***
Много лет странствовал Ланфранк по белу свету в поисках места, где мог бы найти своей душе утешение, а для сердца забвения. Своих прежних товарищей по ремеслу он оставил, не желая в дальнейшем быть причиной их несчастий. Во многих городах побывал, различные графства и королевства видел, в море лазурном ноги омочил. Долгое время один жонглёрством промышлял по постоялым дворам да ярмаркам, но однажды, насытившись одиночеством, встретив музыкантов, таких же странствующих бродяг, как и он, объединился с ними. Теперь и господские дворы распахивали двери пред ними, а они-то могли доставить куртуазную радость господам. Пришло время, и всеми признанный талант трубадура обеспечил доступ в замки богатых сеньоров. И стал он в почёте у людей высокородных, знатоков художества словесного, равно как и у дам, охотно внимающим его пению, приносящему радость на сердце. Много возвысил он в своих кансонах и сирвентах имён добрых рыцарей, да воспел множество подвигов ратных, свершаемых на бранном поприще. Ходил в военные походы против мавров с королём Арагонским, Альфонсом вторым, ибо обладал не только голосом и искусством сложения изысканных рифм и напевов, но умело владел оружием и отличался большой отвагой в бою, за что препоясан был рыцарским мечом на поле брани самим королём Альфонсом II. После успешной компании был также одарён короной виконта и замком в Руере в качестве бенефиции*. Но оседлая жизнь не привлекала трубадура, дорога была смыслом жизни. Странствующий рыцарь-трубадур, виконт Ланфранк де Руер, покинул доброго короля.
В один из дней скитальческой жизни, по воле судьбы и предначертанию звёзд попал Ланфранк ко двору Пюи-ан-Веле. Владелица замка, графиня Тибор, была знатная дама, прекрасна лицом и станом, и достаточно сведуща в законах вежества. При дворе её собирались галантные сеньоры и дамы, как и хозяйка, любящие куртуазные торжества, радость и пение. Вся это блистательная публика достойно разбиралась в трубадурском художестве и чтила добрых жонглёров, оказывая им почёт и уважение.
Однажды в беседе с ним спросила прекрасная донна, почему в песнях его так много сказано о ратных подвигах, о чести, рыцарском благородстве и куртуазном отношении между возлюбленными, но так мало в них уделяется места даме, что покорила самого поэта. Неужели аморный сосуд в его груди пуст, и некому посвящать свои стихи. А ежели так, то она с восторгом, без притворства готова наполнить его своей любовью, ибо радость общения с ним ввергло её сердце в пучину сладостных грёз, о коих он поёт.
Услышав такие слова, Ланфранк опечалился и загрустил. Не ждал он подобного поворота в своей жизни. Не ждал и не хотел, а посему стал умолять даму пощадить его и не обнажать свою душу пред ним, ибо не властен он над своими чувствами, поскольку имя другой дамы начертано на гербе его сердца и заверено клятвой в вечной верности.
— Мне дорог, донна, ваш приют и внимание, которым вы почтили моё искусство, благодарю за честь и славу, мне здесь оказанные, но извольте забрать обратно вышесказанные вами слова, дабы не пленять себя нежной грустью любовного влечения. Ибо даровать вам сердечные услады я не в праве. И, памятуя строки великого Гомера — «Друг другу доверчиво сердце своё открываем», отворю, донна, вам своё.
И, взяв в руки виелу, строками поэзии Арнаута де Марейля — провансальского трубадура, долго странствующего по белу свету, нарисовал поэтический портрет своей горячо любимой дамы:
Хоть мы не виделись давно,
Но и в разлуке, всё равно,
Придёт ли день, падёт ли мрак,—
Мне не забыть про вас никак!
Куда не приведут меня пути,
От вас мне, донна, не уйти!
И сердце вам служить готово
Без промедления и зова.
Я только к вам одной стремлюсь,
А если чем и отвлекусь,
Моё же сердце мне о вас
Напомнить поспешит тотчас
И примется изображать
Мне светло-золотую прядь,
И стан во всей красе своей,
И переливчатый блеск очей,
Лилейно милое чело,
Где ни морщинки не легло,
И ваш прямой изящный нос,
И щёки, что свежее роз,
И рот, что ослепить готов
В улыбке блеском жемчугов,
Упругой груди белоснежность
И обнажённой шеи нежность,
И кожу гладкую руки,
И пальцев длинных ноготки,
Очарование речей,
Весёлых, чистых как ручей,
Ответов ваших прямоту,
И лёгких шуток остроту,
И вашу ласковость ко мне
В тот первый день наедине…
Донна слушала сию песнь, склонив в задумчивости голову, слова, преисполненные сладостной грусти, глубоко проникали в её пылкое сердце, смягчая отказ на предложенную любовь.
— Охотно верю, иначе как бы вы могли так прекрасно о ней петь. Но, извините за женское любопытство — кто же всё-таки ваша дама?
— Ах, донна, простите, но что вы от меня требуете?! Разве я могу назвать её имя! Это не достойно рыцаря, пусть даже такого, как я. Вы же это хорошо знаете. И прошу вас, более даже, умоляю, не серчайте на мой отказ в вашей просьбе. Запрет лежит на моих устах, опечатанных куртуазным оммажем*. А сердце моё взято в плен и долгие годы хранится далеко отсюда в высокой башне за каменными стенами, и стерегут его волны морские да люди ратные. И закрыт мне доступ в тот мир цепями и законом, отчего скорбит в печали душа моя. Одну только её вижу, с ней одной только разговариваю. Она одна моих похвал предмет: строфы кансон для неё слагаю и ей одной пою, будто она предо мною стоит. Лучистый свет её глаз слепит и затмевает от меня ваши глаза, донна.
