасть за ключами, её глаза видели одну и ту же картину: на столе лежали стопки писем в открытых конвертах, и дежурный «опер», поочерёдно вынимая из открытых конвертов исписанные листки, привычно прочитывал их. Причём глаза его бегали по строчкам настолько быстро, что со стороны можно было усомниться в том, что информация действительно прочитывалась внимательно. Но, видимо, профессионализм делал своё дело, потому что хоть и редко, но оперативник всё же откладывал в сторону какое-то послание. И означало это лишь одно: что-то в этих строчках его заинтересовало!
Вслед за ключами Ольга забирала почту – газету «Труд и законность», которая предназначалась для её подопечных, а так же письма, которые поступили на их фамилии. Газету она, как правило, отдавала женщинам, не доходя даже до корпуса, где располагалась её бригада. А вот письма читала внимательно, заперев кабинет изнутри. Правда, пока ей ни разу не довелось найти в письмах что-то такое, что привлекло бы её внимание. Обычно в них рассказывалось о каких-то повседневных вещах, либо это были письма детей, которые ожидали маму из «длительной командировки» и писали ей неумелым почерком, порой даже печатными буквами. А иногда Ольге приходилось читать письма с другой зоны, как правило, мужской. Их она прочитывала бегло, потому что мужчины очень часто писали письма… стихами.
Листки, обычно исписанные весьма красивым, если не сказать – витиеватым - почерком, в основном содержали в себе любовные послания, а в них вряд ли можно было обнаружить что-то «криминальное». Плюс ко всему, Ольга не очень-то верила в искренность таких стихов, считая, что находящиеся а местах лишения свободы мужчины, писали их от нечего делать.
Например, один такой «поэт» писал осужденной Фефеловой регулярно, и письма от него всегда приходили толстые – целыми поэмами изъяснялся человек! Фефелова, познакомившаяся со стихоплётом где-то на этапе, читала его письма с усмешкой на лице, но, тем не менее, никогда не выбрасывала. Что мог найти в этой деревенсковатой, с характерным «окающим» говорком, не всегда аккуратной женщине, её возлюбленный – оставалось для Ольги неразрешимой загадкой. Это, пожалуй, ещё раз являлось подтверждением её мыслей о пустопорожнем занятии обитателей мужских колоний.
Сама Фефелова писала своему воздыхателю намного реже, да и письма её носили сугубо информационный характер: встала, пошла на проверку, позавтракала, работала в цехе, вечером смотрели всем отрядом телевизор... Неизвестно, как относился к этим, больше похожим на доклад о проведённых на зоне днях, письмам мужчина с поэтическим даром, но переписка между ними продолжалась уже давно и, судя по всему, заканчиваться не собиралась.
Но чаще письма носили прозаический характер, и были, как про себя думала Ольга «ни о чём». Хотя одно письмо однажды её просто восхитило. Это было самое
Хорошо написано.