Юлия. Драма Часть первая

ЮЛИЯ Драма Часть первая



Плоть - нема. Жива -
Но не живая. Душа -
Но не моя - твоя
Попутчица чужая.

Юлия

«Люди смотрят в лужу. Одни видят воду и грязь. Другие – отраженные в ней звезды. Эти другие – поэты»
Народная  мудрость.


ПРЕДИСЛОВИЕ


                Эта повесть о необычной  и странной  женщине,  видящей мир вокруг себя объемным и образным, и говорящей  нам об этом своем видении мира красивыми,  туманными и  мало понятными  для нас словами, уложенными в  красивые строчки. Эта повесть о женщине поэтессе, Богом рожденным поэтом, непонятом и непринятом обществом и  не нашедшей для себя  в этом мире ни славы, ни почести, ни даже элементарной известности.

                Оговорюсь сразу. Эта повесть  не является биографией  некой поэтессы Юлии Ч. Изложенные здесь события не имеют к ее жизни никакого отношения. Но стихи Юлии с моей точки зрения являются стихами настоящего большого поэта.  И мне не хочется, чтобы они пропали и исчезли в неизвестности.  Несколько лет назад Юлия посещала мой творческий семинар в городском литобъединении. И я еще тогда обратил внимание на поразительную художественную силу  ее стихов.  Где Юлия сейчас, что с ней случилось и как сложилась ее жизнь, я долгое время не знал. И узнал совсем недавно. Скажу об этом в конце повести.
 
                Волею судьбы подборка стихов Юлии оказалась в моих руках.  И я написал  эту повесть о поэте  с прекрасным женским именем Юлия.  В качестве иллюстрации к повести я использовал стихи Юлии Ч. без каких-либо изменений их стилистики и грамматики.


ЧАСТЬ  ПЕРВАЯ


ЧУЖАЯ 


Зеркала.Зеркала - измучили!
Зеркала заломили стан.
Запытали руки ждущие,
Дрожь ответная зеркалам.

Зеркала-свист кнута настоящего,
Сострадания нет в зеркалах.
Только губы нервно-дрожащие,
Еле грань ощутят - холодна.

Зеркала.Зеркала - неподкупные.
В четких гранях исповедь глаз.
Не прошедшего , ни грядущего-
Неизвестности мутный взгляд.
Юлия
               

                Она себе не нравилась никогда. Высокая, под метр восемьдесят, нескладная, худая, с маленькими и никак не желавшими оформится бедрами  и лишь с чуть наметившейся к десятому классу грудью, она не любила смотреть на себя в зеркало – стеснялась.  Потому что из зеркала на нее смотрела  бледное,  узкое, словно бы вытянутое  по вертикали  лицо с  высоким, не женским  лбом,  длинным,  узким,  и как  бы сжатым с боков,  ястребиным  носом с горбинкой;  тонкими, трепетными, словно бы всегда  принюхивающимися к чему-то  и чуть ли не просвечивающимися изнутри ноздрями, нависающим над  непропорционально громадным,  как бы небрежно  удлиненным  ртом, прикрытым  выпяченными вперед,  словно вывернутыми  большими губами.

                Даже глаза были у нее, на ее взгляд,  какие -то странные и не разбери какие по цвету. То ли серые, то ли голубые, но светло голубые, то ли стальные, то ли все вместе взятые эти цвета сразу. Или, как шутил брат - железного цвета глаза. Единственно, что ее утешало  в своих глаза, так это их величина. Глаза были большие, даже не большие, а просто громадные, чуть ли не в пол лица  с длиннющими, чуточку загнутыми вверх ресницами. Словно лесные, заросшие осокой озерки в осеннюю ненастную  погоду с затянутыми облаками небом.

                И волосы у нее были какими-то неопределенными по цвету, то ли светло каштановые,  то ли пепельные, то ли  еще какие. Слава богу, что густые и длинные. Но все равно какие-то не такие. Хотя, какие  ей  были нужны,  такие или этакие, она сама не понимала,  поэтому обрезала их покороче и просто зачесывала  набок, отчего лицо ее еще более удлинялось и становилось похожим, как ей казалось, на лошадиное.

