(новелла)
Мы встретились задолго до войны.
Работал он водителем такси,
и на поминки собственной жены
меня к себе зачем-то пригласил.
Он показал серебряный стилет
и старый рукотворный водоем,
шепнул — «А вот и дом, где столько лет
С покойницей мы мучились вдвоем…
Она была, ты знаешь — хороша...
Меня моложе на шестнадцать лет,
я с нею понял, как болит душа,
а счастья в доме не было и нет…»
Темнел на солнце стриженый самшит…
Я промолчал, что с нею был знаком.
Он пил чифирь вприкуску с сахарком
И говорил: «Брат, это просто жизнь —
Ты с точки зренья смерти посмотри…»
Мы оба знали, что такое грусть —
ведь каждый прятал у себя внутри
воспоминаний невесомый груз
и предрассудков невесёлый гнёт…
Дрожа, пила сентябрьская оса
пролитый им на стол прозрачный мёд,
а за спиной шептался с ветром сад…
Мы пили что-то крепкое в саду,
где он шашлык над жаром поливал,
и каждый в тонком собственном аду
себя за всё тайком колесовал.
В словах топилось горе прошлых лет,
в коротких фразах — память о былом.
Стоял коньяк на кухонном столе.
Он виски не любил и крепкий ром.
Иконой в черно-белом паспарту
сиял портрет с надтреснутым стеклом.
Стихов посттравматический синдром
он запивал рябиной на спирту,
и пальцы прижимая к голове,
под тихий плач вечернего сверчка
крутил «Пикник» и «Осень» Шевчука.
Он не поэт был. Просто человек.
Я не заметил, как пришла зима.
Да, просто жизнь… — качаю головой.
И мне плевать, что мир сошел с ума —
но странно знать, что нет уже его.
Крым, 2015
|
