Польская поэзия. Збигнев Херберт

Шли по ущельям бывших улиц
шли красным морем пепелищ
и как закатом красной пылью
был озарен погибший город
Шли по ущельям бывших улиц
рассвет своим дыханьем грели
и говорили что не скоро
подымется здесь первый дом
Шли по ущельям бывших улиц
надеялись найти хоть след
Поет гармошка
инвалида
об ивах
и о чьих-то милых
Поэт безмолвен
Дождь


Нике прекраснее всего в тот момент
когда колеблется
правая рука прекрасная как приказ
оперлась о воздух
но крылья дрожат
потому что Нике видит
одинокого юношу
бредущего длинной колеей
военной дороги
в серой пыли среди серого пейзажа
скал и редких кустов можжевельника
этот юноша вскоре погибнет
чаша весов на которой лежит его жребий
резко качнулась вниз
к земле
Нике страшно хотелось бы
подойти
и поцеловать его в лоб
но она боится
что юноша не успевший познать
сладость ласки
познавши ее
может быть побежит как другие
во время битвы
Нике поэтому колеблется
и решает в конце концов
остаться в позе
которой ее научили скульпторы
Нике стыдится минутного колебанья
ведь она понимает
что завтра на рассвете
должен лежать этот мальчик
с отверстой грудью
закрытыми глазами
и терпким оболом отчизны
под коченеющим языком
 


 Светловолосая девушка склонилась над стихотворением. Острым, как скальпель, карандашиком она переносит на белую страничку слова, превращая их в черточки, акценты, цезуры. Элегия погибшего поэта выглядит теперь, будто саламандра, объеденная муравьями.
 Когда мы несли его под обстрелом, я верил, что его холодеющее тело воскреснет в слове. Теперь, когда вижу смерть слов, начинаю
понимать, что нет предела распаду. После нас останутся в черной земле разбросанные отдельные слоги. Акценты над прахом и небытием.

 Огромное деревянное ухо заткнуто ватой и цитатами Цицерона. Великолепный стилист — говорят о нем все окружающие. Никто уже
теперь не умеет сочинять такие длинные фразы. К тому же, такая эрудиция. Даже камни читает. Но никогда не догадается, что прожилки мрамора в термах Диоклетиана это лопнувшие кровеносные сосуды рабов из каменоломен.

Ни в головах притушенных острой тенью знамен
ни в груди убитых брошенных в неубранной ржи
ни в ладонях сжимающих леденящий жезл и державу
ни в сердце колокола
ни под каменными стопами собора
не вмещается все целиком
те что толкают тачку с вещами по немощеным предместьям
убегают с пожарища с кастрюлей борща в руках
те что возвращаются на руины
не для того чтоб взывать к умершим
но чтобы выкопать железную трубу для времянки
мореные голодом — любящие жизнь
битые по морде — любящие жизнь
не назовешь их цветом земли
тело
живая плазма
руки заслоняющие голову
ноги спасающие бегством
способность добывать себе пищу
способность дышать
способность рожать даже в тюремной камере
погибают лишь те
кто красивым словам больше предан чем жирной" похлебке
к счастью таких немного
а народ остается
и с нагруженными мешками вернувшись на прежнее место
воздвигает триумфальную арку
павшим смертью храбрых

Сребролукий услышь сквозь сумятицу листьев и стрел
Сквозь причитанья убитых сквозь битвы немое молчанье
осень опять Сребролукий деревья и люди уходят
спим в наших душных палатках под небом проклятьями смятым
пыль омывает нам лица пот умащает нам тело
меч отворяет нам грудь и не кровь не кровь убегает
падают старые мулы и тьма покрывает их очи
и паруса кораблей истлевают в безветренной бухте
жен своих нам не видать и горька нам любовь чужеземок
даже наплакаться досыта мы в их объятьях не можем
каменной Трои не просим сияющей славы не просим
пленниц и прочей добычи не просим Владыка не просим
но если можешь разгладь искаженные яростью лица
в руки вложи доброту как вложил в эти руки железо
и облака облака ниспошли Аполлон облака


Решено
я вернусь ко двору государя
я еще раз попробую можно ли жить при дворе
я бы мог оставаться в далекой провинции
здесь под сладостной сенью смоковниц
и нетягостной властью внучатых ничтожеств
возвратившись выслуживаться не стану
буду хлопать, в ладоши не слишком
улыбаться слегка брови хмурить помягче
золотой при дворе я не выслужу цепи
хватит этой железной
решено
через день через два уезжаю
не могу я среди виноградников здешних
все чужое деревья дома дождь стеклянный цветы восковые
и засохшее облачко в гулкое небо стучит
через день через два но уеду
я с лицом своим вновь заключу договор
с этой нижней губой чтоб умела презренье скрывать
и глазами чтоб стали пустые насквозь
с подбородком трусливым затравленным зайцем
так дрожащим при виде начальника гвардии
знаю только что пить с ним не буду
если кубок приблизит глаза опущу
и как будто в зубах ковыряю
впрочем наш государь уважает гражданскую смелость
до известных границ до известных разумных границ
он ведь тоже как все человек
и к тому же уставший от фокусов этих с отравой
без конца комбинации выпить нельзя
левый кубок для Друза а в правом лишь губы смочить
пить потом только воду следить не пронюхал бы Тацит
выйти в сад и войти когда тело уже унесут
Решено
я вернусь ко двору государя
я и вправду надеюсь что как-нибудь все обойдется

