[ Антиутопия ]
К утру у меня кончаются сигареты. Натягиваю кожанку, главное, деньги не забыть.
Давлю кнопку номер 1, кабина обрушивается вниз, потом спохватывается и, солидно гудя, ползет по чреву шахты, иногда со скрежетом царапая стенки. Выхожу из лифта, стараясь не греметь решеткой. Обморочную тишину подъезда подчеркивает шорох крыльев ночной бабочки, которая с тупой настойчивостью пытается пробиться сквозь пыльное стекло плафона к ложному солнцу - тусклому свету слабенькой лампочки.
Под аккомпанемент веселенькой трели электронного замка, отворяю тяжелую стальную дверь подъезда - и сразу в носоглотку ударяет холодный поток свежего воздуха.
Под нимбами фонарей пересекаю странно безлюдную улицу. Светофоры равномерно и неустанно мигают желтым глазом. Даже не верится, что днем здесь ползет бесконечный трафик – бампер к бамперу. Чтобы усилить чувство свободы передвижения, пытаюсь разглядеть в сумрачном, без намека на рассвет, небе хоть одну звезду. Тщетно. Небо затянуто плотной тяжелой пеленой туч. Хорошо хоть дождя нет.
В круглосуточно работающем киоске продавщица спит, открыв рот, словно ловит губами небесные капли, которые выпадут только завтра, если верить прогнозу. Костяшкой согнутого пальца стучу в окошко, продавщица вздрагивает, хватается за сотовый, как внезапно разбуженный ковбой хватается за кольт.
– Пачку "Сэвэн Старз", говорю я в открывшееся окошко. Изнутри будки тянет мертвым воздухом без атома кислорода. Продавщица очухалась и уже что-то говорит в трубку, одновременно кидает на узкий прилавок пачку и сверху пластиковый журнал «Кроссворды недели». Я сую в окно трешку, хочу взять пачку, но продавщица ловко защелкивает браслетик наручников у меня на запястье.
– С вас еще два глобо, – говорит она, оторвав ухо от трубки.
– За что? – прикидываюсь я дурачком.
– Ты дурачком-то не прикидывайся, – говорит продавщица мне, а в трубку: «Да-да, уссаца можна…», и опять мне: – За журнал…
– Мне не нужен журнал, мне нужны сигареты, – упорствую я, и начинаю наливаться злостью.
– Ты посмотри, Надюха, какой умник выискался, – говорит она в трубку и наводит камеру своего мобильника на мою недовольную физиономию. Подруга её любуется умником, и что-то комментирует комариным писком.
– Все покупают кроссворды, а он особенный, – продолжает нотации продавщица и натягивает цепочку наручника так, что браслет больно врезается мне в руку. – Может, мне патрульных вызвать?
– Зачем же беспокоить патруль, – трусливо отвечаю и шарю свободной рукой в кармане кожанки, – вот вам петушок, верните мой трояк, и мы с вами в расчете.
Гадкая эта баба возвращает мои бело-голубые бумажки, изрядно помятыми, сгребает пятерку глобо, отстегивает браслет.
Я беру заветную пачку сигарет, ненавистный журнал и, тихо матерясь, иду обратно через площадь. Только сейчас замечаю приткнувшийся у дальней обочины грязный «Фольк» и притаившихся в салоне шпиков. «Гребаный компот! – ругаюсь я, - чертов фрондер, они же видели, как я таращился в небо, как последний диссидент».
Ладно. Как говорит одна знакомая дама, лучше поздно, чем никому. К такой ситуации у меня припасен отработанный трюк. Лезу в карман, нащупываю зажигалку-фонарик, давлю на кнопку, зажимаю и подношу к уху светящийся голубым светом кулак. Имитирую разговор по сотовому. «Да, да, - говорю в несуществующую трубку, - уссаца можна…»
Прохожу мимо «фолька», шпики делают вид, что не видят меня и говорят по мобильному, хотя в руках у них настоящие аппараты. Так что не исключено, что они и в самом деле сообщают обо мне в «Восточный Централ».
«Черт, – думаю я, – ведь они могут арестовать меня в любую минуту».
Подъезд опять встречает меня суровым молчанием. Я со злорадством сую ненавистный журнал в почтовый ящик соседа. То-то обрадуется завтра.
В маленькой моей уютной квартирке (спальня и гостиная, она же рабочий кабинет мой) интимно горит шаровой с красной подставкой светильник. Мягко светится экран 3D-монитора, из плоских черных динамиков звучит тихая старинная психоделическая музыка группы «Enigma».
Сажусь за свой рабочий стол из вишневого дерева, в любимое мягкое вращающееся кресло. В чашке тонкого фарфора еще сохранились остатки кофе. Делаю два глотка холодного напитка и только потом, с предвкушением тихого счастья, снимаю ленточку, а затем и целлофан с пачки, будто снимаю бюстгальтер с Анжелики. Но сегодня Анжелики нет. Она придет, как всегда, во вторник.
Открываю тугую крышку, достаю из плотного ряда свежую сигарету, щелкаю хитрой зажигалкой, с наслаждением затягиваюсь ароматным дымом. Смотрю в экран. «Ну-с, на чем мы остановились?»
И вот пальцы привычно порхают по клавиатуре.
