Предисловие: Уходит год. Черта подведена.
И даже сочинялось что-то вроде...
И снисходительна была Бородина
К моим страданьям в области пародий!
Посвящается Елене Бородиной 3Фарфоровое
За льняные занавески
месяц в колпаке
заглянул к своей невесте:
с ландышем в руке,
синеглазая пастушка
ждет его давно -
статуэтка, безделушка
на комоде, но
бьется пылкое сердечко -
в трещинках фарфор.
Гонит облачных овечек
из-за дальних гор
пастушок - порою поздней:
гнутся ковыли…
Он - в пыли: блестящей, звездной.
И она - в пыли…
Дрогнув, розовые губки
шепчут нежный стих:
мнится ей - мечтаний хрупких
хватит на двоих.
Предрассветной серой пряжи
вьется-вьется нить…
Будут вместе ли? Когда же?
Завтра, может быть…
Белым светом позабыта,
В кресле, у окна,
Пледом клетчатым укрыта,
Смотрит вдаль она.
В ночь распахнуты кулисы.
Месяц в колпаке
Знаменитую актрису
Гладит по руке.
Он скользнул из-за гардины,
Зная, чей черёд,
Прикоснулся к пианино,
Высветил комод,
Попугая в старой клетке,
Ветхий абажур,
И застыл на статуэтке
Странной чересчур.
Синеглазая пастушка
Шепчет нежный стих,
У окна сидит старушка
И глядит на них.
И любовью, точно в сказке,
Месяц воспылал
И пастушку-синеглазку
Он поцеловал!
Черепашье
Сбежав от плутней Аристарха,
плыла по морю днем погожим
трехвековая черепаха -
подвид рептилий толстокожих.
Лизало солнце утомленно
шершавый панцирь цвета меда,
а мир катился по наклонной -
сминая купол небосвода,
смывая лунные пожары:
неторопливо, не без лоска
приобретало форму шара
то, что собой являло плоскость.
Лампарусы, Альдебараны
в недоумении алели:
ерошились меридианы,
перегибались параллели.
На шик парадного мундира
менялась старая рубаха -
вершилось возрожденье мира.
Плыла по морю черепаха…
* * *
Бранился Аристарх Самосский,
от потрясений подуставший.
В кастрюльке - маленькой и плоской -
варился супчик черепаший
Беда настигла олигарха:
Он в отраженье стал похожим
На гражданина Аристарха,
По-черепашьи толстокожим!
Шершавый панцирь цвета мёда
Возник внезапно за спиною,
Отняв движения свободу
Такой нежданною ценою.
И проклиная отраженье,
Он вдарил в зеркало с размаху
И обнаружил с изумленьем,
Что превратился в черепаху.
Произошла метаморфоза,
И преломила думы призма,
Когда он понял: под угрозой
Идея гелиоцентризма!
Скурив подряд три папироски,
Он потянулся к телефону:
«Я – Аристарх! Ну, да! Самосский!
И я хочу к Наполеону!»
***
Лежит в смирительной рубахе,
И артистично, как на сцене,
Читает стих о черепахе
Невропатологу Елене.
Бархатное
Улетело горе
роем черных ос…
Облизнуло море
прядь моих волос.
Обжигает кожу
сумрачный муссон.
Море осьминожит
в бархатный сезон:
то крадется тихо
задом наперед,
то шумливым Лихом
жалобно ревет.
Суетясь излишне,
прочертив зигзаг,
спелой лавровишней
падает звезда
в мокрые ладони.
Лунная медаль
незаметно тонет
в листьях
алых пальм.
Шоколадной масти,
в бархатной красе,
косолапит счастье
по морской косе…
Жизнь полна сюрпризов!
Жребий - полосат…
Вот он я, в круизе
Нюхаю пассат!
Коньяком итожу
Каждый день и вот:
Море осьминожит
Задом наперёд.
Плавником дельфины
Крутят у виска,
Посейдон в пучине
Пляшет гопака.
И старик Мичурин
Скалится, подлец,
Он скрестил, в натуре,
Хрен и огурец!
