Дети стреляющих лет

Из семейных воспоминаний


Моя мама родилась в ноябре 1941 года, когда война шла полным ходом, и ее отец – мой дед – находился на фронте. Смоленское сражение уже было проиграно. Территория области находилась под оккупацией. В деревне Петрово Ярцевского района Смоленской области оставались лишь малые дети с матерями, старики и пара взрослых мужчин, по каким-то причинам не попавшие на фронт. 

Дедовский дом

Мой дед – столяр-краснодеревщик и плотник, не только делал великолепную мебель, но и собственноручно построил прекрасный, самый большой в деревне дом. Во дворе возвел хлев, в котором теперь обитала дойная корова. Особняком, на берегу крохотной речушки с громким названием Великая, поставил сруб для бани, но достроить не успел – началась война.
 
Известия о боях доходили до Петрово скудно: радио не было, а газеты с конца лета 1941 года приходили редко и с большой задержкой. О происходящем на фронте узнавали из обрывочных слухов, часто в перевранном, искаженном виде. Где-то вдалеке слышались звуки сражений, и женщинам казалось, что Красная Армия ведет тяжелые, но победоносные бои, и скоро - совсем скоро! – мужья вернуться домой с победой.

Но война шла по другому сценарию. Оккупация ворвалась в Петрово треском нацистских мотоциклов, лязгом танковых гусениц, хриплым лаем немецких овчарок и солдат! Первый шок сменился пониманием, что наши отступили. Ушли, оставив Смоленщину в руках врага...

Для штаба оккупанты выбрали самое большое здание в деревне, и над домом, построенным моим дедом, взвилось кровавое полотнище с черной свастикой в белом круге. Повязки с таким же символом «украсили» рукава двоих местных мужчин, не ушедших на фронт – они стали «представителями оккупационной администрации»  - полицаями.

Бабушку, еще беременную моей матерью, двоих ее старших детей – двенадцатилетнюю Пелагею и восьмилетнего Сашу, их престарелую бабулю, выселили в хлев. Там, под детский плач и заунывное коровье мычание, под хохот немецких солдат и оханье сердобольных соседок, ноябрьской холодной ночью и родилась моя мама.

Корова – огромное подспорье для голодающих людей. Молоко помогло выжить всем - от немощной старушки до новорожденной Надежды! Но довоенные запасы сена подходили к концу. Приходилось разрывать снег, и закоченевшими руками докапываться до стылого, высохшего на корню бурьяна. Ломать, разминать его для кормилицы, получая столь необходимое питание.

Весну встретили как спасительницу! Маленькая Пелагея принялась выводить исхудалую буренку пастись на зазеленевшие луга. Корова стала набирать вес, удои увеличились, Надежда окрепла. Детворе казалось, что жизнь налаживается, что будущее обретает радужные очертания, но худшее, как оказалось, ждало впереди...

Arbeit macht frei

В это страшное весеннее утро 1942 года, Пелагея, как обычно, отправилась пасти корову. Она забрела далеко от дома, поэтому не видела и не слышала как в деревню ворвались грузовики, заполненные карателями СС. Как нацисты серыми тенями разлетелись по домам, выгоняя на улицу испуганных сельчан. Как, построив в походные колонны, жителей Петрово погнали в сторону Германии.

Незадолго до этого, видимо обуреваемый раскаянием, один из полицаев, некий Фрол, успел предупредить соседей. Моя бабушка кинулась разыскивать Пелагею, а прабабушка закапывать во дворе единственную ценность – швейную машинку «Zinger». Но найти двенадцатилетнюю дочь не удалось. Остановили прибывшие эсэсовцы, а машинку тут же выкопал второй полицай.

Заливаясь слезами, привязав к груди под одежду мою полугодовалую мать, бабушка вынуждена была примкнуть к строю арестантов. Она пыталась взывать к совести нацистов, но безжалостные эсэсовцы лишь гоготали в ответ, направляя автоматы на шевелящуюся под рубахой Надежду.

Пришлось идти. Двигаться, во имя спасения жизни двух других детей, бросив на верную гибель двенадцатилетнего ребенка.

Колонна двинулась на Запад, оставив в Петрово лишь немцев, полицаев и несколько человек обслуги.

Не зачепило!

Несколько дней тяжелого, пешего перехода. На руках грудной ребенок, рядом выбившийся из сил Сашка и старенькая, еле передвигающаяся старушка. Но бабушка шла! Слезы кончились, силы были на исходе, ноги едва держали, но ради детей она двигалась к пугающей цели.

Я помню эти жуткие воспоминания бабушки. Я помню слезы и тихие всхлипы. Я помню рассказы о жути бытовых условий, когда любое естественное желание исполнялось в присутствии нацистов - в их присутствии и... стоя! Не знаю чего боялись это нелюди, возможно, что с земли бедт поднят камень или нечно другое, что можно использовать как оружие, но... стоя. И шли дальше.

Усталость давила на плечи, окружающее казалось диким, страшным сном. Многие падали. Если их не удавалось поставить на ноги, раздавались громкие хлопки выстрелов. Обездвиженные трупы бросали в придорожную канаву. Заливающихся рыданиями детей, эсэсовцы оттаскивали куда-то взад колонны.

