Жил да был однажды на свете шибко мудрющий президент. Правил он страной Лимония достославной. И вот жил он так, поживал – да и преставился. А вслед за ним и олигархи евоные да чинодралы верховные тоже, значит, преставились. Так уж им наверное бог дал... А как очутились они вместе на том свете, так удивились тамошним дивесам прямо несказанно. Да и как им было не удивляться-то – окрест ни черта ж не видать!
Акромя дороги асфальтированной, ровненькой аки стрела и такой аккуратной, что нашенским автострадам не чета прямо. Поозирался президент по сторонам, глядь – указатель за канавой торчит нарисованнный, цветастенький весь такой, а на ём письмена, значится, накарябаны светящейся краской: добро пожаловать, дескать, в рай, люди добрые, и милости, короче, вас сюды просим!
Ещё пуще президент и его опричники подивилися: неужели, поражаются, до рая пешедралам им придётся шкандыбать? Не по чину-де такое передвижение элите великодержавной. Вот те, думают, и гостеприимство хвалёное райское, ядрить её во все тяжкие...
И только они так подумали, как вдруг – швись! – длиннющий кабриолет золотистого цвету на дорожке той и появись. Многоместный да многодверный, натурально собою суперчленовоз, и посадочных мест в ём оказалося точнёхонько по числу новопреставившихся. Что ж, это славно, славно, восклицает тогда президент пооттаявший и приказывает своей свите на мягкие сиденьица усаживаться. Те тады всем кагалом в раймузин сей офигенный важно загрузилися, а предсидень вестимо на переднее сиденье воссесть не замедлил, да и поехали.
Машинища сия страннная оказалася самоуправляемой, и ехала она до того плавно, быстро и бесшумно, что просто кайфец один да и только. В несколько минуток их всех куда надо и доставила – под самые, значится, райские врaта шикарные, окружённные высоченной стеною. А стена была сплошняком увита то ли хмелем местным, то ли ползунами, а то ли тутошними лианами. Которые в свою очередь были густо покрыты благоуханными прекрасными цветочками самой разнообразной величины, окраски и формы. За стеною же слышалась отдалённая, дивная для нашего слуха музыка и какое-то чудное пение хоровое, то и дело перемежаемое раскатами бесшабашного хохота добрых молодцев и чарующим хохотком игривых молодиц. Веселуха там видать шла на полную катушку, и у наших ездунов ажно сердчишки заёкали от предвкушения предстоящего парадиз-сабантуя.
Однако ворота почему-то распахиваться во всю ширь не спешили, а чуток в сторонке в будочке под навесом посиживал некий старичок замухрыстанного довольно видону, ежели конечно сравнивать его с пожаловавшими в рай господами попаданцами. Одет он оказался в голубую рубаху с вышитыми на ней яркими розами, в жёлтого цвета штаны с чисто комиссарскими красными звёздами на них, и был он босой, словно нищий на паперти, и без шапки. Лицо у дедка было благообразным, приветливым, весёлым, волоса до плеч сияли белее нежели снега Килиманджаро, а хитроватые его глазки с прищуром словно бы напитались колером от цветов-васильков во ржаном спелом поле.
Дед не сидел тама просто так, а наяривал на балалайке залихватскую мелодийку и пел потешным высоким голоском вот чо:
Как на нонешней неделе
Черти в рай попасть хотели.
Ехали и пили
На хромой кобыле.
Ой, хвост-чешуя!
В омут шайку-лейку!
Бох мне занял три рубля,
А я вернул копейку!
И-и-э-э-э-х!!!
– Эй, вохровец! – обратился к бездельнику президент. – Или как там тебя... чоповец! А ну открывай-ка, братан, ворота – да поскорее! Не видишь что ли кто едет?
Однако дед как ни в чём ни бывало продолжал потренькивать на своём стругаменте и лишь спустя некото времечко ответствовал так:
– Как не видать? Ышо как вижу-то! Только обмишурились вы, господа хорошие, маху дали – вам в райски кущи лезти не можно. Дебёлые уж больно собою! Жиробокия!
