поехало своим запланированным случаем чередом.
Так её нога в один момент, то есть вдруг, спотыкается на ровном месте, а если точнее, то она как будто поскальзывается на чём-то, что, в общем-то, не так не важно, и Леонелла, как бы это помягче для неё и для окружающих сказать и уронить её на том месте, где она в итоге оказалась, надо отдать ей должное, проявляет завидную сноровку и изворотливость в своём спортивно выглядящем теле, и не бухается прямиком головой об пол, а как говорят в среде людей прямолинейно мыслящих и в простоте своего взгляда на обыденность проявляющих особого рода непосредственность, встала на свою раскоряку. А как выглядела эта её концептуальная композиция, то на это было любо дорого посмотреть, и оттого от желающих на это посмотреть, отбоя не было.
Так та нога Леонеллы, которая проявила чудеса неуверенности и скользкости в себе, выскочив из-под контроля Леонеллы и заодно из-под неё, взлетев вверх, вслед за собой выдернула и саму Леонеллу из своего прямого стояния, вынужденную прямо сейчас и притом немедленнейшим образом, предпринимать попытки, удержать себя в равновесии. Но как говорится в боксёрском простонародье, после драки кулаками не машут, так что как бы Леонелла интенсивно не махала своим руками (а стаканчик из руки и вылетел, не зная куда), она ничего не могла противопоставить тянущей её за собой выскочившей из-под неё ноге. И теперь ей в режиме турбо, необходимо было решать, как минимизировать свои потери от неминуемого уж точно падения. И вот здесь-то Леонелла выказала себя с самой ловкой и изворотливой стороны.
И Леонелла, вместо того, чтобы смириться и принять неизбежное, резко выворачивается в теле, как-то по особенному изогнувшись, и выставляет вперёд одну руку, принявшую на себя весь её вес при падении, а затем вторую, которая выравнивает её параллельно полу лежачее положение, где одна нога, та, которая не поддалась панике и только на мгновение оторвалась от пола, а затем практически на тоже место вернулась, замерла в одной уперевшейся к полу позиции, а вторая нога, та, которая так себя провокационно повела, вытянулась во всю длину, параллельно полу. И всё это вместе, где Леонелла головой пребывала в перевёрнутом положении, предстало на своё обозрение всем этим невольным свидетелям такой демонстрации Летицией своей фантастической пластичности. Не иначе Леонелла имела прямое отношение к спорту, а может и того завидней, к цирку (без должной подготовки, такой трюк вряд ли кому-то по силам осуществить).
И всё это вызвало такой восторг у всей этой озадаченной увиденным публики, что никто и рта раскрыть или закрыть не смел, молча изумляясь такой смелости Леонеллы, так выставить себя при всех напоказ. И хорошо, что она не была любительницей юбок и всегда на себе носила брючный костюм. А то тогда бы все эти зрители даже и не знали бы, куда вначале отвести свои бесстыжие глаза, чтобы значит, не выглядеть человеком, которому ничто человеческое не чуждо, а затем наступил бы тот момент истины, когда каждый из здесь находящихся людей, и не знал, как посмотреть в глаза своему соседу по просмотру того, что тут Леонелла не постеснялась продемонстрировать.
Ну а то, что по своему недомыслию или наоборот, по своей сообразительности, надумалось в своём разыгравшемся воображении всем этим невольным зрителям при виде этой раскоряки Леонеллы, то лучше об этом не надо говорить, а все осуждающие их вопросы к их нравственному воспитанию и благовоспитанности, какой, как ими сейчас у себя в голове выясняется, и нет, оставим на их совести, которой тоже нет.
Но обо всём об этом будет думаться в своё, последственное время, а сейчас, как вдруг заметила Леонелла и самые внимательные и приметливые к ней зрители, перед ней стояла куда как более важная проблема в виде силового гвоздика, служащего, кто этого не знает, для того чтобы прикреплять собой к стенду какой-нибудь информационный лист бумаги. И Леонелла сейчас даже не спрашивает, откуда он, чёрт его возьми, здесь взялся, а её вгоняет в напряжение во всём теле и в мокроту то, какую до удивления странную позицию занял этот гвоздик по отношению к ней, а точней, – и тут нет места ложной скромности, – к её аппетитному заду.
И тут надо понимать, что этот силовой гвоздик не то, что обычная кнопка, на горсть которых сядешь и не заметишь, а вот если на него даже вот так, как Леонелла с небольшой высоты присядешь, то тут одним визгом и изощрённым в ругательствах словом Леонеллы, не обойдёшься. И ей и вправду будет очень больно и не менее этого обидно за то, что среди такого большого скопления людей, не нашлось ни одного мужчины, кто бы её спас от этой, уже всем задереневшим телом кажется, что неминуемой встречи (и другого варианта дальнейшего развития этой ситуации, где Леонелла всё тем же изворотливым способом, смогла бы миновать этой встречи, вообще не предполагалось почему-то). И кто этого кроме Леонеллы не может не понять, так это такой человек, кто уже не раз заглядывал в глаза своему отчаянию, и этим человеком был Миша.
Но вот хватит ли ему сообразительности и расторопности, чтобы предотвратить эту встречу, то на этот вопрос никто не знает ответа, в том числе и Миша, в растерянности почему-то посмотревший в сторону Илии (теперь он ему вдруг увиделся), который с сомнением в лице, смотрел на него сквозь призму этого гвоздика. И Мише на одно мгновение показалось, что время замерло в одном состоянии своей отрешённости к происходящему здесь, так сказать, оно вдруг, по каким-то там своим соображениям, решило на своё время остановиться и предоставить человеку, не оглядываясь на время, которым он всегда оправдывает свою безынициативность и пассивность, – а зачем мне что-то делать, когда время придёт и само всё сделает, – проявить себя.
