Новоселье (сборник рассказов и стихотворений в прозе)

захмелевшие и вовсю горланившие Геннадий и

Василий, не замечали ни постороннего голоса, доносившегося из обиталища их нового соседа, ни ошибок в игре Кручина. Им просто было весело.

  Да и сам Григ постепенно перестал слишком беспокоиться по поводу того, что Чуваш сможет себя снова каким-либо образом проявить перед его соседями. Ведь, помимо хорошо разбирающегося в воровских понятиях Гены, рядом еще какой-никакой, а милиционер. Он-то вряд ли даст свершиться стычке.

  В перерывах между песнями Геннадий и Василий рассказали о тех, кто еще, кроме них, проживает в квартире.

  О семидесятитрехлетней бабе Кате Гена отозвался так:

  -Крутая старуха. Она тут дольше всех обитает. И строит нас жестко. Дежурства распределяет: кому и когда коридор мыть. С ней не поспоришь.

  Кручин удивился, как немощное, пожилое создание может управлять здоровыми, зрелыми мужиками. Правда, вслух удивление выражать не стал.

  -Тут еще мужик живет – Женька. Вот с ним держи ухо востро, - предостерег Грига милиционер Василий. – Он стащить может что плохо лежит. Хотя за руку его не поймали. Но подозрение на нем лежит. Это тот жук!

  -А еще в одной комнате – кто живет? – спросил Григорий.

  -А никто, - сказал Геннадий. – У этой комнаты есть, конечно, хозяин, но он у жены обитает. А комнату вроде сдавать собирается…     

  В общем, новоселье Кручина состоялось без происшествий.

  Утром Кручина разбудил Чуваш, потрясая новосела за плечо.

  -Григ, похмелиться есть что-нибудь?

  Григорий, будучи сам с тяжелой головой, раздраженно сказал гостю:

  -Вали отсюда. Дома своей бурдой похмеляться будешь.

  -Че ты злой такой, Григ?

  -Язык надо за зубами держать. И понты не кидать почем зря.

  -Какие понты?

  -Да ты вчера записал себя в воры в законе. А зря. Тут человек живет по-серьезному сидевший. И тебя он быстро может за твой язык замочить… Помнишь, Костян на наших тусовках пел: «Цари не любят самозванцев»?

  Конечно же, Чуваш помнил неоднократно исполняемую их общим другом песню о Лжедмитрии того самого полубарда-полурокера, любившего исторические сюжеты, чья фамилия ему, как и Кручину, тоже никак не припоминалась     

  Вечно румяное лицо Чуваша стало по цвету схожим со сметаной. Трагической смерти, какую принял Дмитрий Самозванец, ему ой как не хотелось…     

  -Ну все, я пошел! – произнес Чуваш и выбежал из комнаты Грига в коридор.

  Там он споткнулся о какую-то старую коробку, стоявшую на полу. К счастью, падения удалось избежать, и гость благополучно покинул коммуналку.

   

           

              4.АРФА ИКОСИАДЫ (рассказ-притча)



  Бесчисленные победы одерживал полководец Аглофун. Командовал он огромнейшей армией. И эта армия почти не несла потерь.

  Гибли только враги. Но погибшие воины у народов, противостоявших Аглофуну, считались героями, чьи души, очистившись от всякой скверны, переселялись под сени райских деревьев, дабы наслаждаться пением райских птиц.

    Аглофун же без конца был вынужден слушать боевые трубы. А трубачи жаловались своему полководцу: «Солнце нагревает наши инструменты – мы обжигаем пальцы и губы». Аглофун смеялся и говорил: «Я не могу вырастить для вас райские деревья, пребывание под ними – удел наших убитых врагов».

    Но вот Аглофун вместе со своей армией вошёл в страну Аргиопию. Трубачи начали было играть музыку атаки, вселяющую боевой дух в воинов Аглофуна. Но командующий остановил их: «Не надо вашей надрывной музыки! Я слышу звучание неземного инструмента. И мне хочется слушать его снова и снова».

