"МАМА".Мистико-эзотерическая роман.(Исключительно для взрослых).

думали  все. И  то, что поведал друг  Ферокл  со  слов  Марцеллы, было  не  к  добру. И  учитель  Ардад, словно  сошел  с  ума  от  любви  к  Лифии. И  не  хотел  отдавать  всем предупреждениям  со  стороны  Ганика  внимание. А  тут  еще  и  эти Мартовские  Иды  и  игры. И  приглашение  на  участие  в  них  их гладиаторской  школы.
  Ганик  был  не  брит  уже  давно  и  оброс  густою  бородою.
  Все  эти  занятия  и  тренировки  до  седьмого  пота  и  эти  ожидаемые  гладиаторские игры  в  Риме. Еще  была  хорошая  вчера  по  всему  видимо  под  вечер  пьянка. Хароний  Магма  разрешил  погулять  всем  гладиаторам  с рабами  и  прислугой. Редко  такое  бывало  в  Олимпии, но  все-таки  бывало и  ланиста  не  запрещал  время  от  времени, спускать, таким  образом  пар.
  Завтра  они  отправляются  в  Рим. Завтра  многих  ждет  либо  смерть, либо успех. У  многих  самый  первый. И  каждый  бой  насмерть  покажет каждому, чему  они  здесь  научились.
  Все  изрядно  набрались  вина  и  почему-то  сразу  вспомнили  мальчишку Амрезия. Его  дурацкую  смерть  в  этой  школе. Как  все  его  провожали  в последний  путь  до  кладбища, где  погребли  его  еще  до  конца  не  сгоревшие  останки. И  все  помянули  его, не  вспоминая, кем  он  был, а вспомнили, каким  он  был. Все  жалели  почему-то  его  и  некоторые  даже плакали. Особенно  уже  в  преклонном, почти  в  семидесятилетнем  возрасте,  старухи  рабыни  Иния  с  Феронией. И  его  друг  тоже  в  возрасте  раб ливиец  Холай.
  Кто-то в  тогда  за  его  спиной  произнес, когда  он  нес  на руках  мертвого  Амрезия – Жил  как  непутний  и  смерть  у  него  не  путняя - кто-то  произнес  почти  шопотом  из  рабов, но  Ганик  не  обратил  на  это  внимания.
  Ганику  почему-то  впомнился  тот  побежденный  им  Ритарий  Вароний, подло  убитый  на  арене  Рима  теми  преступниками  ублюдками, которых Ганик  порезал, чуть  ли  не  на  куски  и  разговор  по  душам  с  Мисмой Магонием. Почему, Ганик  сам  пьяный  в  почти  невминяемом  состоянии объяснить, сам  себе, так  и  не  смог. Но  главное  все  были  готовы  к Мартовским  Идам  и  к  сражениям  на  арене  Рима. И  все  случиться  завтра.
  Завтра  поездка  в  сам  Рим, завтра  их  будет  встречать  каждый  римлянин, когда  они  будут  въезжать  с  Апиевой  дороги  в  главные  ворота  Вечного города. Триумфальное  шествие  через  главную  площадь  и  триумфальную арку, мимо  храма  мифических  Божеств  и  храма  Зевса  и  бои. Бои насмерть. На  виду  у  всего  Рима  и  самого  императора  Тиберия. Бои  со своими  противниками  из  других  гладиаторских  школ. Капуи  и  Помпеи.
Которые  также  будут  въезжать  в  Рим  через  другие  ворота. И  их  также будут  встречать  с  ликованием  граждане  Рима, и  провожать  мертвых  и живых, как  и  гладиаторов  Олимпии. Все  были  только  сосредоточены  на этом. И  на  подготовке  к  ним. Да  и  самому  Ганику  было  не  до  поисков истины  и  правды  в  лице  Сивиллы  за  ее  поведение  в  школе.
  Хароний  тоже, не  обращал  особо  внимание, на  все  лишнее, а  только подготовка  к  гладиаторским  играм. И  Ганика  заставлял  с  утра  до  вечера заниматься  подготовкой  и  тренировкой  совсем  молодых  гладиаторов  и собственным  занятиям  и  Ферокла  тоже  с  тремя  уже  опытными  во владении  всем  оружием, но  еще  не  бывавшими  тоже  на  арене гладиаторами  школы  Сивилла, Лукреция  Цимбы, Мориуса  Гаридия. Все свешалось  именно  на  Ганика, и  его  друга  по  школе  и  арене  Ферокла. Ардад  лишь  смотрел  со  стороны  теперь  на  их  подготовку  и  иногда давал  советы, что  и  как. И  этот  сон. И  приемная  мама  Сильвия. И  странно  как-то, но  приснился  Ганику  и  сам  Мисма  Магоний. Как-то непонятно  и  не  понятно  почему.