                Короче, она не нравилась себе, стеснялась себя и потому ходила чуть сгорбившись, точно пытаясь уменьшится в размерах и стать невидимой ни для кого вокруг. И друзей у нее не было. Ее сторонились в школе.  И старались с ней не связываться. И  даже не пытались как-то обидеть ее,  подтрунивать над ней  или поехидничать. Потому что на все попытки посмеяться над ней она отвечала коротким решительным ударом своего кулака в лицо обидчику.  Попадала  она чаще всего в нос или в рот. И всегда до крови. Потому что удар у нее был сильный. А если удар попадал в подбородок, то дело кончалось настоящим нокаутом.

                Старший брат у нее был разрядником боксером и дома у него в комнате висела боксерская груша. И брат научил ее  для самозащиты нескольким сильным  боксерскими ударам. И она при необходимости пользовалась ими. Но пользоваться приходилось редко, потому что с ней в школе  боялись связываться. И парни, и девчонки. И она росла одна. Ни с кем не сходясь, ни с кем не  сближаясь.  Став настоящей  белой  вороной и в школе, и на улице.

                Душу она отводила в стихах. Хотя писать их стала довольно поздно.  В восьмом классе. Первое стихотворение у нее получилось до того странное, что она и не поверила, что только что сама  написало его. Она лежала на диване и читала какую-то астрологическую книжку. Их много стало выходить в это время. И все девчонки в школе  прямо бредили астрологическими прогнозами.  И она тоже. В книжке были рисунки разных  созвездий. Причем, рисунки были  старинные, из каких-то древних книг.

                И вот одна фраза про созвездие  ей запала в душу и в голову. Фраза была такая -  «Созвездие Гончих Псов». На рисунке созвездия была изображена  фигура какого-то бога, натравливающего двух собак, созвездие Малого Пса и созвездие Большого Пса, на созвездие Медведицы. Эта фраза долго вертелась у нее в голове, не давая читать. И потом произошло невероятное. Ее словно бы что-то подтолкнуло.  Причем, подтолкнуло не снаружи, а  как бы изнутри

                Она встала, села за стол, взяла лист бумаги, ручку  и решительно написала заголовок:  «Созвездие псов» . Написала, прочитала. Немного задумалась, прищурила глаза, как бы вглядываясь внутрь себя, пожевала немного губами,  затем нагнулась и начала писать. Писала быстро, решительно, одним махом. И написала целое стихотворение.  Написала так, как оно у нее писалось,  рваное по стилю и смыслу,  с неправильными знаками препинания, с многочисленными, неизвестно откуда появившимися тире,  словно бы сами ставившимися  между словами строк.

                Затем она прочитала написанная и  удовлетворенная  легла опять на диван. Но книжку читать уже не стала. Лежала и тихо, одним лишь шепотом  произносила написанное ею стихотворение. Первое в жизни.

Никто не коснется вдруг...
Помнишь? Кто-то, созвездие двух-
Псами нарек в полночь.

Гончая первая - я - седая,
Кормилица - я, подсудная я -
На падаль запала стая.

Никто не приблизиться - страх
За шкуру. Слух смаковали в клыках -
Первая пала, споткнулась.

Скалилась стая, ждала -
Право добить - второму.
Стая без прав - главных в созвездии двое.

Млечная корка слаба - не сдаться б...
Второму хрипела она: "Случиться,
Споткнешься сам - стая не даст подняться!".

Помнит второй озноб согретого одиночества -
Не обернувшись на рев
Протягивается над пропастью.

Никто не коснется вдруг....
Верностью короновано.
Мудрость созвездия двух - Псами именована.