    А неподалёку на арфе играла – Икосиада, дочь царя Аргиопии. Нежные звуки летели через всю землю. Они даже достигали райского сада. В пение тамошних  птиц красиво вплетался аккомпанемент, выходивший из-под тонких рук царской дочери. Воины, убитые Аглофуном, были ещё больше рады – совершенной, гармоничной музыке.

    Икосиада играла на своей арфе, перебирала ее струны изящными гибкими пальцами, с подстриженными, естественно розовыми, не покрытыми лаком,  ноготками – что не  соответствовало модному этикету красавиц ее страны, отращивавших длинные ногти и покрывавших их затейливыми узорами. Царевна не придавала значения этой моде. Ничто не

дарило ей приятных ощущений, кроме тех звуков, которые издавала ее арфа. И вот сейчас она, увлеченная собственной игрой, не обращала внимания на тьму воинов, вступивших на её родную землю.     

    А вот царь Гарнеон, её отец, лишился дара речи от страха: его армия не способна противостоять победоносному войску Аглофуна, командиры трусливы – смелости их хватало только для того, чтобы понукать собственных солдат и заставлять строить для себя дворцы. Притом дворцы внушительнее и красивее, чем у самого царя. А царь Гарнеон им и слова поперёк сказать не мог: боялся он их – всё-таки люди вооружённые, вдруг мятеж какой подымут. А сейчас военачальники Аргиопии, со вступлением на их землю вражеской армии, укрылись во дворцах, принадлежавших им, под надежной защитой толстых стен и неприступно-закрытых железных ворот. А подчиненные им солдаты, оставшись без командиров, тоже отправились по домам.

    Аглофун, оставив своё войско, пошёл на пленительные звуки арфы в царские покои. В одной из комнат попался ему на глаза  Гарнеон, который, увидев Аглофуна, весь затрясся – морозил его страх, несмотря на то, что во дворце стояла духота.

    Но не тронул великий полководец царственную персону и пальцем, поскольку одержим был поисками того, кто извлекал из арфы чудесную музыку, которую он, привыкший к резким трубным звукам ранее никогда не слышал.

  И вот Аглофун проследовал на балкон, где находилась Икосиада, играющая на арфе.

  Царевна не считалась красивой. Она была смуглой. Красавицам-аристократкам не только в Аргиопии, но и в государстве, откуда пришло войско Аглофуна, и в других близлежащих странах предписывалось иметь светлую кожу, потому-то и берегли они



себя от загара. Икосиада не боялась лучей царственного светила,

поскольку сама была царственного рода,  и любила гулять неподалеку от дворца, ничем не закрывая ни лицо, ни шею, ни руки, особенно утром, когда солнце сияло по-доброму, не обжигая кожу, и когда другие девушки-аристократки еще предавались сну, порожденной спесивой леностью, а служанки отгоняли от их нежных персон назойливых насекомых, прилетавших со стороны заболоченного залива.  И вот царевна Аргиопии  показалась полководцу вражеского войска совершеннее всех красавиц его собственной страны. Может быть, звуки арфы так подействовали, или её глаза излучали нечто солнечное, ставшее выражением внутренней музыки, жившей в Икосиаде, но только непобедимый Аглофун был побеждён слабой девушкой, умевшей играть на арфе…

  Через две недели он отправился обратно, в свою страну, вместе со своим войском и женой Икосиадой, которая стала считаться красавицей - черты её лица всем тем, кто смотрел на неё, представлялись милее, чем у всех красавиц Аргиопии и близлежащих стран. Такова сила любви!

    Хотя царь Гарнеон и предлагал Аглофуну остаться в Аргиопии, чтобы тот защитил его от зарвавшихся и вместе с тем никуда не годных командиров, которые любили строить дворцы при помощи солдат, привыкших больше иметь дело с лопатами и кирками, чем с копьями и мечами,  но зять его захотел возвратиться на родину, где синева моря была пронзительней, нежели  зеленоватый цвет заболоченного залива, назойливо примкнувшего к Аргиопии. Конечно же, Аглофун не против помочь тестю, если тому будет угрожать опасность, только пусть тот пошлёт за ним гонцов.