  Он  видел  его  в  объятьях  Сильвии  в  каком-то  новом  уже  доме. И  в самой  Селенфии. Возможно, это  тот  дом, про  который  она  говорила, когда приезжала  к  нему  в  гости  в  Олимпию  с  его  приемными  сестрами Камиллой  и  Урсулой.
- Мама - произнес  он, негромко  забывшись  вслух.
  И  лицо  Сильвии, вдруг  сменилось  другим  лицом, другой  женщины. Той, что  он  видел  в  тех  странных  снах. Той, которую  он  плохо помнил. И  той, которая  была  как-бы  настоящей  его  мамой. Той, о  которой  говорила  сама ему  Ганику  Сильвия. Ганик  не  видел  еще  так  близко  и  подробно  это лицо. Обычно  оно  было  от  него крайне  отдаленно, хоть  и  четко различимо. Но  сейчас. Сецчас, оно  было  совсем  близко. Лицо  женщины смотрело  прямо  на  него.
- Мама - повторил  он, видя  это  женское  красивое, но  мало  знакомое  ему лицо - Мама - он  повторил.
  И  она  ему  сказала, что  придет  за  ним. Придет  и  уже  скоро. Уже  скоро  и  что, она  скучает  по  своему  родному  сыну. Сыну  от  самого  Небесного Бога. Сыну  Ангелу. Сыну, оставленному  ей  на  этой  грешной  земле. И  прельщенному  этой  греховной  земной  жизнью, которая  испортила  его.
  Он  дорог  ей. И  она  заберет  его  из этого  земного  ада, пока  можно. Пока его  сердце  и  разум  еще  может  оставаться  таким, каким  оно  было  при  его  рождении. Это  была  настоящая  его  мама. Ему  мало  знакомая, но настоящая. Мама  из  его  странных  снов.
  Она  сказала, что  спустится  с  небес  к  нему  к  Ганику  и  заберет  его, своего  родного  ей  небесного  сына.
  Он  вдруг  впомнил  о  маленьких капельках  похожих  на  слезы. Это  и  были  слезы.  Слезы  его  той  мамы, которую  он  только, что  увидел  сквозь  бредовый  пьяный  сон. Сверкающие в  своей  гладиатора  Ритария  сильной  руке. Недавно  он  рассматривал  их снова  и  любовался  этими  красивыми  прозрачными  сверкающими капельками. Теперь  они  были  убранные  под  баранью  шкуру, лежащую  на гладиаторской  в  его  жилище  деревянной  постели. Он, тогда  же, почуствовал  рядом  присутствие  кого-то, или  чего-то  в  своем  гладиаторе подземном  жилище, чего-то, что  следило  за  ним  Гаником. Откуда  было это  у  него  возникшее  неожиданно  из  неоткуда  чувство. И  снова вспомнил  ее. Ту  красивую  русоволосую  молодую  женщину  и  эти маленькие  камушки, сложенные  в  тряпичный  мешочек  и  убранный, и припрятанный  им  в  своей  постели.
  Он  давно  не  доставал  их, чтобы  полюбоваться  на  те, маленькие  красивые  как  алмазы  капельки.
  Сильвия  отдала  ему  их  и  сказала, что  это  на  самом  деле  слезы, слезы его  пришедшей  с  небес  на  землю  матери.
- Мама – он  снова  произнес, глядя  в  каменный  потолок  своего  гладиатора Ритария  жилища.
- Что, любимый? - произнесла  Алекта, лежащая  к  нему  лицом. У  его  уха. Почти  приткнувшись  в  его  небритой  давно  щеке  своими  алыми молодыми  девичьими  губками - Что  с  тобой?
  Ганик  опомнился, отбросив  свой  в  сторону  сон. И, повернулся  к  Алекте, ощутив  следом  на  своей  молодого  гладиатора  Ритария  широкой  спине  руки Милены. И  жаркое  в  свое  лицо  дыхание  Алекты.
- Милый  и  любимый  наш, Ганик – раздалось  тихо  за  его  спиной.
И, Милена  приподнялась  сзади  его. Распустив, и  свешивая, свои  длинные  с  плечей  вьющиеся  русые  германки  рабыни  волосы, прильнула  к  его щеке  с  другой  стороны.