Пальмы в алом цвете,
А на них – миндаль,
В небе ярко светит
Лунная медаль,
Шоколадной масти
Щурится маньяк…
Чтоб вернулось счастье,
Хватит пить коньяк.
Жара
Бьешься среди простыней, перемятых и влажных,
в жарком кошмаре ночном - белобрюхою рыбой,
жабры вздымая: воды! Город многоэтажный
жалобно стонет, раздавленный засухой, либо
в кашле надсадном заходится. Дыма разводы
плавают в мареве, словно белесые змеи,
в кольца тугие свиваясь, глотая восходы.
Самодовольное солнце, с утра сатанея,
разогревает остывшие звездные глыбы
в черной печи, продвигаясь с востока на запад.
Смоченной простынью - ночь. Запах жареной рыбы
сводит с ума.
Тошнотворный удушливый запах…
В нашей по швам расходящейся пятиэтажке,
Кто-то ночами повадился жарить селёдку,
Стонут соседи и бьются в надсадной кондрашке
И головами об стену лабают чечётку.
Запах стоит тошнотворный и высохли губы,
Нет ветерка и воды нет, аж с прошлого года,
С рыбьего запаха в доме полопались трубы,
И с головой не в порядке теперь у народа.
Бьётся среди простыней, перемятых и влажных
Пальцы ломая в тоске, гражданин белобрюхий,
Он – безработный. Что жарится кем-то – неважно,
Дали б кусочек, и хлеба в придачу краюху…
Обетованное
Летела сквозь горячие туманы,
и грозы, и колючие метели,
достичь бы лишь земли обетованной -
заветной цели…
На самом дне потухшего вулкана
лежит она, свежа и непорочна,
пленяя белизной небесной манны
и рек молочных…
По зову не души - голодной плоти,
ворвавшись в заповедную обитель,
нашла в мечте - обетованной топи
свою погибель…
И до сих пор - объевшейся, уставшей -
жужжу над судьбоносною прорухой
на самом дне кастрюли с манной кашей
домашней мухой…
Звучит не так, как, скажем, Дульсинея,
Не имя – экзотичная кликуха.
Самим зато придумана Корнеем!
Я – Цокотуха!..
Загадочен был мир и необъятен,
Но рок приуготовил мне оковы,
Когда, не разглядев на солнце пятен,
Нашла целковый…
И нет, чтобы вернуть его на место,
Иль просто, закопать благоразумно,
Так нет же! Я устроила фиесту!
И было шумно…
И мир сдегенерировал в кастрюлю,
Оплошность наградивши оплеухой.
Чуковский перед носом машет дулей.
Я просто муха…
Лоханкин Вэ
Бредет, куда глаза глядят,
кромсая корочку буханки:
пусть не Евпатий Коловрат -
Васисуалий он Лоханкин.
Идеям тесно в голове:
«Лоханкин - будущность России!»
«Наука и Лоханкин Вэ» -
Васисуалий, не Василий!
Себя защитною слегой
мнит в историческом омёте.
Судьба же серой пустельгой
в бесшумном бреющем полете
мелькнула философским днем,
махнув когтистой серой лапой
с понурым словом-воробьем -
обедом хищницы пернатой.
И в поднебесной синеве -
лишь тучек перышки-улики…
С тех пор слывет Лоханкин Вэ
немым.
Обычным, не великим…
Омыв лицо в реке Евфрат,
Герой познал свою изнанку:
Он – не Евпатий Коловрат,
Васисуалий он Лоханкин!
Идеи точен был прицел,
И с правды снят покров вуали,
Он не какой-то Вася Эл,
А в полный рост Васисуалий!
Вокруг расстелена фольга,
С красоткой кружит он в фокстроте!..
Но тут, зараза, пустельга,
Летит на бреющем полёте!
За кадром слышится: «Убей,
Кранты тебе, товарищ Вася!
Ведь ты, Лоханкин – воробей,
В своей реальной ипостаси!»
Чирикал Вася и рыдал
И вот проснулся с воплем диким.
И отдышавшись, осознал,
Что лучше, всё же, быть великим! |
Послесловие: В Новом году, без сомнения,
Ждёт вас, друзья, продолжение! |
, вот и написала вместо Елены, Марину.