И теперь только самому Мише решать, как ему дальше быть, и спасать ли Леонеллу или умыть, как это сделана она об него, свои руки. И Миша вначале смотрит на Илию, чьё лицо теперь выражает внимание к нему, затем переводит взгляд на силовой гвоздик, чьё остриё прямо переливается в лучах искусственного света и как итог, смотрит на Леонеллу, так растерянно и взлохмачено выглядящую. И как Мишей, глядя на неё понимается, решение по ней ему нужно принять немедленно, ведь время всё равно не ждёт и вон оно вроде как попило кофе и уже к Леонелле идёт в теле той самой девушки, которая была Леонеллой чуть ранее пальцем подвинута. И как понимает Миша, то Леонелле от этой встречи ничего хорошего не стоит ждать.
И Миша ещё раз бросает свой взгляд в сторону Илии и, с разбега, закрыв глаза, бросается под Леонеллу, чтобы выбить из-под неё этот гвоздик и быть может, придать мягкости её дальнейшему падению.
Ну а что произошло дальше, то из-за поднявшегося шума и столпотворения, трудно передать рассудком ту представившуюся перед всеми картинку, с падением Леонеллы даже не на пол, а на не пойми как тут оказавшегося под ней курьера, чья физиономия совершенно не выражала раскаянья, а, кажется, была крайне довольна, когда эмоции так зашкаливали. И особенно у Леонеллы, вдруг понявшей, что лучше бы произошла встреча её зада с гвоздиком, чем с телом этого курьера. А как только она это поняла, то тут и понеслись все эти визги и крики о том самом, в чём всегда обвиняют тех, кого в этом можно обвинить.
И, пожалуй, Мише по-новому несдобровать, не окажи ему помощь Илия, протянувший ему вначале руку, затем поставивший его на ноги и в итоге выведший его в коридор. Когда же они оказались в коридоре, то Илия с трудом привёл в чувства Мишу, пребывающего в состоянии восторженности, и для проформы поинтересовался у него. – А мы ведь денег так и не получили. И как будем брать с них расчёт?
А Миша с глупой улыбкой смотрит на Илию и его как будто всё это не волнует. Он, видите ли, сейчас удовлетворён вот таким расчётом с Леонеллой, которая теперь его не просто надолго, а может быть и на всю свою жизнь запомнит. И даже сегодня, когда она будет себя убирать в лице перед сном, вглядываясь в зеркало, то она, – и Миша в этом убеждён, – будет вспоминать сегодняшнее происшествие, и будет задаваться на его счёт вопросами. – И кто же был этот подлец? – А может случиться и так, что она, выпив сегодня лишнего, по причине расшатанности нервов, размазав на своём лице все эти краски и особенно с губ, что очень привлекательно и с домыслами призывно смотрится на этих хорошеньких лицах, с вредностью в своём стервозном характере, посмотрит на себя и свою пустую столько времени кровать с грустью, и плакать как хочется недовольством, и в этом чувствительном состоянии выразит желание быть с этим героем до конца честной и не быть ему ничем обязанной.
Но все эти домыслы разгорячённого рассудка Миши, ничего не имеют общего с реальностью (хотя бы тем, что вечер ещё не наступил и Леонелла ещё кипит от злости и не ищет успокоения в алкоголе) и Илия, взбодрив его тряской за грудь, ставит его на путь истинный и они выдвигаются в обратный путь по всё тем же коридорам. И если с коридорами сложностей больших не возникло, только и успевай тут передвигать ноги, то с лифтом, этим физическим олицетворением научно-технической мысли прогрессивного человека, опять свои ожидаемые, в общем-то, сложности – его придётся подождать, и на этот раз не в обществе интересных по своему людей, а с тяжеловесного вида тёткой, чей тяжёлый взгляд на Мишу и Илию нисколько не добавил к ней симпатии. А что-то вроде атипичной антипатии, то это у них сразу внутри возникло и у них тут же в горле запершило симптоматично.
Правда были и свои плюсы – Миша, наконец, пришёл в себя и мог, насколько представлялось возможным, соображать здраво. – И что это было? – глядя во все глаза на Илию, спросил его Миша. А Илия с прежней беззаботностью, как будто ничего и не случилось и его вообще мало что волнует, с недоумением пожимает плечами, как бы показывая Мише, что он очень даже удивлён тому, что у Миши возникли там какие-то вопросы, тогда как всё предельно ясно. Да и вообще Миша своей предсказуемостью начал надоедать Илии, для которого даже эта злобная тётка представляет больший интерес, чем он. Вот почему Илия перевёл всё своё внимание в её сторону и так загадочно на неё смотрит.
Ну а эта тётка была из того рода людей, кто очень крайне внимателен к другим людям и при этом критично внимателен, в общем, кто не оставляет ближнего своего и того, кто попался на её глаза и рядом прошёл, без своей зрительной оценки. А так как человек до сих пор человечен и несовершенен, то не трудно понять, каким взглядом и вниманием одаривала соседей по человечеству эта представительница той части человечества, кто так стремился к совершенству. При этом она сама слишком была отдалена от всего этого совершенства и если рядом и стояла с красотой, то только на совместных фотографиях. Что, между тем, этому её, для неё очень важному делу, совсем не вредило, а наоборот, она, не имея в себе никакой возможности соперничать в красоте с другими представительницами своего пола, более чем объективно смотрела на всех вокруг (естественно не без доли понимания всей этой глупости и сарказма).
Так что у Илии не было не единого шанса остаться незамеченным ею со своим внимательным взглядом в её
