Жил в провинции один писатель. Ну, конечно, он не думал про себя, что вот, дескать, я писатель, как не думает дворник, о том, что он дворник. А просто идет и работает: подметает тротуар, убирает мусор, а зимой скалывает лед, чтобы граждане не падали...
Так и наш писатель: жил себе в провинциальном городе Серпо-Молотове (настолько провинциальном, что его даже не переименовали) – тихом, сонном, с колокольным звоном, с сиренями и астрами в палисадниках, с речками: Малой Горлянкой и Большой Горлянкой (которых жители называли Говнянками: эМ. и Бэ.) – и писал. Его прозаические произведения, ежели они были коротки, охотно печатала "Серпо-молотовская правда" или "Серпо–молотовский комсомолец". Бывало разразится фельетоном в сатирико-юмористическом листке "Серпом по язвам общества". А когда случалось, что стих накатит, то "Молот Пегаса" гостеприимно распахивал свои страницы пред Ильей Николаевичем Кувякиным. Вот, кстати, и познакомились. Ибо таково полное имя нашего героя.
Почитай, каждый житель городка чуть ли не лично знал Илью Николаевича в лицо, так как частенько его портрет промелькивал в местной прессе. А то и на городское телевидение пригласят. Все-таки крупный писатель в местном масштабе, потомственный интеллигент – отец был инженером–строителем, дед учительствовал, преподавал уроки труда в ремесленном училище, бабка по отцовской линии учила русской словесности, – в конце концов сам кое-что закончил, одиннадцать классов–то всяко будет.
Куда бы ни шел Илья Николаевич, каждый встречный-поперечный с ним здоровался. Иногда язык уставал отвечать на приветствия, особенно когда по центральной улице дефилируешь. Тогда киваешь им, с кем-то за ручку, пожмешь теплую котлету, поулыбаешься и – дальше. Иногда прилипчивые попадаются, с крючками, наподобие репейника. Начнут распространяться длинно про житье свое нескладное, жена, дескать, загуляла, у другой – муж пьяница, сын сидит в колонии для несовершеннолетних, прямо не жизнь, а цельный роман. Все это рассказывалось с намеками и тайной надеждой на то, что Илья Николаевич вставит сюжет в книгу, выведет их в герои. Но Илья Николаевич старательно отдирал от своего пальто такие колючки и вежливо обещал подумать...
Сделав по городку свой обычный круг, Илья Николаевич возвращался восвояси. В свой домик с палисадником, где летом так–то в жилу посидеть на веранде, послушать соловья, попить чайку. Хорошо! Никакой дачи не надо. Вот вам преимущественные отличия маленьких городков от крупных промышленных центров.
Однако, с другой стороны... Иногда, несмотря на свежий воздух, вдруг случиться с вами такой приступ удушья!.. Широты общения не хватало Илье Николаевичу. Не бытового общения, а интеллектуального. Сами знаете, какие интеллектуалы живут в глубинке. Иной раз он просто задыхался в затхлой культурной атмосфере провинции. Хотелось поднятся на какую-нибудь винтолестничную башню и оттуда узреть какие-то новые культурные горизонты...
В Москву! В Москву, вот куда надо ехать! – говорил он себе,– отбрасывая от себя на кровать пьесу Чехова "Три сестры". – Здесь ты закиснешь, пропадешь в безвестности.
И вот однажды Илья Николаевич собрал свои рукописи, снял деньги со сберегательной книжки, собрал походный несессер (который был в моде в 81-м году прошлого (ХХ) века), закрыл в доме двери и ставни на окнах – и двинул на вокзал. Дойдя до угла переулка, оглянулся, молча простился с родовым гнездом, где прожил 40 с лишком лет.
***
– Если бы сейчас был 81-й год, ваши романы пошли бы на ура, – говорил редактор одного столичного издания, куда Кувякин обратился сразу по приезде в первопрестольную. Редактор был оскорбительно молод, хотя и располнел на хорошей работе и сладких харчах. Разговаривая, он смотрел мимо Ильи Николаевича или бросал взор в окно. А то принимался левой рукой перебирать скрепленные стопки бумаг с печатным текстом. А правой рукой он периодически поглаживал, ощупывал огромный флюс, который безобразно распер, свихнул набок его правую щеку. Только плоский ж/к монитор не включенного компьютера молча, осуждающе смотрел на посетителя. Этакий черный квадрат Малевича.
– Но сейчас не 81-й год, продолжал редактор, крутя на полированном столе мобильный телефон, хотя аппаратов стационарной связи было у него в кабинете больше, чем достаточно. – Теперь другая эпоха, капитализм шагает по стране семимильными шагами. Железный парень без страха и вопросов пришел на смену рефлексирующему интеллигенту. Вот нынче кто герой романов. А то, о чем пишите вы, уж простите меня, никто читать не станет. Одним словом – не формат.