- Забудь, ты  эту  Сивиллу - произнесла, дыша  страстно  своей  девичьей любовью  черноволосая, и  широкобедрая  Алекта – Она  тебя  так  не  любит, как  мы. Ей  лучше  быть  все  время  у  Харония  и  не  вылазить  оттуда –
  Она  взяла  за  руки  Ганика  и  положила  его  руки  себе  на  девичью  с торчащими  сосками  молодую  красивую  грудь.
- Мы же  лучше, Ганик, правда? – произнесла  Алекта.
- Пора, наверное, уже  вставать - произнес  Ганик - Наверное, уже  утро.
  Ганик  не  понимал  после  этой  пьянки, где  утро  и  где  вечер. А  тут  еще эти  две  любвеобильные  рабыни  бестии. И  эта  снова  девичья  упругая  с торчащими  возбужденными, затвердевшими  сосками  грудь, от  которой  топоршится  мужское  внизу  начало. Грудь  молодой  двадцатилетней рабыни  германки  Алекты. И  такая  же  грудь  Милены  сосками  прижатая  к его  мужской  гладиатора  широкой  голой  спине.
- Еще  ночь, любимый – произнесла  германка  двадцатилетняя  Милена, прижавшись  к  нему  голым  всем  сзади  гибким  в  узкой  талии  своим телом. Она, тут  же  забросила  свою  полную  в  бедре  красивую  девичью голую  ногу. Забросила  на  его  мужские  гладиатора, такие  же, лежащие  на постели  голые  ноги. И  обняла  его  за  плечи  и  шею, целуя  в  щеку, а Алекта  прямо  в  губы  с  жаром  и  пылом  молодой  необузданной  любовной  страсти. Она  подползла  впритык  спереди  к  нему, прижавшись твердыми  торчащими  сосками  молодой  упругой  полной  девичьей  груди  к его  мужской  груди  гладиатора. И  тоже  забросив  ногу поверх  ноги Милены. Прижавшись  волосатым  девичьим  лобком  и  половыми  губами своей  промежности, раскидывая  девичьи  ноги. И  раскрывая  ее, и прислоняясь  ей  к  его  детородному  торчащему  вновь  здоровому  готовому к  любви  гладиатора  члену.
  И  Ганик  впился  в  губы  Алекты  и  прижал  ее  к  себе.
  Она  снова  была первой, потом  Милена. И  так  по  очереди, друг  за другом, меняясь, кто  снизу, кто  сверху.
- «Лучше  две» - подумал  Ганик - «Чем  вообще  ни  одной».
  Он  засадил  по  самый  волосатый  лобок  свой торчащий  задранной головкой  детородный  орган. Засадил  быстро, и  жестко, в  мокрое  от половых  выделений  чрево  раскрытой  настежь  меж  раскинутых  в  стороны  девичьих  полных  ног  промежности  Алекты. Да  так, что  та  даже вскрикнула  от  неожиданности. И, целуя  ее, громко  застонал. Как  и  она. Сзади  обнимаемый  еще  и  стонущей  и  жаром  дышащей, как  необузданная жеребица  Миленой, которая  целовала  его  в  шею  и  спину, накрыв  своими шикарными  длинными  русыми  волосами  первых  двух  любовников  на покрытой  овечьими  шкурами  постели. Обнимая  их  двоих  сразу, и  ожидая своей  очереди, чтобы  слиться  в  близости  с  ним  тридцатилетним  молодым гладиатором  Ритарием  школы  Олимпия.


                                                                                                                          ***
- «Эта  Луцилла  Вар» - Ганик  думал  сейчас  о  ней, идя  на  встерчу  с Марцеллой. Которая  хотела  его  сейчас  с  утра  видеть  - «Дочь  Лентула Плабия  Вара».
  Он  не  знал  о  ней  ровным  счетом  ничего. Только  то, что  видел  ее  в момент  того  кровавого  боя  на  арене  Рима. Стоящую  у  края  каменного ограждения  в  ложе  патрицианок, жен  сенаторов, когда  он  прикончил  тех троих  ублюдков, посмевших  поднять  руку  на  его  побежденного  им соперника  тоже  молодого  Ритария  Капуи. И  бесчестно  и  безжалостно убивших  его.
  Он  просто  раскромсал  тех  ублюдков  в  кучу  кровавого  мяса. И  она  была  им  потрясена, и  ей  это  нравилось. Это  было  видно  по  ее довольному  и  потряенному  лицу. Она  упивалась  убийством  и кровожадностью. Тогда  он  еще  не знал  кто  она. Но  позже  он  увидел  ее совсем  близко  перед  собой. Практически  месяц  назад, и  она  так