Золотой меч Скилура, глава 8

                                                                                глава 8      

      Не в силах противостоять более организованному, сильному и многочисленному врагу – Риму, разрозненные, постоянно кочующие сарматские племена, всё чаще и настойчивее объединялись. Но, придя волею судеб к единовластию, став подданными царя, утратившие былую власть вожди племён и их военачальники не смогли смириться с безоговорочной зависимостью и потерей свободы.
      Они ещё продолжали оставаться хозяевами в своих вотчинах, и, что называется, править в них бал, но зоркий глаз царя видел на сотни стадиев, а крепкая рука его могла сдержать даже самую строптивую лошадь со взбесившимся от вседозволенности всадником. И они это знали.
      Они были членами царского Совета, могли обсуждать насущные проблемы жизни, но не влиять на них. На это они были просто не способны. Да это им было и не нужно. Сытые и самодовольные, они жили, паразитируя на трудах рабов и подданных, и, потому, единодушное решение по всем насущным вопросам принимал, как правило, сам Царь. 
      Они не могли, не смели противиться воле царя, хотя имели право и оспорить, а, может быть, и отменить его решение. Но, жалкие трусы, они всегда предпочитали открытому честному противостоянию тайную глухую ненависть, которую питали к царю, а теперь стали питать и к новоявленной жрице.
      И в Царском Совете из ползучего недовольства зародился и стал вызревать тихий заговор.

      …Вотчина Главного советника. Царский Совет собрался… без царя. Впервые. Тайно. В обстановке строжайшей секретности.
      Конные разъезды перекрыли дороги и дорожки, тропинки и тропочки, и готовы были стереть с лица земли каждого, кто появится в поле зрения, даже далеко на горизонте.
      Царский Совет – непроницаемые лица, явно неотмеченные печатью высокомыслия…
      Среди тучных, расслабленных, вялых, один – поджарый, подтянутый, строгий. Главный советник царя Распараган излучает добродетель, уверенное спокойствие: «Мы здесь, чтобы согласовать наши действия. Главное – отстранить от дел царя и жрицу. Не дать им воплотить в нашу жизнь их бредовые замыслы. И для этого совсем не обязательно их убивать. Я обязуюсь найти бескровные способы, и уберечь от попрания священные законы предков. Оседлая жизнь потребует коренной перестройки. Даже недалёким умом можно понять: оседлость заставит нас снять с повозок колёса, а всё остальное пустить на обустройство долговременных жилищ. Надо будет искать, чем кормить скот, что есть самим, чем отапливать жилища. У кочевника всегда лето. Ноги кочевника – его конь. Оседлая жизнь с её городами, улицами и площадями, поставит коня в стойло. И надо будет зачехлять мечи. И вешать на стены луки и колчаны со стрелами. Как украшения. И не будет больше пленных рабов, и рабынь-наложниц. И не будет сказочных сокровищ в тюках, снятых с ограбленных караванов.
      Мы ничего не должны предавать огласке. Это заговор. Кому не под силу в нём участвовать, пусть откажется сейчас же и забудет то, о чём здесь говорилось».

      Оратор умолк.
      Речь впечатлила. Задавать вопросы никто не желал. Высказываться тоже. Все были рады, что есть тот, кто способен так просто и доходчиво озвучить их собственные мысли. Было решено противиться реформам всеми доступными средствами, вплоть до физического устранения реформаторов.
      Желающих не участвовать в заговоре не нашлось: имеющим несметные стада, выпасаемые пастухами за гроши и похлёбку, и охраняемые собаками за те же блага, было крайне нежелательно менять привычный уклад, в котором им жилось безбедно и беспечно.
      Кто-то сказал, что стены имеют уши. Когда и кто это сказал – вопрос не столь существенный. Стены имели уши всегда, а сказал это, похоже, тот, кто эти стены возводил.
А что же было там, где не было стен?
      Были уши…

      …Внезапно исчезнувшего Тазия, сбившись с ног искало всё селение. Искало в шатрах, повозках, на ристалищах, на холме, где он побывал однажды. Всё безуспешно.
Глядя на то, как ходит за ним по пятам Тупий, и как постоянно норовит ускользнуть от него заметно повзрослевший, уже неудержимо стремящийся к самостоятельности Тазий, царь решил дать сыну передышку и снял изрядно опостылевший наследнику надзор.
      -Где он может быть? – резко спросил царь.
      Голова Тупия нырнула в плечи и оттуда виновато смотрела на царя, совершенно округлившимися глазами. Зная неукротимо любознательный и резко неподатливый характер юного Тазия, Тупий не одобрил своей несвоевременной отставки, но сказать об этом царю как-то не осмелился. А царь как-то не спросил его мнения.
      -Где Авеста, Тупий?
      Рот Тупия остался открытым. В нём застрял приготовленный ответ…
      -Я здесь, мой повелитель.
      -Напряги своё зрение, жрица. Солнце уже клонится к закату, а Тазия не могут найти.
      Только сейчас царь обратил внимание, что, вошедшая в царский шатёр, Авеста одета совсем по-походному, как воин: в груботканой рубахе, плаще без рукавов, шароварах и островерхой шапке. Но спросить, чем вызвана такая экипировка, не успел.
      -Пусть нам подадут коней, – распорядилась жрица. - Немедленно!