* * *
Арестовали меня через два месяца. Спустя час после того, как я проводил Анжелику. Удивляюсь, что они тянули так долго. Они все-таки не лишены благородства. Давали мне время осознать всю пагубность моего поведения. Но я не внял, как говорится…
Рассекал по улице, преступно засунув руки в карманы кожанки. Навстречу шли люди с правой (а кто-то с левой) рукой, поднесенной к уху. Они разговаривают, уставясь стеклянными глазами в пустоту. Они говорят, не замечая никого. Не замечая своего товарища, подруги, сына, дочки, матери, отца. С кем они тогда разговаривают? Может с самим Господом. Хотя вряд ли… Вряд ли Господь им рассказывал такое, на что можно было отвечать: «Уссаца можна».
Уже на подходе к бывшему книжному магазину, где я всегда раньше покупал бумажные раритеты, считавшиеся антиквариатом, увидел Толика. Тощая, согнутая знаком вопроса, его фигура маячит возле входа. Он делает вид, что с кем-то говорит по сотовому. В руке потрепанный портфель. А там у него лежит, завернутая в пластиковый мешочек, бумажная книга – томик Брэдбери, если, конечно, он его достал. Впрочем, если бы не достал, то и не пришел бы на стрелку.
Сообразно своей натуре, я хотел было поприветствовать его издалека, помахав рукой, но потом вспомнил, как Толик учил меня конспирации. Он вообще парень умный и осторожный. Практика. Он член андеграундской группы любителей бумажных книг. Что по нынешним временам является преступлением. Сами знаете, разрешен только пластиковый глянец. Так что приходится быть крайне осторожными.
Иду, равнодушный мой взгляд скользит по витринам, сплошь уставленными аляповатыми обложками 3D-дисков с разнообразной лабудой, выпускаемой Молливудом.
И тут дорогу мне заступают два крепких мэна в длинных плащах. В ушах у них воткнуты черные затычки динамиков. Во рту у одного угрожающе торчит незажженная сигарета.
– Разрешите огоньку? – спрашивает у меня тот, с девственной сигаретой.
Я выуживаю из кармана зажигалку, закрываю от ветра, высекаю огонь.
Мэн, наклоняясь, прикуривает, потом отбирает у меня зажигалку. Нажимает кнопку, в днище вспыхивает голубой диод.
– Ну, я же тебе говорил, – говорит он своему напарнику.
Тот ничего не говорит, слушает, что ему говорят в ухо из Восточного Централа.
Первый предъявляет мне удостоверение и объявляет:
– Эсэмэс-полиция, вы арестованы на основании статьи 390… Просим пройти в машину.
Я покорно опускаю голову и протягиваю руки. Они надевают на меня наручники и сажают в «фольк», как бы случайно оказавшийся у обочины. Встречные люди лишь на секунду отрываются от своих телефонов, чтобы посмотреть, как арестовывают врага народа.
Я смотрю в окошко «фолька» – Толика как ветром сдуло. Слава богу, что они взяли меня до того. Если бы меня захомутали еще и с книжкой… Толика тоже бы замели.
«Фольк» тронулся, вливаясь в разноцветный лакированный поток, а одни из смс-полицейских оглашает мои права. Они весьма скромны:
– Вы можете хранить молчание, позвонить или послать эсэмэску. Если у вас не работает мобильный телефон, вам предоставят его на арендной основе.
И протягивает мне свою трубку. Я отказываюсь от звонка. Зачем преждевременно волновать сестру, хотя, конечно, потом она все равно узнает… но пусть хоть сейчас…
Мы въезжаем во двор мрачного здания Восточного Централа. Шагаем по длинным коридорам. Со стен на меня смотрят разыскиваемые преступники и плакатные герои. Среди них обобщенный образ матери, в её глазах мольба, внизу надпись: «Пошли мне смс-весточку, сынок!»
От стыда я опускаю глаза. Только в одиночной камере меня немного отпускает мандраж, и я забываюсь тяжелым сном.
Судили меня в Башмачном районном суде, при большом скоплении народа.
Судья в белой мантии (символ незапятнанности), с повязкой на глазах (символ непредвзятости) – объявил о начале состязательности, и процесс потек. Поднялся прокурор – красивый молодой человек в черной мантии с кровавым подбоем и зачитал текст обвинения. Оглушенный происходящим, я слушал вполуха, только иногда врубался, когда звучали совсем уж серьезные обвинения.
«…во время обыска на квартире подсудимого были изъяты бумажные книги, в количестве 597 штук, что является преступлением по зеленому закону от 2038-года…»
В зале ропот. Судья недовольно стучит киянкой.
«… а также подсудимый ни разу, подчеркиваю, ни разу – sic! – не скачивал порноролики за эсэмэс-плату. Систематически не отправлял эсмэски, чем злостно нарушал закон об эСэМэС, статья 390, часть вторая… Демонстративно не имел сотового телефона, то есть цинично бросал в лицо обществу вызов… На основании вышеизложенного, учитывая неоднократные смс-предупреждения, которые подсудимый злостно игнорировал, требую применить к означенному подсудимому высшую меру социальной защиты – путем гильотинирования».
Слово предоставили моему адвокату. Лысый крючкотвор встал, облаченный в красную мантию с черным подбоем.
«Мой подсудимый, безусловно, виновен, но, Ваша Честь, он заслуживает некоторого, я бы сказал, снисхождения… Вы знаете, как нелюдимы писатели, они стараются оградить себя от ненужных контактов, потому что творческий процесс требует отключения от всего суетного…»
В таком духе он говорил еще полчаса, наконец, сел, совершенно мокрый от усердия. Я шепотом выразил сомнения, он молча сжал мое запястье как браслетом наручника – не