Что стало с Вараввой? Я спрашивал ничего не известно
Спущенный с цепи он вышел на белую улицу
мог повернуть направо пойти вперед свернуть влево
завертеться от радости или закукарекать
Он Император головы и рук
Наместник своего дыханья
Я спрашиваю поскольку в какой-то мере причастен
Привлеченный толпою перед дворцом Пилата
я кричал как другие отпусти Варавву Варавву
Кричали все если б я один и молчал
все равно бы стало в точности так как стало
А Варавва быть может вернулся в разбойничью шайку
Убивает мгновенно грабит до нитки
Или решил заняться гончарным делом
И руки замаранные преступленьем
очищает божественной глиной
Стал водоносом погонщиком мулов ростовщиком
корабельщиком —
на одном из его кораблей Павел плыл к коринфянам
или — этого тоже мы исключить не можем —
ценимым шпионом на жалованье у римлян
Глядите и удивляйтесь игре судьбы
возможностям шансам улыбкам фортуны
А Назаретянин
остался один
без альтернативы
с крутой
дорожкой
крови


Теперь оставшись одни мы можем с тобой побеседовать принц
как мужчина с мужчиной
хоть ты лежишь на ступенях
и видишь не больше мертвого муравья
черное солнце со сломанными лучами
Я никогда без улыбки не мог вспоминать твои руки
и теперь лежащие будто сброшенные с деревьев гнезда
они так же беспомощны как раньше Это и есть конец
Руки лежат отдельно Шпага отдельно Голова отдельно
и ноги рыцаря в мягких туфлях
Похоронят тебя по-солдатски хоть ты и не был солдатом
но это единственный ритуал немного знакомый мне
Не будет ни свеч ни молитв лишь фитили да залпы
Шлемы грохот сапог бой барабанов артиллерийские лошади
ничего изящного я и сам понимаю
это будут мои маневры перед принятием власти
нужно взять этот город за горло и слегка потрясти
Так или иначе ты не мог не погибнуть Гамлет
ты был не для жизни
ты верил в кристальные понятия а не в людскую глину
как во сне ты ловил химеры судорожно хватая
жадно глотал ты воздух и тут же тебя тошнило
ничего не умел как люди даже дышать не умел
Ты спокоен Гамлет ты сделал то что тебя касалось
и спокоен А все дальнейшее касается только меня
Ты выбрал самое легкое эффектный удар
но что геройская смерть по сравнению с вечным бдением
того кто сжимает холодный скипетр сидя на высоком кресле
с видом на муравейник и циферблат часов
Прощай же принц мне пора обратиться к проекту канализации
и к декрету о проститутках и нищих
я должен также обдумать улучшение системы тюрем
ведь Дания это тюрьма как ты справедливо заметил
Пора заняться делами Сегодня ночью родится
звезда по имени Гамлет А мы уже не столкнемся
то что останется после меня не будет предметом трагедии
Нам ни встретиться ни проститься мы живем на архипелагах
а эта вода эти слова что могут что могут принц

Кто рисовал наши лица наверно оспа
каллиграфичным пером очертив свое «о»
но чей унаследовал я двойной подбородок
какого обжоры тогда как я всей душой
вздыхал об аскетизме почему глаза
посажены так близко ведь это он а не я
глядел сквозь чащу не нападут ли венеды
уши топырятся две раковины из кожи
конечно наследье пращура ловившего эхо
грохота мамонтов движущихся в степи
лоб не слишком высок мыслей очень мало
—  женщины золото земля удержаться в седле —
князь думал за них а ветер их нес по дорогам
раздирали пальцами стены и внезапно с криком
падали в пустоту чтоб вернуться во мне
а ведь я покупал в художественных салонах
пудры микстуры мази
облагораживающие помады
глаза я пользовал мрамором зеленью Веронезе
Моцартом натирал себе уши
нюх совершенствовал запахом старых книг
но в зеркале лицо с чертами предков
мешок в котором бродит сок их плоти
средневековые грехи и похоти
голод и страх палеолита
яблоко падает близ яблони
цепью природы скованное тело
так проиграл я свой турнир с лицом


Левая нога нормальная
можно сказать оптимистичная
малость коротковатая
мальчишеская
улыбающаяся мышцами
хорошо сформированной голени
правая
Боже ты мой
худая
с двумя шрамами
один вдоль сухожилья Ахиллеса
другой овальный
бледно-розовый
на память о позорном бегстве
левая
склонная подпрыгивать
танцующая
чрезмерно любящая жизнь
чтоб рисковать
правая
аристократически твердая
презирающая опасность
так
на обеих ногах
левой которую можно сравнить с Санчо Пансой
и правой
похожей на безумного рыцаря
идет Господин Когито
по белому свету
ковыляя неловко.


Дома всегда безопасно
но сразу же за порогом
когда Господин Когито
выйдет поутру на прогулку
он натыкается на бездну
это не бездна Паскаля
это не бездна Достоевского
это бездна
под стать Господину Когито
ее особенность
не то что она бездонна
не то что рождает ужас
идет за ним будто тень
помедлит с ним у пекарни
в парке через его плечо
читает с ним газету
тягостная как экзема
неотступная как собака
неглубокая не поглотит
голову руки и ноги
может быть позже
вырастет бездна
созреет бездна
станет серьезной
знать бы только
какую пьет она воду
каким зерном кормить ее
сейчас
Господин Когито
мог бы набрать
пару горстей песку
засыпать ее
однако не делает этого
и ежедневно
подходя к дому
оставляет бездну
за порогом
прикрывая старательно
куском старой материи

Мысли в голове бродят
говорит поговорка
поговорка преувеличивает
движение мыслей
большинство из них
стоит неподвижно
среди тоскливого