"бултыхание"...
-- Ну-у, Андрюша, это ты зря, - спокойно и даже как-то назидательно проговорила Любаша, - Какой бы она ни была, эта жизнь, она - твоя. А не чья либо еще. И ты ее все таки прожил. И вроде бы - не плохо, насколько я понимаю. Так, Андрюша, а?
-- Может так, Любаша, но может и - не так, - непроизвольно хмыкнул Андрей Миронович и даже отрицательно покачал головой, сидя за столом в своем кабинете.
-- А что же тогда...не так... Андрюшенька? - участливо протянула Любаша, - ведь, насколько я знаю, жена у тебя молодая, красивая...И она тебя очень любит. И дети ее тебя тоже - любят. Ведь они сейчас уже практически - твои. Ты же усыновил их...
-- Любаша, милая, откуда такие сведения?! - ахнул, не удержавшись Андрей Миронович.
Она рассмеялась. Рассмеялась легко, весело и звонко. И немножко даже снисходительно. Так смеется мать над неуклюжими проделками сына:
-- Ты думаешь - один такой умный? Я тоже провела кое-какую работу по своим каналам. И тоже кое чего о тебе теперь знаю. Не забывай - я женщина. А женщины порой бывают очень и очень изобретательны в своем любопытстве... Если ими движет интерес...
И тут же без всякого перерыва, тем же голосом и с той же интонацией, быстро и на-пористо спросила:
-- Ты ее любишь?
-- Кого? - не понял Андрей Миронович.
-- Жену свою, Андрюшенька, - снова рассмеялась Любаша, - я тебе про нее говорю. Про твою Ольгу. Ведь ты с ней почти 20-ть лет прожил...Не так ли?
-- Ну и ну-у, - растерянно пробормотал Андрей Миронович, - Ты даешь Любаша! Интересно, а что же ты тогда про меня не знаешь?
-- Чего я не знаю про тебя, Андрюша? - переспросила Любаша неожиданно серьезным голосом, - Наверное, только одно – как ты в действительности относишься к своей жене. Сердцем. Не умом, не сознанием, а именно - сердцем. Понятно?
-- Хорошо я к ней отношусь, - ответил Андрей Миронович, - Очень хорошо. Она – прекрасная женщина. И очень мужественная. Это она меня спасла. А не я - ее, как прито считать. И я ей очень и очень благодарен за все то, что она сделала для меня в этой, не слишком удачной моей жизни. Она – опора моя во всех моих делах и во всех моих начинаниях. Без нее я бы пропал. Это - точно. Без обмана.
Любаша рассмеялась. Чувствовалось, что настроение у нее великолепное, что она очень довольна и звонком Андрея Мироновича, и этой складывающейся атмосферой их телефонного разговора.
-- Ты чего, Любаша? - спросил, удивленный ее поведением, Андрей Миронович.
-- Да я вот попробовала себя представить в виде этакой монументальной опоры для какого-нибудь мужчины. И стало вдруг смешно. Хотя, может быть, здесь все таки больше печального, чем смешного Но не получается что то из меня этой вот опоры. Не выходит. Я просто-напросто - женщина. Самая обыкновенная женщина. Без особый претензий к жизни. Но которая хочет любить и сама хочет быть любимой. Хочет хоть иногда сама себя почувствовать слабой. Хочет сама опереться на чье-либо родное плечо. Хочет иногда и поплакаться, чисто по женски, просто так...
Она замолчала на мгновенье. Потом вздохнула и тихо закончила:
-- Хотя я и забыла уже, когда в последний раз всерьез плакала. Видно, слишком уж много в молодости пришлось этим делом позаниматься. Наплакалась, видать, на всю оставшуюся свою жизнь...
Андрей Миронович растерянно замолчал. Прошлое постоянно вмешивалось в их разговор, не давая возможности расслабиться, почувствовать себя раскованно, радостно, комфортно, уверенно и спокойно. Прошлое мешало им, путало их мысли и не позволяло насладиться в полной мере этой неожиданно и непонятно откуда взявшейся их встречей, этим долгожданным подарком судьбы.
