На торге, что возле Немого подворья, днесь* было с три короба криков.
Там в ярости лютой, рукой-булавою, Параску пришиб Федор Лыков.
А было всё чинно: тот мясо кроил, чесала язык трындычиха,
Вдруг, Федька застыл и роток отворил - напа'сть привязалася чиха!
В тот сладостный миг, как букашку сполна всем чревом прихлопнут гаркнув
- Будь здрав, окаянный! - брехнула она, и мошка залезла обратно.
- Воистину! - буркнул он стиснувши пядь, выказывая недоволье
Но где-то в носу, та букашка опять скребет и крадется на волю.
Подкралась уж близко, напрягся мясник, глаза закатились на горку...
- Да будь ты здоров! - и в этот же миг, свербёж - словно мышка в норку.
В сей раз промолчал он, гонял желваки, как будто на теле вериги,
А подлая зудь рыготала внутри, надменно крутила фиги.
И вновь подползает наружу. Вот-вот! И длань уже замерла в за'виси.
А та щебетуха опять в полный рот: - Кады ж ты, кобель, начихаесси?
На торге, что возле Немого подворья, днесь было с три короба криков.
Там в ярости лютой, рукой-булавою, Параску пришиб Федор Лыков.
И в том лиходействе, в бесчинии гневном, он приставу честно сознался
Не знаю.. покаялся ль Федор? Наверно! Но ведаю - всласть начихался. |