– А что такое "формат"? – язвительно спросил Илья Николаевич, не столько, чтобы ему объяснили, сколько чтобы уколоть гадину. Хотя он впервые слышит этот термин, но подсознательно догадывался, что это какой–то редакторский ранжир, по которому сейчас живет вся гламурная сволочь.
Редактор все прекрасно понял, опять приласкал щеку с флюсом и продолжил:
– Конечно, о вкусах не спорят. Их надо учитывать. Но мы всецело зависим от читателя. Прошло безвозвратно время, когда писатель учил жить читателя. Теперь читатель учит писателя, как и что надо писать. Он, читатель, – законодатель стиля и темы... Приглядитесь к современному быту...
– Видите ли, меня не интересует быт как таковой, меня интересует бытие, – неожиданно надменно ответил Илья Николаевич.
– Да бросьте вы в самом деле свои принципы... – редактор измерил пальцами величину флюса и остался недоволен. – Напишите что-нибудь современное. Я первый вас напечатаю.
– О чем, например?
– Ну, например, так. В тихом провинциальном городке, наподобие вашего, живет бывший киллер, только это открывается чуть позже, а то интрига пропадет, но и затягивать не стоит, иначе читатель заскучает... Вот, стало быть, живет, значит, никого теперь не трогает; работает, скажем, дворником... И встречается ему красивая девушка, которая под видом журналистки приехала из Москвы, и завязывается у них красивый роман. На самом деле эта девица вовсе не журналистка, а бывшая проститутка, нюхает кокаин, связана с братками, и разыскивала она этого киллера по эксцентричным приметам, чтобы передать "заказ". А дворник "в завязке", даже двести тонн зелени его не колышут. Он, если надо, и так заработает, ему в казино везет...
Когда дворник, нет, лучше назвать его мусорщиком, чтоб с намеком, дескать, убирает социальный мусор. Вот, когда мусорщик скидывает одежонку мусорщика, переодевается в цивильный костюм от Юдашкина, то становится абсолютно неотразимым мачо. Модные очки, умное лицо, высокий лоб, правильная речь без тени фени... Нунчаки крутит, аж в глазах рябит, хулиганов вырубает, не оборачиваясь... А как он ухаживает за женщинами! При этом никакой вульгарщины, никаких этих перепихонов-траханей. Все эстетично, аскетично и вместе с тем романтично.
– Слишком сентиментально, слишком сахарно, – сказал Илья Николаевич, стеснительно улыбаясь. – Он дворник-киллер, она – журналистка-проститутка. По-вашему, это жизненно?
– По-нашему, это жизненно. Почитайте современных писателей...
– А кто нынче современный?..
– Нынче-то? Ну хотя бы Кукунин, Мамаев, Зерова, Шарова, Вдовцова, Марусина, Пискудников... и еще ряд других.
Кукунина Илья Николаевич знал – по телевизору видел – и даже кое-что из него читал. Этот писатель обликом очень походил на персонаж из мультфильма, снятого по гоголевской "Шинели". Мультяшный Акакий Акакиевич при свече скрипит гусиным пером по бумаге. Такой образ рождался, когда произносили фамилию этого писателя. Хотя Кувякин отлично знал, что Кукунин пишет свои произведения на компьютере.
– Не интересует меня киллер, – сказал писатель. – Его мысли убоги, желания банальны, и любовь его совсем не романтична.
– Зато наших читателей это интересует.
– Меня же интересует приключения не тела, но духа, поиск истины... – опять Илья Николаевич покатал на редактора свою философскую бочку, вот всегда он такой.
– А в чем истина? – окрысился редактор.
– Истина в том, что у вас болит зуб, щека распухла, башка трещит с похмелья, и секретарша-любовница ушла к конкуренту, к бездарному шеф-редактору Мамалюкову.
– Вот только не надо этого... – скривился редактор. – Давайте договоримся: вы не Булгаков и уж тем более не Иешуа. И нечего мне на мозги капать плагиатом.
* * *
– Н-ну?.. – пьяным голосом сказал Илья Николаевич, обращаясь к своему роману. – И долго ты еще будешь меня долбать? Сколько можно переписывать диалоги, делать вставки, убирать длинноты и править стиль? А? Сколько лет можно маяться с тобой. Я скоро с ума сойду писа...пися... пису... пиша тебя. Отвечай!
– Да нет. Я уже готов, – ответил роман. – Можно хоть сейчас нести в типографию.
– В какую типографию, кретин! Я что тебе – Чернышевский?..
Илья Николаевич налил в стакан еще водки, выпил и закусил огурцом из банки.
За окном в палисаднике отцветали астры.
31 марта 2013 года.
–––––––––––––––––––––––––––––––––––––
(с) Колышкин Владимир
"Провинциальный писатель"