***
Они уже не могли обходиться друг без друга, без этих телефонных своих разговоров, без этих своих телефонных встреч. Они стали говорить друг с другом почти каждый день. Всегда в одно и то же время. В обеденный перерыв Любаши Андрей Миронович звонил ей и они целый час разговаривали. Целый час. Как это много - час! И как это мало - час. И они даже не разговаривали. Они общались друг с другом. Беседовали. Беседовали о своей жизни. О ее прошлом и ее настоящем. О своих радостях и горестях, о своих заботах и проблемах, о своих удачах и неудачах, о своих желаниях и увлечениях. Говорили обо всем, чем радовала и огорчала их жизнь. Говорили откровенно, ничего не скрывая и не утаивая друг от друга. Говорили жадно, увлеченно, торопливо, словно спешили высказаться, словно времени у них было только на чуть-чуть, совсем уж в обрез, а слов, невысказанных, кричащих, накопилось за эти долгие годы тяжелого молчания так невероятно много, что каждое сказанное ими сейчас слово ложилось живительным бальзамом на их измученные, истосковавшиеся друг по другу сердца и души.
Они как бы заново познавали и открывали для себя друг друга. И даже не "как бы", а на самом деле. Потому что между ними стояла мощнейшая стена разлуки, толщи-ною в почти сорок раздельно прожитых лет. И не обойти ее, не разрушить, не перепрыгнуть. Только медленно и осторожно разбирать, разбирать с обеих сторон, по каждому от-дельному камушку, по каждому отдельному кирпичику.
И лишь только теперь Андрей Миронович узнал, куда делась тогда Любаша после того страшного вечера, когда он произнес свои чудовищные слова. Узнал и ужаснулся. А Любаша уехала тогда домой, к матери. К самому близкому несмотря ни на что для нее человеку. Приехала домой и свалилась в нервной горячке. Сначала лежала в городской больнице, потом ее перевели в областную московскую, в МОНИКИ, в неврологическое отделение. Там она пролежала почти три месяца.
Вышла из больницы не похожая на себя. Как тень. Чуть только ли не просвечивалась. Вдобавок ко всему, она оказалась беременной, но ребенка в больнице сохранить не удалось. Произошел выкидыш. Мальчик. От Андрея. И жизнь стала для нее чернее черно-го. Жить не было ни малейшего желания, да и сил тоже.И она угасала прямо на глазах.
Спасла ее мать. Она рассчиталась с работы и бросилась на выручку дочери. Не от-ходила от нее ни на шаг ни днем, ни ночью. Ни на минуту не оставляла ее наедине с со-бой, со своими собственными мыслями. И отстояла. Вытащила чуть ли не с того света. Выходила, вынянчила, не позволила сломаться. Вновь поставила на ноги, сделала человеком, вернула ей уверенность к самой себе, как к человеку, как к женщине, уверенность в собственные силы, в возможности начать жизнь заново, сначала, с нуля.
А потом она устроила Любашу на работу в технический отдел Павловско-Посадского текстильного комбината, буквально заставила забрать документы из МГРИ и подать их в филиал Всесоюзного текстильного института на вечернее отделение технологигического факультета, чей УКП был в тогда в Павловском-Посаде.
Так Любаша из геолога стала текстильщицей. Инженером-текстильщиком. И, вроде бы, не так уж плохим. Потому что к распаду Союза и последующему за ним развалу отечественной текстильной промышленности, она стала Главным технологом комбината.
Вот только с личной жизнью у Любаши не все складывалось благополучно. Хотя внешне, на первый и непредвзятый взгляд, не было вроде особых причин для какого-либо беспокойства. Ее первая школьная любовь, точнее, ее школьный жених, с которым у нее не состоялась свадьба, попытался вернуться к ней и буквально вымолил у нее на коленях прощение И она его простила. Даже не простила. Здесь этот термин не совсем подходит. Просто, ей было уже абсолютно все равно. Она давным-давно о нем позабыла. Он выпал из ее памяти и из ее жизни. Она не испытывала к нему абсолютно ничего, кроме самого элементарнейшего равнодушия. Но поддалась на его настойчивые уговоры и вышла за не-го замуж. Но конечно же уже без свадьбы, без шума, без треска. Да и без радости.