      Взбивая пыль и дробя копытами камни, летели по степи бешеные кони. Они мчались навстречу вспухшему от полуденного зноя, огромному предзакатному солнцу, словно хотели успеть вскочить с разбега в его раскрасневшееся нутро, пока оно ещё не окунулось в зыбкое марево горизонта. Больно хлестала по лицу, поднятая с земли раздольным степным ветром жухлая трава, мелькали слепни, жуки и козявки.
      Кони скакали почти бок о бок так, что иногда соприкасались, бьющие их в бока, ноги всадников.
      Солнце уже коснулось земли, слегка присело и стало медленно в неё погружаться. И чем медленнее оно погружалось, тем быстрее неслись к нему кони, теперь уже явно опаздывая.

      На крутояре кони встали, как вкопанные. Внизу текла река. Уходящее Светило окрасило её поверхность, и вода стала похожа на переливающийся пурпурный шёлк.
      Коня и Тазия заметили оба. Гатал благодарно посмотрел на Авесту. Та улыбнулась.
      Тазий сидел на берегу и бросал в воду камешки. Конь пил из реки и фыркал, когда вода, волнуясь, закрывала ему ноздри.
      -Почему он здесь? – спросил царь, пока Тазий с конём взбирались по склону: ноздреватые пласты ракушечника сплошь выступали из влажной глины и существенно затрудняли подъём на кручу.
      -Однажды, очень давно, Тазий спросил – куда прячется Солнце, - заговорила Авеста. - Я сказала – уходит в царство теней, чтобы согреть мёртвых. Похоже, он это запомнил. Когда возник шум, а на мой зов не откликнулся мой конь, глядя на уходящее Светило, я поняла: Тазий, видимо, решил посмотреть, как это бывает на самом деле. Если так, он должен был оказаться там, где мы его и нашли.
      -Почему ты здесь, Тазий? – переспросил царь.
      -Я хотел увидеть, как дневное Светило опускается в царство мёртвых. Река преградила мне путь.
      -Ты оскорбил меня недоверием, повелитель! - бросила упрёк жрица и развернула коня.
      -Постой, Авеста!..
      Жрица натянула поводья.
      Царь примирительно и явно невпопад заметил:
      -Не будь реки, мы не догнали бы Тазия.
      Потом немного подумал и сказал:
      - Хорошо бы осесть нам здесь. Вода – источник жизни. Из камня и глины можно строить. Река будет кормить и надёжно прикроет тылы.
      Комлем канчука царь что-то чертил под ногами, прищуривался, поднимая лицо к утратившему тёплые тона, остывающему небу, словно производил в уме какие-то расчёты… или молился, ища благословения…
      -Едем, мой повелитель. Впереди ночь. – предусмотрительно заметила Авеста.
      -Ночь… ночь – повторил царь.
      Тазий вскочил на коня и помчался степью.
      Гатал повернул просветлённое и посветлевшее (насколько это можно было заметить в сгущающихся сумерках) лицо к Авесте и, явно довольный сыном, заметил:
      -Почти что воин!
      -Почти… – согласилась она.

      …Тазий рос, казалось, долго, а вырос незаметно. Опекаемый добросовестнейшим Тупием, впитывающий, иногда подсознательно, достоинства, мудрость и доброту коренного сарматского колосса, Тазий приобрёл все навыки и качества воина, и потому рьяно и с удовольствием выполнял все упражнения в джигитовке, ввязывался в борьбу и вступал в сражения не только со своими сверстниками, но и со взрослыми воинами. И Тупий, наблюдая за действиями воспитанника, с удовольствием отмечал: он не только не уступает, но и кое в чём превосходит своих соперников. А там, где ему недоставало силы, срабатывала ловкость, выработанная и применяемая практически уже самим Тазием.
      Учитывая юношеский возраст сына, видя приобретенные им неоспоримые достоинства воина, отец приблизил его к себе, однозначно решив, что пора прививать ему ещё и навыки управления, учить всему, что, пригодится ему, как будущему царю роксоланов.
      И только Авеста продолжала видеть в нём забавного мальчишку, задающего массу самых неожиданных, хотя и не самых простых вопросов, иногда ставивших её в затруднительное, а порой и неловкое положение.

      Тазий рос без матери. Она рано ушла из жизни, но время её ухода и причину знали только те, кто непосредственно при этом присутствовал. Их было несколько, и знание это держалось ими в строжайшей тайне. Нельзя было сказать, что Авеста, став Верховной жрицей, в какой-то степени заменила Тазию мать или пыталась это делать. Незначительная разница в возрасте этому явно не способствовала. Но… Авеста была женщиной и, подружившись с малышом, она смогла окружить его вниманием, теплотой и лаской в той мере, в какой он тогда в этом нуждался. Их тёплые дружеские отношения всеми и воспринимались как таковые.
      Теперь же Авеста стала замечать…
      Из глубокой задумчивости её вывели крики. В не ставшей ещё непроглядной темноте, Авеста увидела несколько всадников, каруселящих вокруг нескольких же фигур, полулежащих на земле, внутри этой карусели.
     -Скачи! – услышала Авеста внезапный окрик Гатала и, подчиняясь скорее инстинкту, нежели толком сообразив, что произошло, пришпорила скакуна.