1. В стороне от... Часть первая. 1-я глава.

­­­­­­В СТОРОНЕ ОТ…


Часть первая

Глава первая

Нас взяли троих. Меня прямо из машины. Откуда появились другие двое, узнал лишь по прошествии времени. Помещение, походившее на сарай, в котором нас запирали, находилось на пустынной каменистой площадке, окружённой скалами. Сарай освещался дневным светом, проникающим в помещение через небольшое оконце. И днём в полумраке можно было различить только три неуютных лежанки, оборудованных матрасами и подушками без белья да похожими на солдатские одеялами. Сначала разглядел силуэты. Мужчины, возраст которых не сразу смог определить, то лежали, то сидели, сложив по-турецки ноги, и изредка перекидывались скупыми грубоватыми и почти всегда одними и теми же фразами:

– Как же курить-то охота… Вот суки! – часто возмущённо восклицал тот, что по голосу казался старше своего товарища.

– Да, – отзывался тот, что помоложе, – нелюди.

– Пожрать бы хоть принесли…

– Да. Не помешало бы.

– Или водички хлебнуть.

– Хм! А я бы от водочки не отказался. Или – ширнуться. На худой конец, можно и косячок.

– Вот суки!

– Нелюди!

На меня поначалу не обращали внимания. Познакомились же мы во время прогулки, на которые впоследствии выпускали не более раза в сутки.

Тёмными ночами преимущественно спали, засыпая, обыкновенно, вскоре после того как внезапно наваливался мрак. Впрочем, мужики неплохо ориентировались в темноте, чему и я довольно быстро научился. Однако кроме меня никто во все проведённые в том сарае ночи не то чтобы ни разу никуда не дёрнулся, но и не шелохнулся. Ни о каком туалете даже не возникало упоминания. И только и было разговоров, что о еде, куреве, женской ласке да ещё о чём, для кого что представлялось желанным. О том и о другом, да и обо всём остальном в пространстве нашего пристанища кроме разговоров ничто не напоминало, так как за все дни никто из нас не вкусил ни крошки пищи, ни капли воды, не говоря уже о чём-либо менее насущном. Примечательно, что это никоим образом не сказывалось на нашем самочувствии и, в общем-то, почти не влияло на настроение. Напротив, скорей лишний раз служило причиной для досужего разговора. Да и вообще ничего не происходило кроме того, что пробуждаясь от ночного сна, мы вяло, без особого интереса переговаривались, после чего сама собой отворялась дверь, и мы выходили на короткую прогулку, коей вполне хватало для того чтобы поболтать друг с дружкой при свете. Потом добровольно возвращались в свой барак и остаток дня проводили в привычном ожидании ночи и следующего дня, в который, думалось, произойдёт что-то, чего мы, собственно, все там и ожидали. А кого-нибудь из тех, кого старшой обзывал «суками», а его товарищ – «нелюдями», я так и не встретил до самого последнего дня.

Старшим из нас оказался вор-рецидивист, большую часть своей сорокалетней жизни проведший в заключении и выглядевший на полтинник с приличным гаком. Приятель помоложе, будучи наркоманом со стажем, на вид не сильно отличался от старшого. Я же, из нашей – случайной ли, не случайной – компании, пожалуй, единственный соответствовал внешностью своим неполным тридцати.

Старший назвался Вовой. Второго он нарёк Корешом. Для меня же прозвища не успел придумать – не очень-то со мной был разговорчив. Да и я держался особняком. Кореш, впрочем, заговаривал иногда, но чаще мимоходом: кивнёт, подмигнёт по-приятельски, невзначай спросит о чём-нибудь малозначащем. Он выглядел этаким добряком на фоне сурового сотоварища. Худощавому Корешу с испитым, но добродушным и простоватым лицом удачно шла его видавшая виды спецовка. Походя поведал, будто последнее, что запомнил, было то, как устроился грузчиком в гастроном, как послали его с тележкой на какую-то базу, как встретился по пути какой-то друган и предложил выпить. Больше ничего не мог вспомнить. А Вова отболтался от объяснений отговорками, наверное, столь популярными в местах, в которых бытовался предыдущие лет несколько:

– Ну, не знаю – со шконки что ль упал или ещё откуда? А если упал, по ходу должны были препроводить в больничку… Ну ты мусор что ли, чтобы перед тобой вилять?!

