ГРЕХ НЕЗНАНИЯ

собственно, и должен быть бродячий монах.
      После нескольких наводящих вопросов, к которым я готов, граф убеждается, что я достаточно безопасен, наивен, и набожен, чтобы показать мне свою библиотеку.
      Следя за тем, с каким трепетом я обращаюсь с книгами, Трюфо окончательно задвигает вглубь себя свою суровость. Оно и понятно, я показываю ему цену тех сокровищ, какими он обладает. Конечно, для него обладание книгами почти то же, что их чтение., и соответственно, верный признак его мудрости. Как говорили древние греки: «Noblesse oblige», «Положение обязывает».
    — Так вы, преподобный, считаете, что суть первородного греха состоит в незнании? – неожиданно спрашивает Граф.
    Эге, выходит, граф вытянул из старого простофили подробности нашего разговора. Ну что ж, тем лучше. Быть может, это как раз та тема, которая интересует графа. Зато теперь понятно, насколько низко граф ценит меня, если даже не считает нужным скрывать свои шпионские замашки. Впрочем, мое положение таково, что со мной можно не церемониться. Можно даже уморить в подвале, и никто даже не поинтересуется, куда делся бродяга в монашеской ризе. Кстати, лекаря что-то не видно. Скорее всего, он уже на пути к дому. Через пару дней он, поди, и не вспомнит обо мне.
    — Да, я думаю, что незнание более страшный грех, чем грех познания.
    — Хм, — самодовольно ухмыляется граф. — Да что человек вообще может знать? Доподлинно, мы можем знать только то, что ничего не знаем.
      Ну, конечно, откуда ж мне знать эту апофегму Сократа?
    — Почему же? – возражаю я, осторожно беря в руки увесистый том. – Кое-что мы знаем. Иначе мы бы не смогли существовать. Бог даровал нам свет, чтобы мы различали вещи. Значит, он заинтересован в том, чтобы мы не оказались слепцами во тьме.
    — Бог? – произносит граф, не скрывая презрительной усмешки. — Что вы знаете о Боге? Какой он? Вы его видели?
      Ого, да он, часом, не богохульник ли? За подобные сомнения в нашем монастыре можно угодить на дыбу.
    — Я и говорю, грех незнания пагубен. Кто не знает Бога, тот заведомо заблудший. Но есть те, кто знает. Может быть, не видит, но знает всем своим существом.
    — А кто знает, какого Бога они знают? – насмешливо перевирает меня мой собеседник. – Быть может, они думают, будто знают Бога, а на самом деле обмануты дьяволом.
      — Так это и есть пример незнания правды, – упрямлюсь я.
    — А что, если никакой правды вовсе и нет? А есть только знание неправды? – начинает раздражаться Трюфо.
    — Знание неправды – это и есть незнание правды, — вкрадчиво сообщаю я оппоненту. И чтобы он не полез на стену, добавляю. – Ложь не может быть без правды. Иначе, какая же она ложь? Ложь паразитирует на правде, как червь в плоде. Значит, правда существует. Ее-то нам и позволяет знать Бог. Например, нам дано знать, что это стол. Почему же нам не дано знать о всем прочем?
      В темных глазах графа сверкнул желтый огонек. Симптом этот мне хорошо известен. Он является показателем не только раздражения моего собеседника, но и признаком более серьезной опасности. Это позолота зрачка выдает склонность человека к бесовству.
    Э-э, да от этого хромого черта можно ожидать чего угодно.
    Кажется, граф готов сразить меня новым аргументом, но в это время в библиотеку входит какой-то субъект. Почти орлиная строгость лица незнакомца свидетельствует о суровости его характера. Войдя, он тотчас принимается беззастенчиво буравить меня своими колючими глазенками. На это у него уходят до неприличия долгие мгновения.
    — А, это вы, Матис, — хмурится граф. – Не хотите ли принять участие в нашем споре?
  Вместо ответа Матис отрывает от меня взгляд и делает выразительный знак графу. Заинтересованный такой реакцией на свое предложение, граф позволяет увлечь себя за дверь библиотеки. А мне остается только гадать, что все это значит. Вот вам яркий пример незнания, которое неплохо бы разрешить.