Жили они вроде ничего. Без скандалов. Тихо. Любаша родила от него дочь. Внеш-не все складывалось у них вроде бы нормально. Но червоточина где-то в душе осталась, не проходила, саднила и болела. Все сильней и сильней. И Любаша не смогла подавить в себе растущей неприязни к мужу. Не смогла. Как ни старалась. И через три года после рождения дочери она ушла от мужа. Ушла к матери, к родителям. Не стала даже претендовать на квартиру мужа. Побрезговала.
А муж после ее ухода запил. И покатился вниз. Но к Любаше не приходил. Претензий не предъявлял. С дочерью не знался. И скоро совсем исчез из поля зрения Любаши и из ее жизни. Теперь уж навсегда.
В памятные 90-е годы Любаша занялась бизнесом. Вынужденно занялась. Жить ведь надо было. Дочь поднимать. Родителей -пенсионеров кормить. Они стали уже совсем старые. А пенсия у обеих – кот наплакал, смех да слезы. И Любаша стала "челночницей".. Летала в Турцию за дубленками, за кожаными пиджаками, куртками, пальто и меховыми шубами. Натерпелась всякого. Но затем втянулась, привыкла, потянула и даже открыла с подругой на паях свой небольшой магазинчик. Потихонечку зажила. На судьбу не жаловалась. Не ожесточилась. Человечность и женственность не потеряла.
И здесь судьба свела ее с одним предпринимателем.. Мужик был хваткий, жест-кий, имел несколько "бутиков" в Москве и Павловском Посаде. Холостой. Жена его по-гибла в автомобильной катастрофе несколько лет назад. В Любашу он влюбился по уши с первого же взгляда. Долго ухаживал, обхаживал, заваливал подарками, обеспечил "крышей" ее магазинчик. Помогал и защищал основательно. Без него Любаше было бы тогда выжить очень даже непросто. По волчьи действовать она не умела. В душе она была самой обыкновенной женщиной. Быть сильной и жестокой не могла. И в мужской опоре конечно же нуждалась основательно. Поэтому, в конце концов, она все-таки позволила себя уговорить выйти за него замуж.
Жили они в Москве. Здесь, в районе бывшей олимпийской деревни у них была шикарная двухъярусная квартира с прислугой, поваром и уборщицей.. В квартире, помимо всего прочего, было три ванных комнаты, три туалета и даже отдельная комната для собаки. Любаша работала в отделе рекламы на фирме мужа. Часто бывала за границей. Знала и Париж, и Лондон, и Рим, и Мадрид. Но летать не любила. Предпочитала работать дома, в родной Москве.
Дочь вышла замуж и жила своей, совершенно отдельной и обособленной от нее жизнью. Только иногда позволяла себе позванивать по пустякам. И то лишь по мобильнку, чтобы долго не говорить.
Прошлое забылось, ушло в никуда и не волновало уже совсем. Жизнь утряслась, успокоилась, устоялась, текла неторопливо и неспешно. Без всяких там сбоев, потрясений и водоворотов. Ни что не предвещало впереди никаких перемен, никаких изменений. До того памятного дня в Балашихе, когда она увидела вдруг в супермаркете прямо около себя сильно возмужавшего и постаревшего, но совершенно не изменившегося для нее Андрея. Увидела и растерялась, замельтешила, засуетилась, как молоденькая девчонка, потому что сразу поняла, что нет для нее никого на свете, да и не было никогда, человека более дорогого и более необходимого для нее, чем вот этот пожилой, сильно уставший от жизни, хотя и бодрый еще мужчина. Поняла - и испугалась. Потому что вся ее прошлая жизнь вдруг сразу обратилась в элементарнейшую пустоту, в ничто, в бессмысленность
