Москва всё строится, торопится. И выкатив свои глаза, трамваи красные сторонятся, как лошади — когда гроза.
Они сдают свой мир без жалобы. А просто: будьте так добры! И сходят с рельс. И, словно жаворонки, влетают в старые дворы…
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
(Булат Окуджава. Трамваи)
последний трамвай
Люблю гулять
вдоль молчаливых улиц,
когда усталый город сладко спит, –
там в компаньонки Ночь зовёт попутчиц,
взбодрённых полнолуньем Маргарит,
бродить неспешно
по заброшенным аллеям,
где с каждым шагом порастает всё быльём…
Ведь тёмной ночью даже горе веселеет
приказом властным —
…по велению её…
Фонарный след дрожит в полосках света,
надрывно, всхлипами, пиликает сверчок…
Темнеет рельсовый разъезд у парапета,
зазывно те́нькнул упреждающий звонок, —
трамвай подъехал… Видно он последний.
Подножка. По́ручень. И мы уже внутри.
Ночь примостилась кошкой на коленях, –
нам вслед слезились, гасли фонари…
Куда ты едешь?..
Можно ль верить Но́чи?
Гляди-ка в о́ба, —
обольстительно мурчи́т!
Хотя…
баюкает отменно, между прочим, –
видать, сильна…
Как в геометрии — Евклид.
А судьи кто? —
звучащий колокольно
вопрос возник на междупу́тье и завис
в туманной мгле эквивалентом боли, –
Ночь позевну́ла... Посулила компромисс...
В депо трамвайном свет горел уныло,
устало дёрнулся, затих пустой вагон, —
весь мир тонул в сиреневых чернилах,
я неуклонно погружалась в полусон…
…Мне было жаль
побеспокоить соню Ночь!
Ведь нужно встать — направиться на выход.
Ах, нелегко мне
томность Но́чи превозмочь, –
во тьме вагонной я сидела тихо-тихо…
Дышала на стекло, — чертила вязь из слов,
порхала мыслью
в предречённом мае…
В окне гроте́скно проявился Гумилёв
в кровавом са́ване…
…Ну, значит — у л е т а е м…
Послесловие:
Chris Rea — Wired To The Moon (Подключенная К Луне)
Николай Гумилёв. Заблудившийся трамвай
Шёл я по улице незнакомой
И вдруг услышал вороний грай,
И звоны лютни, и дальние громы,
Передо мною летел трамвай.
Как я вскочил на его подножку,
Было загадкою для меня,
В воздухе огненную дорожку
Он оставлял и при свете дня.
Мчался он бурей тёмной, крылатой,
Он заблудился в бездне времён…
Остановите, вагоновожатый,
Остановите сейчас вагон!
Поздно. Уж мы обогнули стену,
Мы проскочили сквозь рощу пальм,
Через Неву, через Нил и Сену
Мы прогремели по трём мостам.
И, промелькнув у оконной рамы,
Бросил нам вслед пытливый взгляд
Нищий старик, — конечно, тот самый,
Что умер в Бейруте год назад.
Где я? Так томно и так тревожно
Сердце моё стучит в ответ:
«Видишь вокзал, на котором можно
В Индию Духа купить билет?»
Вывеска… кровью налитые буквы
Гласят — зеленная, — знаю, тут
Вместо капусты и вместо брюквы
Мёртвые головы продают.
В красной рубашке с лицом, как вымя,
Голову срезал палач и мне,
Она лежала вместе с другими
Здесь в ящике скользком, на самом дне.
А в переулке забор дощатый,
Дом в три окна и серый газон…
Остановите, вагоновожатый,
Остановите сейчас вагон!
Машенька, ты здесь жила и пела,
Мне, жениху, ковёр ткала,
Где же теперь твой голос и тело,
Может ли быть, что ты умерла?
Как ты стонала в своей светлице,
Я же с напудренною косой
Шёл представляться Императрице
И не увиделся вновь с тобой.
Понял теперь я: наша свобода
Только оттуда бьющий свет,
Люди и тени стоят у входа
В зоологический сад планет.
И сразу ветер знакомый и сладкий
И за мостом летит на меня,
Всадника длань в железной перчатке
И два копыта его коня.
Верной твердынею православья
Врезан Исакий в вышине,
Там отслужу молебен о здравьи
Машеньки и панихиду по мне.
И всё ж навеки сердце угрюмо,
И трудно дышать, и больно жить…
Машенька, я никогда не думал,
Что можно так любить и грустить!