      За время своего отсутствия граф, похоже, заразился манерой Матиса рассматривать меня с вызывающим вниманием. Правда, во взгляде графа я нахожу еще и небольшую примесь удивления.
    — Продолжим наш спор в столовой, — наконец, распоряжается хозяин замка, и мне ничего не остается, как принять приглашение.

5.
    Пока граф рассаживает нас у стола, в столовую является графиня.
    Пара почтительных взглядов на мадам Эстель позволяют мне разглядеть в хозяйке дома все мои прогнозы по поводу ее внешности. Жизнь затворницы этого склепа, разумеется, отложила свой отпечаток на ее лицо. Оно бледно, несколько одутловато, невыразительно. Глаза графини можно назвать большими, но скорее они просторные, и если бы не колючки странного беспокойства в зрачках, они наверное казались бы пустыми. Наверное поэтому фокусом лица графини выглядит ее курносый нос, поскольку он указывает направленность ее взгляда. И, разумеется, всю эту маскообразную физиономию венчает надменность, требующая почтения и поклонения.
    — Интересный у нас сегодня гость, Эстель, — обращается к супруге граф, выбирая из блюда кусок говядины.
    — Да? – смотрит на меня Эстель, силясь понять, о чем идет речь.
    — Это путешествующий монах, — кивает граф в мою сторону. – Так вот он утверждает, что ты великая грешница.
    В наставленном на меня взоре Эстель признаки беспокойства сменяются признаками неприязни.
    — Да-а! — потрясает граф увесистым мослом. – Оказывается, чем меньше человек знает, тем больше он грешник. Вот, ты, например, совсем не читаешь книг. И значит, тебя надо колесовать или повесить. Как тебе это нравится, Матис? Кстати, — обращается Граф ко мне. – Это Матис. Можешь его так и называть. Он инквизитор.
    Я почти кожей ощущаю на себе тяжелый взгляд Матиса, пристально наблюдающего за моей реакцией на слова Графа. Впрочем, реакция моя, похоже, ему кажется неожиданной. Поскольку я ему неумело подмигиваю всей половиной лица:
      — Будем знакомы, Матис. Теперь я знаю, кто вы. Следовательно, я безгрешен.
      — Боюсь, что вы ошибаетесь, — мрачно замечает инквизитор, притом с таким видом, будто уже выносит мне приговор.
    В ответ я легкомысленно улыбаюсь Матису. Нельзя же не отблагодарить человека за столь забавную шутку.
    — Граф несколько сгущает краски, — сообщаю я присутствующим. – Я просто утверждаю, что в наших знаниях всегда есть зерно незнания. Это ядовитое зерно способно развиваться. И это может погубить человека.
    — О чем он говорит? – произносит вдруг графиня.
Оказывается, у нее довольно таки низкий и даже грубоватый для женщины голос.
    — А говорит он, милая Эстель, — весело сообщает граф. – Что все твари земные, и все птицы небесные, все греховны, потому что у них нет нужных знаний. А? Как тебе такое, Эстель?
    — За такие слова его надо на костер, — отзывается графиня без тени улыбки. – По-моему, он колдун. Займитесь им, Матис.
    — Да нет же, — протестую я. – Птицы и твари безгрешны, потому что они знают все то, что им дано знать Богом. Но человеку дано знать больше. Поэтому-то, если он не знает того, что ему следует знать, он совершает грех. Прологом к этому греху служат леность и гордыня.
    — Я не могу это слушать, — объявляет графиня, всем своим возмущенным видом призывая разделить ее отвращение к философии.
    — А зря, — делано сокрушается Граф. – Ты послушай. Сейчас странствующий монах расскажет нам, как он провел сегодняшний день. С кем он встречался, о чем говорил, что он узнал. Так он спасет нас от греха незнания о нем самом. Ну, давайте, сударь. Мы вас слушаем.
