Начнём с фонетического ряда. Собственно, мне почти нечего сказать – в рецензии – про «шумы в голове» автора. Они просто есть, и всё тут, и в принципе звукоряды автора могут подлежать уже чисто лингвистическому специальному анализу, который читателю неинтересен, а для рецензии слишком объёмен и громоздок.
Мне удалось обнаружить только один случай небрежной, неудачной, слабой рифмовки:
Шагай смелей, земля -
Твоя. Но пусть тебя,
Когда ты ступишь за десяток третий,
У пропасти во ржи,
Ведущей в мир вранья,
Поймают твои собственные дети.
Это самый финал подборки, о нём речь впереди. Но рифмы «земля – тебя – вранья» - рифмы, так сказать, формальные. Или – проявление поэтической смелости (ср. у Вознесенского, например: «мушмула – вчера»)?
Сначала я хотел отметить разнообразие ритмов в приведённых стихах, но чуть позже сообразил: да это же всё ямб!
То трёхстопный:
Зима стекает по стеклу
И носом шмыгает в трамваях.
Москва, как видно, привыкает
К предновогоднему теплу
То четырёхстопный, но почти до неузнаваемости изменённый ипостасями:
Ты тянешь из меня глотками
Беспечной молодости влагу,
Хватаясь стебельками ручек
За пальцев теплые стволы…
То четырёхстопный в соединении с двухстопным:
Ребенок спит, прижав к себе игрушку -
Любимца-льва.
То пятистопный:
Когда делили счастья апельсин,
Тебе досталось много сочных долек,
Но ты решил, что съешь их все один,
Не оттого ли апельсин твой горек?
То, наконец, опять трёхстопный (но совсем иной в пятом стихотворении, чем в первом):
Держи меня, держи,
над пропастью во ржи,
Не дай мне повзрослеть, остепениться…
Конечно, ямб для русского языка размер уникальный. Валерий Брюсов насчитывал несколько десятков тысяч ритмических вариантов на основе ямба. Однако подобное разнообразие говорит о совершенной ритмической свободе автора. Причём, смею полагать, сам автор не очень задумывался в своё время, какой ритмический рисунок избрать. Это, с одной стороны, проявление тех же «шумов в голове», которые наличествуют у автора. Однако, с другой стороны, это и проявление большой словесной культуры, которая, как известно, представляет собой забытое, оттеснённое в бессознательное, но накопленное когда-то Знание.
Уровень лексический. Опять-таки, то уместное многозначность («Зима стекает по стеклу И носом шмыгает в трамваях»... «И выпуская из-под ткани Ножонки цепкую корягу. Твои движенья то ползучи, Как капли стынущей смолы»..,), то предельная, почти демонстративная опрощённость («Подружек постепенно забываю, Пропала с глаз. Я им нужна, но только не такая, Как я сейчас, Не в этой роли - заполошной квочки С больной спиной,Вокруг себя возведшей заморочки Сплошной стеной. Рутину разбавляю парой ложек Боевичка. Вы скажете, я стала скучной? Может. Наверняка. О чем вести с наседкой разговоры? Все дом да быт»...), то литературная реминисценция («Держи меня, держи,
над пропастью во ржи»…) Самое главное – всякий новый поворот лексики у автора всегда уместен, полностью адекватен смыслу каждого следующего стихотворения подборки.
над пропастью во ржи»…) Самое главное – всякий новый поворот лексики у автора всегда уместен, полностью адекватен смыслу каждого следующего стихотворения подборки.
Каждое из пяти стихотворений имеет свой собственный сюжет: первое – предощущение рождения сына (параллельно с предощущением наступления настоящей зимы и, между прочим, Рождества); второе – кормление новорожденного (и автор абсолютно умеет избежать здесь, так сказать, напрашивающихся физиологических пошлостей, третье – бытовые заботы мамы растущего ребёнка, четвёртое – могло бы стать просто назидательским морализаторством (мол, жадным быть нехорошо), если бы не изящный приём с апельсином, который, на мой взгляд, перерастает здесь из простой аллегории в символ: «Когда делили счастья апельсин, Тебе досталось много сочных долек, Но ты решил, что съешь их все один, Не оттого ли апельсин твой горек?», пятое - о том мире, которым могут одаривать нас дети, о мире «без вранья»: «Зови меня, зови В фантазии свои, В которых ты волшебник, робот, рыцарь, Коснись меня лучом
Доверчивой любви, Дай мне к твоей вселенной подключиться!»
Доверчивой любви, Дай мне к твоей вселенной подключиться!»
Вот с последним стихотворением связана моя единственная претензия к содержанию подборки. В самом финале лирическая героиня желает своему сыну, чтобы он тоже, когда «ступит за десяток третий» лет своей жизни, смог бы удержаться, вместе со своими детьми, «над пропастью во ржи», в мире «без вранья».
Вроде бы это логичное завершение темы. Однако мне кажется, автор может большее, способен на более «кинжальный» «пуант». Ведь в сыне неизбежно будут прорастать черты и его отца, который явно отсутствует в современной жизни лирической героини. А эти черты могут быть ей и неприятны. Конечно, это воля автора, но на мой взгляд, то, как подборка завершена сейчас, слегка отдаёт банальностью. Приглашаю автора подумать о более жёстком, если угодно, завершении подборки.
(И, может быть, не случайно именно в последних словах подборки появляются и «формальные» рифмы, да и синтаксис немного коряв: «пусть тебя, Когда ты ступишь за десяток третий, У пропасти во ржи, Ведущей в мир вранья Поймают твои собственные дети»; автору надо было «закруглить» тему, вот эта заданность сразу и проявилась в, казалось бы, формальных моментах. Может быть, я и неправ. И, разумеется, это прерогатива автора)
И последнее. Нельзя не упомянуть о предшествующей подборке Веры Бутко. Там была трагедия нелюбви к мужчине, здесь – счастье матери. И то, и другое автор изображает с блеском (иначе не скажешь) Однако, между прочим, «кинжальный» вариант финала связал бы данную подборку с предыдущей.
Повторюсь. Конечно, право только и исключительно автора решать. Мне, как читателю, в общем, достаточно того, что автор сумел возбудить во мне своими стихами. Но всегда хочется большего. Благо, автор, по моему глубокому убеждению, на это большее способен. Поэтому общая оценка всё-таки 9, а не 10 баллов.
