По ходу жизни. (Заметки на могильной плите).

борьбе с огнём. Однако никакого пожара они в музее не обнаружили. Они походили, поискали своего врага, сильно наследили, чуть не разбили большую, редкую китайскую вазу, но никаких следов возгорания не нашли. Тогда бравые брандмейстеры, несмотря на своё не совсем корректное состояние, быстро и умело скатали змеи-рукава, задвинули обратно лестницу и убрались восвояси.

– Пить надо меньше, бабуся, – зло дыхнул на неё густым, отменным перегаром старший, покидая здание музея.

– Не пила я, – тихо, почти шёпотом ответила она ему вслед и снова перекрестилась.

И подобная история повторялась этой распроклятой праздничной ночью ещё много раз. То сработает датчик движения, то предметы начинают самым загадочным образом менять свои места, а то противопожарная сигнализация верещит, словно весь музей вместе со всем содержимым провалился в адское пламя. И все сигналы почему то поступали из той проклятой дальней комнаты на втором этаже. Экстренные службы, отвечающие за безопасность данного объекта, быстро дошли до точки кипения. Таких редких, ласковых и сокровенных слов в свой адрес несчастная служительница музея не слышала никогда. Проклятье даже сотни сионских мудрецов не шли ни в какое сравнение с теми эпитетами и пожеланиями, что довелось ей выслушать этой ночью. Она теперь и не думала о своей заветной бутылочке и об угощениях, а, только, напрягая глаза до слёз, неотрывно и пристально всматривалась в экран монитора.

А всё это время на втором этаже в дальнем кабинете три духа спокойно сидели на высоких стульях возле камина и неспешно вспоминали свои кровавые достижения за прошедший век.

– Что им там всё неймётся? Что они всё бегают и суетятся? – наконец отвлёкся от главной темы собрания первый дух.

– Дрова сыроваты, дымят, – хихикнул второй дух, – датчики у них тут разные, сигнализации, контролировать они всё кругом хотят. Себя бы научились контролировать, идиоты. Да я на них иллюзию напустил, не видят они ничего.

– Видят-не видят, а эту серую пожилую мышь, что сидит внизу, надо бы как-то наказать за беспокойство. Только не сильно, так, для порядка только. А эти пускай себе остаются в иллюзии полного контроля, – постановил первый дух.

– Сделаем, – снова хихикнул второй дух.

Они замолчали. А зачем было разговаривать? И так всё было понятно. Слова тут были лишними. Они так и провели остаток ночи молча, сидя в величественных позах на своих седалищах, озаряемые причудливыми всполохами пламени. Верховным жрецам не к лицу лишняя суета и многословие.

Настало утро, а три тёмных силуэта всё ещё восседали на старинных стульях с высокими резными спинками, больше напоминающих троны, возле старого, давно не топленного камина и молча смотрели на затухающие языки пламени. Первый дух перевёл взгляд на высокое окно с тяжёлыми, толстыми портьерами. Сквозь щель в шторах можно было увидеть линию горизонта, светлеющую на востоке серыми отблесками зарождающегося рассвета.

– Пора, – сказал он голосом, не терпящим возражений, – встретимся через сто лет. О месте я сообщу.

Все трое быстро поднялись и их силуэты растаяли в воздухе. За ними бесследно исчезли и их три трона. Огонь в камине тоже погас и унёс с собой все следы недавнего костра. Три тёмных духа разлетелись в разные стороны, дабы и впредь диктовать свою непреклонную волю и вершить свой древний, свирепый суд. Три ужасных пахаря разошлись по своим уделам, чтобы и дальше возделывать людскую ниву и собирать свой страшный урожай из человеческих душ. Три верховных жреца, три верховных правителя, три неутомимых землепашца человеческого естества, беспрестанно рыхлящих и бороздящих людские души, три столпа человеческой натуры, являющиеся его природной основой и незыблемо его подпирающие, три источника существования человека, наполняющие собой всё его внутреннее содержание и составляющие весь смысл его никчёмной жизни. Дух абсолютной власти и вечного стремления возвыситься над всеми, дух безудержной алчности и неутолимой жажды наживы, дух ненасытной похоти и продолжения рода посетили сегодня ночью этот старинный особняк, дабы отдохнуть от трудов своих праведных и встретить новое, уже бесчисленное по счёту тысячелетие своего непререкаемого господства и тотального владычества. Три тёмных властелина рода людского, три демона человеческой сущности, три безжалостных вершителя его судеб закончили своё очередное тайное вече и покинули старую усадьбу.

А несчастная ночная смотрительница музея, измученная и задёрганная всеми этими загадочными ночными происшествиями, находилась на грани умственного помешательства. Эта проклятая дальняя комната на втором этаже и эта ненавистная сигнализация совершенно её доконали. Ей уже и сладкий праздничный кусок не лез в горло. Она без сил опустилась на свой диванчик. Её отяжелевшие веки закрылись сами собой, и вконец обессилившая служительница музея провалилась в беспокойный, тревожный сон-обморок.