                Стихотворение было странное, малопонятное ей самой  и неизвестно откуда у нее появившееся. Но это было именно ее стихотворение, а не чье-то другое. И оно должно было быть именно таким, каким оно ей написалось. В этом у нее никаких сомнений не было. Потому что это ее стихотворение было частью  ее души и частью ее сознания, а точнее – самого подсознания.

                Следующее ее стихотворение родилось на уроке математики, когда она решала самостоятельную работу.  Она никак не могла сообразить, как решать ей одну задачу и в бессилии  черкала что-то на листочке бумаги черновика. И здесь появились какие-то две малопонятные стихотворные строчки,  которые сразу же  ей очень понравились и которые  никак не желали  уходить из головы и мешали  ей решать задачи. Поэтому она  их поскорее записала на листочке бумаги, чтобы не мешали делать задание.  И как только она их записала, то  у нее сразу же пошла математика. И она тут же,  один за другим, совершенно не задумываясь,  легко и играючи  сделала  все задания по математике.
 
                Затем быстро отложила листок с математикой и вернулась к  своему листку  со стихотворными строчками.  Она  прочитала появившиеся у нее строчки: «Каплю, глоток нежнее, я между строк сложнее». Несколько раз прочитала. Вглядываясь в них, вдумываясь в их тайный смысл, словно бы  вглядываясь в саму себя,  в свое нутро,  в свою не слишком понятную человеческую и женскую  сущность,  взяла листок  чистой бумаги и быстро, неотрывно написала.

Каплю, глоток, нежнее.
Я между строк сложнее,
Проще тебе смешаю
Деготь и мед пополам
Пробуешь ты – не слышишь,
Я затихаю – тише.
Другому кому-то брызги
Моих одиноких удач.
Вырваться! как взорваться?
Не разделить глоток
Твоего медового счастья
Дегтем  мазанного моего.

                О ком было это стихотворение, про кого или про что, она не знала и не понимала.  Но это было ее стихотворение,  а значит, про нее  и о ней.

                Потом пошли другие стихотворения. И тоже очень странные. Тоже непонятные. И Юлия их никому не показывала и никому о них не говорила. Она писала их для себя, и как бы о себе. Она словно бы разговаривала с помощью этих стихотворений со второй своей  Юлией,  внутренней Юлией, которая находилась где-то в ее подсознании и была не совсем, а порою и совсем не похожей на нее.

                Вот одно из них, которое она написала на уроке химии во время процедур химических опытов. И тоже сразу, без помарок, одним махом, после появления первой строки:

Разменяла – полны ладони.
Неизвестность на неволю.
Подняла рукава холщевые,
Ни мольбы, ни перста законного.
У рубахи ворот вышила,
Покоренная, непокорная.
В неизвестности – не слышала,
И ослепла во тьме невольной.
Там сказать поперек – кнуты
Полосуют столб одиночества.
Неизвестности не горят мосты,
Ждут мой крик над пропастью.

***
             
                В десятом классе она расцвела. Точнее, к десятому классу. Все летние  каникулы она провела у родственников матери в Молдавии, в громадном  Бессарабском  селе  на берегу Дуная с удивительно певучим  названием Любомид.  Все лето  ходила  в легком девичьем цветном сарафане, ела бесподобную кукурузную мамалыгу,  ела  изумительные молдавские овощи и фрукты, работала в местном колхозе, помогая родственникам и купалась в Дунае. Она округлилась, постройнела, похорошела до невозможности  и стала очень женственной, по нынешнему, сексуальной.

                Она словно бы засветилась изнутри  неодолимой женской притягательностью. От нее трудно было отвести глаз.  Но это была какая-то  странная женственность, словно бы  огненная и обжигающая  женственность. Обжигающей  всех, кто к ней приближался.  И это была даже не сама  женственность, мягкая, умиротворяющая, теплая, материнская  Это была  яркая, броская, ошарашивающая и даже  вызывающая оторопь  сексуальность,  прятавшая в себе затаенную до поры  страсть. И все  стали смотреть на нее внимательно настороженными, завистливо восхищенными  и даже