Одет Вова был в чёрную арестантскую робу. В моём же внешнем облике чем-то особенным могло показаться разве то, что на мне был довольно приличный костюм с белоснежной рубашкой. Именно таким нарядным торопился я на свидание перед тем как очутился в злополучном сарае.

О себе им ничего не рассказывал, тем более о женщинах – единственной теме, коей отдавали они предпочтение, выжимая из себя в мой адрес скупые вопросы. Я же предпочитал отмалчиваться и вспоминать.

***

Доселе считался вполне добропорядочным – как считали другие, как склонен был думать о себе сам. Не курил, не ругался, почти совсем не выпивал, вовсе не слыхивал о наркотиках и ни о чём ином, что хоть как-то могло возмутить мой казавшийся тихим и вполне благополучным мирок. Помнится, учился в техникуме для подростков с неполноценным развитием. Однако чуть ли не в двадцать уже женился… Да! Сынишка, кажется, в этот год должен пойти в первый класс. Жена – ну просто воплощение чистоты и всяческих добродетелей! Тому, что она православная, всегда скорей радовался, нежели тяготился: послушна, добра… Главное, любит и во всём мне доверяет! И как это вышло, что я ей изменил? Когда вспоминаю, так самому не верится.

Но в моей жизни появилась Марго и она затмила собой всё остальное. И теперь, находясь в этом странном узилище, я не мог подолгу думать ни о чём другом, кроме как о том, что она меня ждёт. Впрочем, многое теперь не мог вспомнить: где и чему ещё учился, кем работал и даже как звали жену и ребёнка. Помнил только, что работа давала возможность часто видеться с Марго. Запомнил и её облик: мягкое большое ухоженное тело, нежные тёплые ласковые руки, маникюр, красивое нехищное лицо с неброской косметикой, обилие чего-то истинно женского и трогательного, всегда радующего какой-то непредсказуемой новизной. Её спокойный, чуть надтреснутый голос с проникновенными нотками, улыбка с едва заметными ямочками на щеках. И этот умный, уверенный, но не давящий взгляд притягательных светлых глаз с непрестанно улавливаемой, не настораживающей, а наоборот ещё больше приманивающей загадкой.

О жене вспоминал, что работала уборщицей в техникуме и была старше меня на четыре года. Худая, маленькая, с неизменным наглухо замотанным платком на голове. Поначалу нравилось – и что в платке, и что вместе ходили в церковь. В связи с этим вдруг вспомнилось, как после окончания техникума я начал было посещать какие-то пастырские курсы при кафедральном соборе. Даже и не знаю, точно ли хотел стать священником – тогда мне казалось, что чуть ли не каждый из начинающих прихожан мужского пола тайно или явно мечтал об этом. Из пожилых прихожанок кое-кто становились монахинями – тайными ли, явными, мне трудно было в этом разобраться.

Теперь и не припомню, сколь долго мыкались мы по разным приходам не то в роли певчих, не то ещё по каким так называемым послушаниям. Кажется, и после женитьбы, и кажется, столь же бесконечно долго мы жили врозь, подчас встречаясь лишь на церковных службах. Разговаривали сплошь о христианском браке и повсюду носили с собой зачитанную брошюру с житием святых Петра и Февронии. Вероятно, так продолжалось до тех пор, пока не появился на свет наш малыш. Что же было потом, я, хоть убейте, не помню… Какие-то новые лица… Люди, так непохожие на тех, каких видел, когда читал про благоверного князя и благочестивую жену. И наконец встретил Марго.

