Если выпало в империи родиться,
не смиришься никогда с ущербной долей.
Даже верными оставшиеся птицы
не сумеют уберечь от меланхолий.
Ты подумаешь, заслышав говор грачий
(и апрель тебе полюбится едва ли):
«Снова Южный Крест морозит, не иначе.
То-то Родину опять они сменяли».
Ты пройдёшься от Таганки до Арбата,
ты припомнишь, как когда-то здесь бывало.
Чем же мы с тобой, товарищ, виноваты,
что осталось от империи так мало?
Только этот, вековой печалью гордый,
не уставший еще грезить о престоле,
от семи холмов в распад бегущий город,
безнадёжный вздох имперских меланхолий.
Он кряхтит, но терпеливо принимает
бывших подданных Великого Пространства.
Так свой долг перед веками понимает,
ибо в нём одном имперский дух остался.
Город думает: «Что тюрки, что галаты –
для империи не крови голос громок.
Видно, там у них, на Юге, жарковато…
Что ж, пусть здесь обрящет Родину потомок.
Может статься, он воспримет понемногу,
не прельстясь вконец соблазнами прогресса,
многотрудную имперскую дорогу…
Ведь сумела, помню, немочка-принцесса!..
Если ж нет, пусть мне зачтутся эти бредни
среди прочих, в Лету канувших историй.
Я не первый Рим, и, знаю, не последний.
Так чего ж тут рассусоливать? – Пустое…
Говорят, и город пышный, город бледный
дух империи удерживает тоже.
(Так же вздыблен над змеёю всадник медный…)
Шлю привет ему. Но всё ж он помоложе»…
Я иду, и незнакомые всё лица.
Салютуют только голуби да крыши…
Если выпало в империи родиться,
подбородок подымай, товарищ, выше. |