И в то же самое мгновение шикарный кабриолетина куда-то пропал с мелодичным звоном, и все до единого горделивые сидельцы побубухались на твёрдый асфальт своими мягкими задницами. И пока они с чертыханиями и отряхиваниями поднимались сызнова в вертикальное положение, старичок отставил балалаечку в сторонку и был уже тут как тут, оглядывая всю гоп-компанию проницательным ясным взором.
– А ты хто такой вообще, чтобы нас в рай не пущать?! – взъелся на старичелллу президент. – Отвечай-ка давай по всей форме, чоповец, не зришь что ли, нахал – перед тобою стоит сам верховный главнокомандующий!
– Хэ! – усмехнулся на то балалаечник. – Да мне всё едино, твоё велико, прыщом ты был в миру али шишкой... Ну а звать меня можешь дедом Мишкой. Часом не слыхал, сударик? Ну а чин у меня не чоповский вовсе, а архангельский вообще-то. У меня, товарищ желающий, и муха в рай не проскочит, не то что жуки вроде вас. Так-то-с!
По толпище вельмож пробежал удивлённный шепоток: «Никак это сам архангел Михаил?! Ну и ну – чисто же собой замухрышка. Такому завалящему огород сторожить где-нибудь на деревне, а не райские врата доверять. Не, и тута видать бардак-то, не токмо у нас...»
Только дедок Мишка, то слыша, и ухом даже не повёл. Усмехнулся он эдак снисходительно, головою укоризненно покачал, а затем президента и его придворных холуёв спрашивает:
– Вы, господа деляги, про заповеди божии чего-нибудь слыхали, али как? Блюли ли их на сером вашенском свете или профанацией по привычке занималися? С «не убий» у вас каково вышло, а?
А те как обрадовались! Уверены видать были что легко от таких нападок отбрешутся. Президент первым и молвил:
– Да я никого и пальчиком даже не коснулся! Комара не убил! Муху не тронул! Вот провалиться на этом месте, гадом буду!
И все прочие ему охотно вторят: ага-ага, дескать, мы в ентом деле чистые херувимчики, век воли нам не видать, мамой вашей клянёмся!
– И по приказу вашему тоже никого не кончили? – вновь дедок любопытствует.
– Нет! – орёт в ответ президент. – Я даже лютых преступников и тех миловал, ни одного не сказнил, до божеского суда их таким образом доводил.
– Ну, это ты зря, – погрозил ему пальчиком архангел. – Это ты, милок, перестраховался... Знаешь пословицу: отчего ж не воровать, коли некому унять? Ответственности, паря, ты видать как огня боишься... Ну да ладно. Пускай с ентой заповедушкой у вас будет чики-пуки. А с «не воруй» как делишки, ась?
– О-о-о! – тут все в один прямо голос взгорланили. – А здесь ваще зашибись! Не подкопаешься... Все свои капиталы мы не воровали вовсе, а наоборот зарабатывали. Причём в поте лица своего, как боженька нам наказывал... Ох и тяжкий же это труд! У-у-у! Жуть!
И рожи себе такие скорбные они вдруг скорчили, словно это была некая банда каторжников где-нито на галерах, а не отборная знать самодержная.
– Кхы-кха! – прокашлялся тогда райский страж, пряча усмешечку в бородке своей сияющей. – Да уж, не придерёшься действительно... Законов вы и впрямь почти не нарушали...
– Так зачем их нам было нарушать, когда мы же их и писали! – выкрикнул тут некий торопыга из вельможных рядов. Однако президент и его сподвижники так на него зыркнули, что тот вмиг осёкся и скис словно вялый лютик.
А остальная чинячья рать к архангелу вновь обернулася и заулыбалася ему прямо лучезарно. Мол, у нас в государствии нашем всё путём было, всё в полнейшем и ладном порядке…
– Ну хорошо, – махнул тогда рукою въедливый дедок. – Пускай снова по-вашему будет... А вот с «прелюбы не сотвори» наверное не так у вас всё было ладненько, а? Давайте, кобельки, валяйте, признавайтесь...