    Все ясно. За Реми присматривают люди этого Матиса. Но вряд ли Реми схвачен. Ведь Матис не знал о моем визите в замок. Матису донесли лишь то, что Реми встречался в харчевне с каким-то бродячим монахом. Но даже если Реми теперь арестуют и подвергнут пыткам, он меня вряд ли выдаст. Для него я посланец Бога.
    — Да что такого интересного я могу рассказать? — развожу я руками. – Тут в харчевне я познакомился с одним парнем по имени Реми. С ним был приятель. Ну, я их угостил вином. Друг этого Реми выдул две кружки и свалился под стол. Наверное, он горький пьяница.
    — Ладно, про друга, — нетерпеливо перебил мой рассказ граф. – А что вам рассказал Реми? Какие полезные знания вы почерпнули в харчевне.
    — Ах, это? Ну, да, Реми мне жаловался, что его невесту обвиняют в мелификации. Но это, по-моему, по вашей части, — обращаюсь я к инквизитору, выдерживая его подстерегающий взгляд.
    — По моей, по моей, — угрожающе кивает мне Матис.
    — А что, собственно, случилось? – разыгрываю я наивность. – Разве, Матис, вам не удалось выбить пытками из беззащитной девушки признание в каком-нибудь колдовстве?
    От неожиданности такого прямого обвинения ястребиный взор инквизитора на мгновение потерял тяжесть. Матис несколько раз сморгнул и даже отшатнулся, словно от пощечины.
    — Вот он, грех незнания, во всей красе — приходит на помощь инквизитору граф. – Как ты думаешь, Эстель, что следует сделать с человеком, который клевещет на святую инквизицию?
    — Я же говорю, он колдун, — гудит Эстель, излучая на меня ненависть своих колючек. – Прикажите его заковать, и завтра же на костер.
    — Помилуйте, — возражаю я с наигранным смятением. – Я вовсе не сомневаюсь, что Матис хорошо знает свое дело.
    — Вот-вот, — неожиданно ухмыляется граф. – Бьюсь об заклад, что вы уверены, будто славная Мелисс безгрешна, как слеза ребенка. В этом вас убедил Реми. И значит, вы считаете, что святая инквизиция выбивает из подобных девушек признания в ереси путем истязаний. Такие, как вы, болтают на всех углах о незаконных методах борьбы Церкви с еретиками. Это и есть ваш пресловутый «грех невежества», за который вам полагается воздаяние. Но прежде, чем вы понесете наказание, мы, так и быть, представим вам доказательства того, что вы служите ему… Дьяволу.  Матис, приведите Мелисс для общения с нашим еретиком.

6.
    Якобы, чтобы исключить свое влияние на Мелисс, Граф устраивает мое свидание с ней в отдельной комнате. К своему удивлению при самом тщательном осмотре я не нахожу у девушки никаких следов пытки. Отмечаю лишь, что Мелис чрезвычайно истощена и подавлена. Бледное лицо ее, кажется, лишено мускулов, и оттого, будто утратило способность выражать все иные эмоции, кроме глубокой скорби. Задев меня блуждающим взглядом, она попыталась отстраниться, в глазах ее вспыхнул ужас.
      Я делаю ей успокаивающий знак и осеняю ее крестом. Она зажмуривается и, кажется, готова упасть в обморок.
    — Не волнуйтесь, Мелисс, — шепчу я ей. – Я от Реми.
    Это действует на нее магически. Она открывает глаза. И некоторое время смотрит на меня осмысленно. А уже в следующее мгновение из ее глаз катятся крупные слезы.
    — Реми передает тебе привет, — продолжаю я. – Он знает, что ты невиновна. Он верит в помощь господа нашего Иисуса.
    — Кто вы? – выдыхает девушка.
    — Я монах. Но я не просто монах, — тут я не вру, а дальше немного вру. – Я посланец божий.
    — Но ведь я ведьма, — вдруг исторгает из себя тяжкое признание Мелисс.
    — Нет, ты не ведьма, — твердо говорю я.
    — Я ведьма, — томится отчаянием девушка. – Меня посещает дьявол, и я ему невеста. Ах, Реми, если бы он только знал… Но все