    Арфа Икосиады покоилась на повозке, запряжённой четырьмя лошадьми с вплетёнными в гривы ленточками цвета моря, омывающего берега страны, откуда прищло непобедимое войско.

    А трубачи благословляли судьбу за то, что им дарован отдых и они не трубят атаку.     





Стихотворения в прозе



5.ОГНЕННЫЕ СЛЕДЫ



  На рябине остались красные, огненные следы существа, взобравшегося на небо.

  Существо вымазалось в кошенилевом океане, алевшем во все стороны света. Оно пыталось плавать, но было осмеяно рыбами.

  Вдруг услышало зов неба. Попыталось взлететь, но птицы тоже подняли существо на смех.

  И вот увидело на берегу кошенилевого моря – рябиновое дерево. И взошло по ветвям, словно по ступеням, на небо и, конечно же, наследило.

  А море уменьшилось – отступило на юг от берега, где растёт рябина, и перестало быть кошенилевым, вечно закатным. Стало синим – одного цвета с глазами существа, взобравшегося на небо и смотрящего оттуда на море с упреком, что морские рыбы помешали научиться плавать в багряных волнах.

  Море таким цветовым согласием как будто виновато отражает –

взгляд свыше. 







6.ПТИЦА-УРБАНИСТ



  Ранний час. Воздух наполнился птичьими криками.

  Потом послышался рёв автомобильных моторов,

перебивающий оживлённый разговор крылатых созданий.

  Какая же судьба повлекла щебечущих детей леса в город, где они могут не услышать друг друга и остаться разрозненными в разгар суетливого дня?

    Возможно, была птица-урбанист, восхищённая силой деревьев, пробившихся сквозь городской асфальт, и сказавшая лесным собратьям: «Если мы поселимся на  деревьях, увиденных мною, то научимся от них мощи и станем как степные орлы!»

  И живут птицы подобной верой и по сей день, хотя ветвистые разрушители асфальта, на которых они свили гнёзда, чахнут – силы можно брать только от воздуха в утреннее, несуетное время да от хлебных крошек, бросаемых прохожими.





7.ВНЕ ВРЕМЕН ГОДА



  Весенняя свежесть плывёт от меня белым облаком цветущей яблони, лиловым облаком сирени. Весеннюю свежесть отпускаю – пусть радует других. Я не жадный и согласен жить вне времён года, в повседневной разумности, отвлекаясь от влияния солнца, от его капризов – оно ведь часто говорит: «Захочу – покажусь, не захочу – не покажусь – серость застелит вам глаза, а снег посолит вашу действительность».

  А я сам учусь быть счастливым. Мне не нужна весна как подаяние солнца.

  Я сам её создаю при помощи мыслей-лучей и чувств-подснежников.

  Она не будет слякотной и насладит меня круглый год.

  Для этого мне нужно разбудить спящую во мне юность.







8.ЮЖНОЕ ДЫХАНИЕ



  Рука ветра зашелестела воздушными страницами. Ветер – тёплый, южный. Он читает историю с хорошим концом, притаившимся за горами – возле Чёрного моря.

  Тепло придёт мягкой львиной походкой. И совершит прыжки от дома к дому, от дерева к дереву.

  В истории с хорошим концом присутствуют приключения, но они благополучно рассеиваются, словно туман на берегу реки, хотя и не впадающей в Чёрное море, но чувствующей южное дыхание благополучия, готовое сразиться с холодом неудачи и влажной дымкой полной неопределённости.





9.РОСТ И ДВИЖЕНИЕ



  Пропускаю через себя людей. Обращаю внимание – людей, а не толпу.

  Я всегда различал лица. А для кого-то они сливались в массу.

  Мне говорили: «Если любоваться каждым зёрнышком, не сваришь кашу».

  Но каждое зерно в отдельности – питало мою ладонь поцелуем шершавой точки начала бесконечности.

  О, сколько этих бесконечностей растёт на земле! О, сколько этих бесконечностей по ней