— О, клянусь, вы дали достойный ответ и будьте уверены, что я нисколько не серчаю на ваш отказ. Напротив, восхищаюсь вашему верному сердцу и не скрою того, насколько бы вы пали в моих глазах, приняв мою любовь, ибо я испытывала вас, и вы с честью выдержали это испытание. Вы настоящий рыцарь и достойны любви вашей дамы, кто бы она не была. Хотя, однако, говорю вам это с чувством лёгкой досады, я всё-таки женщина и ничто женское мне не чуждо — я немного завидую вашей даме. Не так уж много настоящей любви в наше время, а так хочется истинных сердечных услад, без лжи и лицемерия.
Лицо её, прикрытое нежной вуалью задумчивости, было несказанно прекрасно в это мгновение, и, казалось, невозможным было не испытать к этой даме аморных чувств. Ланфранк содрогнулся, уловив себя на этой мысли. Решительно задушив в зародыше чувственный порыв, он пал на колени и просил графиню отпустить его с миром, ибо судьбоносная звезда влечёт его в дальнюю дорогу, а голос разума не велит оставаться под одной крышей с той, чей взгляд затрагивает перетянутые струны сердца, вызывая чувства преклонения.
— Ну что же, пусть будет так, как вам угодно.
Вняла хозяйка гостеприимного дома, графиня Тибор, мольбам странствующего жонглёра. Щедро одарила подарками за трубадурское художество: пожаловала доброго коня, рыцарское снаряжение и богатое платье. Хотела наделить ещё землями с хорошей рентой, но тот отказался, ссылаясь на непоседливый характер и нелюбовь к оседлой жизни.
В ранний час рассвета, собравшись скоро, Ланфранк тронулся в путь, что вёл в далёкую страну, где повстречал он некогда свою первую и единственную любовь. Цель его путешествия — хотя бы одним глазком, издалека, увидеть её, быть может, в последний раз. Да и жива ли любимая дева, много лет минуло с тех пор, как злой рок разлучил, воздвигнув между ними непреодолимые препоны. После посещения тех славных мест своей юности решил он вступить в орден цистерцианцев* при аббатстве П*, тем самым прервать свои скитания.
Спустя немного времени после того, как Ланфранк покинул пределы, известные под именем Прованс, он подвергся разбойному нападению и чудом остался жив, и всё благодаря своему искусству. Разбойники, большей частью состоявшие из презренных мавров, известных своей жестокостью, хотели было уже отрезать отчаянно сопротивлявшемуся пленнику голову, как их атаман, выказывая своё рыцарское происхождение, приказал оставить тому жизнь и отвести пленника в свою хижину. Там, указав на музыкальные инструменты, попросил — не потребовал, а попросил сыграть на них и спеть какую-либо песню. Ланфранк уловил в уважительном обращении атамана нотки иного воспитания, не свойственные низкому сословию, а дарованные благородным происхождением. Исполняя просьбу, пропел несколько известных кансон. Окружавшие их головорезы с бешено горящими глазами приутихли, расселись вокруг, зачарованные неслыханными до сей поры звуками. Певец до глубокой ночи забавлял разбойное братство различными куплетами, вызывая неистовые восторги у одичавших людей.
Атаман оказался из обширной когорты обнищавших рыцарей, вынужденных взяться за оружие. Будучи ввергнутыми в разорение бесконечными войнами, они, как хищники, грабили на дорогах не только в границах своих владений, но и вторгаясь на чужие территории более слабых соседей. Когда-то рыцарь Лауджер де Лантар служил нормандскому барону де Боргу и своей силой и жестокостью завоевал право сидеть по его правую руку за пиршественным столом. Но закончилась вся его служба, когда тот стал королевским зятем, женившись на очаровательной дочке короля Бретани, принцессе Эйне. Возгордился барон родством и необузданное тщеславие его взлелеяло надежду стать королём упомянутого королевства. Обуяла барона греховная жажда власти, власти неограниченной, ни с кем не делимой. Дикий, жестокий характер его, привыкший повелевать окружающими, не мог смириться с ролью второго лица в королевстве. И уже мня себя преемником престола, вознамерился извести старого короля. Для этого он воспользовался услугами прежних своих сотоварищей, которые, будучи многим обязанные барону, тайно похитили и умертвили королевского исповедника, придав преступлению видимость случайного падения с лошади. На его место был рекомендован монах Гиларий, верный приверженец барона, сведущий в таинствах алхимии и обладавший обширными знаниями в составлении различных эликсиров, как для поддержания здорового духа, так и открывающих врата в мир иной. После чего старый король стал угасать, тело его ослабло настолько, что он уже был не в силах подняться с постели, и однажды утром его нашли мёртвым. Так барон де Борг, зять короля, возложил корону, символ высшей власти, себе на голову. Много лет прошло с тех пор. А ныне король Роллан вместе с сыном, принцем Адемаром, уже сколько лет воюет в землях сарацинских во славу Христову. Живы ли? Про то неведомо рыцарю. Королева же под присмотром старого рыцаря, досточтимого маркграфа Людорика, правит страной до прихода государя.