– Хо! – явно обрадовался президент. – А с этой заповедью вообще полный ништяк. Никакого насилия не было! Никакусенького даже. Только по доброй воле всё у нас происходило и исключительно с ближними своими, ага. Ну куда же тут ближе уж, правда? Х-хе! А ещё сам господь ведь нам наказывал строго: возлюбите, дескать, ближнего своего! Вот мы его, по мере сил, и возлюбливали. А чем больше возлюбленных, тем ведь лучше, верно?
Все тут ка заржут во все горла! Ну будто жеребцы на лугу, ей-богу... И дед Мишаня с ними тоже всласть посмеялся за компашку. А чо? Мужичонка он был ведь бедовый, не хмырь по нраву и не кукса печальная.
Ну а, отреготавши, опять значит вопросец им впаривает:
– А с остатними ближними как же? Не обижали их, не тиранили?
– Да ты чо-о! – моментально ответствовал ему презик. – Не разлей вода мы с ближними своими. Прям не отклещиться от них, ядрёна вошь! Да вона, гляди!
И он, подскочивши к ближайшему своему царедворцу, маленькому такому типчику ростом метр шестьдесят пять с ручонками крендельком, как вдруг сгребёт его в охапищу, да как в объятиях стиснет! У того толечко рёбрышки захрустели. И значит – в уста самые его лобызать страстно! Ну и прочие евоные деловары конешное дело тоже в сторонке стоять не стали, по парам они живо разобралися и с причмокиваниями всякими и язычками вертлявыми принялися друг дружку взасос целовать.
– Довольно, довольно, любофилы вы этакие! – стал их угоманивать Мишаня. – Верю! Ближнего свово вы любите прям ужасно. И продоложения таковской любови нам тут совсем не надобно.
Те в момент друг от друга поотпрянули и стоят себе, губы вытирают да отплёвываются.
– Та-ак, – протянул задумчиво дедуля, – и господа бога тоже вы конечно любите, а? Ещё пуще ближнего видать? Али как?
– Уй! – орёт президент в экстазе. – А боженьку так особенно! Не передать ваще словами...
А дедочек не будь дурак пальцами тут возми и щёлкни. И появилась у него в руке фотография, на которой президент собственной персоной в церквухе некоей главной со свечкой в руце постаивал, а личико у него в сей момент ну до того кислящее было от скуки, что кажись он только что лимон импортный был скушавши.
– Чего рожей-то сквасился, боголюбец? – спрашивает его дед Мишка. – Иде тут радость-то твоя ликовальная? Чегой-то, мля, не вижу...
– М-м-м... а вся внутри она, радость-то! – ответчик вмиг нашёлся. – Ну чего зазря зубья-то скалить, а? Ещё подумают что дурак... А оно мне надо?
Толечко дотошный дедок от него не отстаёт. Причепился к товарищу президенту ну чисто репей, ёж его в балалайку.
– Иде-иде? – ён спрашивает. – Внутрях говоришь?
Да не долго думая возьми и прильни ухом-то к президентскому брюху. А там в этот момент возьми чего-то и взбурли.
– Не, – почесал потылицу дед, – не радость это точно... Другая субстанция булькотит. Не скажу какая, а то ещё запипикают.
Выпрямился он споро, на банду охальников озорно глянул, да и возвещает им зычным гласом:
– Ох, и ловёхоньки вы брехать, товарищи капиталисты! Ну прям за язычки вас не ухватить, язви вас в избирком! Словоблудцы из вашей братии первостатейные получилися, ничего не скажешь... Да вот только вы позабыли, прохиндеи, о самой главной божьей заповеди, которую словесами-то не объегоришь. Ага, ловкачи – забыли!
– Про «не завидуй» что ли?
– Не-а.
– Про «не ревнуй»?
– Нет.
– Про «не писай под забором»?
– Ну, это не возбраняется, ежели приспичит. Так, грешок...
– А какую же тогда, старичок ты вредный?
– А про ту заповедушку, коя не велит вам алчными быть.
И едва только он это сказал, как вся толпа пришла в неописуемое волнение и негодование.
– Нету такой заповеди!!! – они заорали яростно. – Врёшь ты, старикашка! Врё-ё-о-о-шь! Горбатого нам тут
Не люблю, когда русские слова коверкают.