Однако, как только она мирно задремала, в ту же самую минуту произошёл настоящий взрыв. Оглушительный рёв тяжёлой гитарной музыки сотряс старый дом. Бедную бабку аж подбросило на её диванчике. Она спросонья ничего не могла понять. Звуки неслись непонятно откуда. Будто бы сам воздух превратился в одну сплошную ударную волну вибрирующего грохота, накрывшую собой всю старую усадьбу. Как будто бы весь дом превратился в один огромный динамик и давил всеми децибелами на её и так уже подорванное душевное здоровье. Музейного работника стал охватывать ледяной животный ужас. Ей сделалось очень страшно и одиноко. Однако на этот раз она не стала никуда звонить. А куда было звонить то? В дурдом, что ли? До неё вдруг стало доходить, что все события этой страшной юбилейной новогодней ночи были неспроста. Какие-то неведомые, потусторонние силы навестили сегодня старую усадьбу и продолжают свою жуткую, безумную вакханалию.

А скрипучие гитарные ритмы оглушительно ревели в густом, застоявшемся музейном воздухе, разрывая в клочья эту болотную пелену надменности и высокомерия и заставляя стёкла во всём здании жалобно дребезжать. Ночную смотрительницу стала накрывать лёгкая волна безумия. И тут раздался голос. Заглушая и без того невыносимо громкую музыку, он глухо и хрипло начал петь свою песню. Бабка была и так сильно не в себе, но от этих слов ей стало совсем уже нехорошо. Безумный, парализующий ужас сковал все её члены. Вцепившись побелевшими костяшками пальцев в край дивана, бедная работница музея неподвижно застыла на своей кушетке, и только её широко раскрытые глаза изредка помаргивали. А страшный, загробный голос, перекрывая тяжёлое рычание электрогитар, натужно хрипел леденящую кровь своей жуткой простотой историю:

«Шёл дождь, пел ветер, горел камин.
Ещё одно столетье унесло как дым.
И я, и ты уйдём за ним,
Оставив только тени…»*

Приятных сновидений, дорогие детишечки.

----------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------
*Композиция «Дождь», автор и исполнитель Константин Ступин.




                              Мастер Вова.
                          (Сказка-быль).


Жил да был когда-то на белом свете один умелец, мастер “золотые руки”, редкий дока в области починочного ремесла по имени Вова. Его так и называли: Мастер Вова. Всё, что не попадало в его умелые руки, самым неотвратимым образом подвергалось скрупулёзному осмотру с дальнейшим основательным ремонтом. И электроприборы, и разные хитрые механизмы, и мебель, и дверные замки, и всякая прочая бытовая номенклатура после его ловких вмешательств волшебным образом оживали и начинали исполнять свои прямые функции, как новые. Даже лучше.

Вове нравилась его работа. Он приходил в неописуемый восторг от самого процесса возвращения вышедшего из строя какого-нибудь сложно устроенного агрегата или предмета интерьера к практическому, полноценному функционированию. Со своей потрёпанной сумкой бродил Мастер Вова от адреса к адресу и без устали чинил всё то, что клиенты умудрялись поломать. Оплату за свои визиты он брал умеренную, так что желающих воспользоваться вовиными услугами не убывало.

Его сумка заслуживала отдельного внимания. Она не являлась сумкой по рождению, а стала таковой путём сложной трансформации из старого рюкзака. Вова собственноручно распорол свой видавший виды рюкзак, с которым по молодости лет ходил в походы, и сшил неказистую, но чрезвычайно крепкую сумку с широким брезентовым ремнём. Была она под завязку набита всяким шанцевым инструментом, разными нужными в его работе железяками, да винтиками с шурупчиками, от чего вес имела совершенно неподъёмный. Как он таскал этот адский балласт на плече, оставалось загадкой. Личным транспортом Вова так и не обзавёлся, поэтому передвигался либо пешком, либо общественным извозом.

По специфике своей деятельности Вове часто приходилось ползать на карачках, а то и вовсе на пузе, отчего вопросы внешней презентабельности у него явно хромали. Дорогие классические костюмы, если таковые и водились в его гардеробе (в чём я лично сильно сомневаюсь), только зазря собирали бы там пыль. Не носил он подобные наряды, потому и видок имел тот ещё.

Роста и возраста Мастер Вова был среднего, уже отсвечивал хорошей проплешиной на своей крупной голове, был неразговорчив и всегда на вид хмур. С людьми он разговаривал редко и неохотно, да и то, исключительно по крайней необходимости. Но происходило это не от вредности его характера, или какого другого мизантропического пристрастия, просто Мастер Вова почти всегда находился в состоянии мрачного недоумения от сумасбродных капризов существующей действительности. Он постоянно пытался упорядочить и логически осмыслить ту суматошную неразбериху, что творились в окружающем его пространстве.

Ну, и, конечно же, у него ничего не получалось. Созерцая этот логически неуравновешенный мир и происходящие в нём хаотические процессы, Мастер Вова пребывал в трагической прострации от дисбалансов и истерического сумбура всей системы. В таком состоянии у него не получалось последовательно, логически думать, не мог он долго сосредоточиться на одном тезисе. И тогда его внутренний мыслительный процесс напоминал механизм со сломанными зубьями. Мысль постоянно прерывалась, проскальзывала и перескакивала на другие темы, что очень сильно Мастера Вову огорчало, напрочь лишая душевного равновесия.

И уж если говорить по чести, у него был странно устроен мозг. Он работал как бы отдельно от личности самого Вовы. И иногда он мог наблюдать работу своего мыслительного аппарата со стороны. Это происходило во время его ремонтов, когда в голове вдруг что-то щёлкало и самопроизвольно запускался процесс логической, последовательной мысли. Свою роль в этом действе Мастер Вова определял, как стартера, кинолога, который пускает собаку по следу. Его задачей являлось дать команду, запустить мыслительный процесс, всё