Но вот сейчас, томясь в сарайке или прогуливаясь по каменистой площадке, окружённой скалами, и мучительно воскрешая в памяти события предшествовавшей моему заточению жизни, я вдруг отчётливо вспомнил одну часто повторяемую какими-то людьми фразу: «Дочка в платочке. Дочка в платочке. Дочка в платочке.» Невольно вонзаясь в мозг, она неприятно отзывалась в помутнённом сознании неясной смутой тревожных мыслей, колеблющих душу неоднозначными чувствами. То эта фраза звучала упрёком, вызывая стойкое ощущение стыда. И в то же время сжималось сердце от неумолимого чувства вины. Смятения тотчас же отступали, как только я снова начинал думать о Марго.

***

Иногда по ночам, после того как Вова с Корешом затихали, я поднимался с лежанки и, пробравшись к двери, подолгу стоял, не решаясь хоть что-то предпринять. Потом возвращался и сразу засыпал. Так было поначалу.

Однажды попробовал толкнуть дверь. На моё удивление, она легко распахнулась и моментально захлопнулась, лишь стоило мне выйти наружу. Сквозь ночную серую мглу я различил чёрные силуэты скал, словно подавшиеся мне навстречу, а на площадке бесчисленными выступами темнели камни и глыбы разных размеров. Попробовав шагнуть – раз, другой – и не ощутив никаких препятствий, я не мешкая и с каждым шагом всё увереннее и увереннее пошёл наобум, не оглядываясь и не обращая внимание на мельтешащие перед глазами мёртвые силуэты. Но странно, что шёл я не спотыкаясь, как будто не чувствуя под собой ног. И всё же это больше походило на вполне осознаваемую мной обыкновенную ходьбу, нежели на нечто кажущееся, подобное полётам во сне. Я шёл одержимый идеей подальше уйти от места своего непредвиденного заключения с единственной целью поскорее увидеть Марго и чтоб всё стало так, как было раньше.

Не знаю, как у меня получалось, но в ночном мраке я передвигался, будто днём: довольно быстро, бегло обходя скалы и ни на что не натыкаясь. Шёл долго, бездумно и без устали, минуя скалистые площадки, точно такие же как место, казалось, навсегда покинутой мной неволи. И лишь ничем не обоснованная уверенность, что вот сейчас, сию же минуту, за этой или за той скалой я окажусь там, откуда непременно смогу добраться до моей Марго, умножала во мне силу и ускоряла шаг. И постоянно ощущая присутствие кого-то, кто пристально наблюдал за мной, я почему-то был уверен, что именно это каким-то образом помогало мне безошибочно следовать к цели. И ещё я точно знал, что встреча с кем-то неминуема, и жадно всматривался в темноту, и вот уже различал вдалеке человеческий силуэт, как вдруг неожиданно оказался сидящим на своём лежаке в злосчастной сарайке. И снова сквозь убогое оконце забрезжило унылое и безнадёжное утро.

Долго потом я не мог взять в толк, чем же на самом деле – сном или явью – было моё ночное приключение.

Но всё равно во все последующие дни столь неоправданно затянувшегося плена я каждую ночь подвигал себя на всё новые и новые, со временем ставшие привычными и проходившие по одному и тому же сценарию путешествия.

***

События утра, завершившего наш длительный досуг в сарае, особенно последние мгновения, запомнились мне смутно, так как именно они более всего походили на сон. Как обычно, я очнулся сидящим на лежаке. Кореш уже не спал и так же сидел на своём месте. Затем лениво пересел ко мне и, немного помолчав, словно нехотя спросил:

– А где Вова?

Я машинально взглянул на Вовину лежанку – на ней никого не было. После, взглянув на Кореша, недоумённо пожал плечами.

– А разве вы не с ним уходили? – ленивым голосом продолжал спрашивать Кореш.

– Куда? – удивлённо переспросил я.

– Не знаю, – ответил бывший наркоман со стажем. –