Чем дальше двигались, тем чаще звучали выстрелы. К ним стали привыкать...

Когда началась перестрелка, она почти никого не удивила. Лишь когда заметили, что нацисты испуганно расстреливают ближайший березняк, поняли, что произошло что-то странное.

Пришлось лечь в пыль дороги, чтобы спастись от шальных пуль. Бабушка прижала покрепче мою мать, закрыла рукой голову Сашки и так лежала когда перестрелка набирала обороты, и свист пуль слышался над самым ухом, когда пугающий немецкий лай раздался совсем близко, когда крики и стоны перемешались со разрывами гранат.

Внезапно все стихло. Лишь чьи-то шаги приближались к бабушке, пока не остановились совсем рядом. Она все лежала, закрыв глаза и прижимая к себе детей. Кто стрелял в немцев – загадка, но что эсэсовцы станут еще более злыми, было очевидно. Подошедший кашлянул и слегка ткнул в плечо женщине носком сапога. Бабушка сжалась, приготовилась к выстрелу, сердце замерло в предвкушении конца. И тогда, над ухом раздалось веселое:

- Ну, шо, бабёнки, не зачипи́ло? – бабушка подняла глаза - на нее с улыбкой смотрел здоровенный русский мужик, обросший лохматой светлой бородой.

Партизаны! Белорусские партизаны отбили колонну петровцев!

***

Несчастных людей увели в лес, где и прятали до самого освобождения Белоруссии в 1944 году. Женщины варили еду, дети собирали грибы-ягоды, мужики, когда не воевали, оборудовали землянки, чтобы пережить холода. Один ватник шел на троих – грелись поочередно. Трофейные консервы считались деликатесом. Вместо привычных сегодня детских тальков и присыпок, использовали березовую труху. Было тяжело, но Надежда росла! Так и дождались избавления.

Куда немцы гнали петровцев точно не известно, но родственники из соседнего села, которых отправили чуть раньше, оказались на заводах Германии. Измученные и больные вернулись они только в 1945 году. Но из их односельчан снова увидеть дом смогли далеко не все.

Бабушка постоянно вспоминала Пелагею, понимая, что ребенку одному не выжить в военных условиях. Сердце требовало отыскать хотя бы труп, чтобы похоронить дочь по-человечески. Как только Белоруссия было освобождена, бабушка собрала детей и отправилась домой – в Петрово. Еще несколько семей двинулись вместе с ними.

Более трех недель шел поезд из Белоруссии до Смоленска. Расстояние, которое сейчас можно преодолеть за несколько часов, заняло 23 дня – вагоны забирали для нужд фронта, и беженцы терпеливо ждали. Дополнительные дни ежеминутных мыслей о судьбе потерянной дочери. Почти месяц разговоров и обещаний соседей прочесать весь лес, но найти бездыханное тельце бедного ребенка. Чтобы отдать ему последние почести.

Петрово встретило пепелищем. Уходя, немцы спалили деревню дотла! Лишь недостроенная банька, особняком стоявшая на берегу речушки, осталась цела. Туда и отправились все прибывшие – восемь или девять многодетных семей, решившие жить под укрытием уцелевших стен.

Страшно было идти по бывшей улице среди сгоревших домов. Безлюдно. Немцы ушли, обслуга разбежалась, одного из полицаев повесили партизаны, а Фрола увели с собой бойцы Красной Армии. Только сруб бани маячил впереди спасительным кровом. Только речушка звенела перекатами в полнейшей тишине. Только… бодрая краснощекая девочка сидела на берегу, плескаясь ногами в прохладной воде!

Это была Пелагея. Живая, здоровая, вытянувшаяся за месяцы отсутствия матери. Рядом, лениво помахивая хвостом, паслась корова.

Слезы радости. Крики счастья. Бесконечные объятия. Долго бабушка не могла налюбоваться дочерью, обнимая и ее, и других детей, и соседей, и даже корову.

Уже потом, когда баньку накрыли обгоревшими досками и разным хламом, когда в обожженной немецкой каске сварили похлебку, когда усталые люди расселись вокруг горячего варева, Пелагея рассказала свою историю.

Большая война маленькой Пелагеи

Вечером того злополучного дня, когда жителей Петрово погнали в Германию, Пелагея возвращалась поздней обычного – задремала на лесной полянке. На подходе к селу ее встретил Фрол и рассказал о случившейся беде. Он велел девочке уходить в лес вместе с коровой и какое-то время не показываться немцам на глаза.

До поздней осени Пелагея блуждала по лесам, питаясь молоком и ягодами, но когда ночами стало подмораживать, когда спать на свежем воздухе больше было нельзя, вернулась в деревню. Ее приютил Фрол, поместив корову к своим животным. Немцам он сказал, что девочка его дальняя родственница, оставшаяся без родителей. Он даже отобрал у своего коллеги-полицая «семейную ценность» - швейную машинку “Zinger” и вернул ее Пелагеи. Гнать одного ребенка в Германию бессмысленно, и нацисты смирились с присутствием Пелагеи, не видя в подростке угрозы.

А угроза была! За время своих странствий по лесам, Пелагея встретила партизан. Их отряды действовали в лесах Смоленщины, но разрозненные, нецентрализованные выступления носили случайный характер. Лишенные постоянного места обиталища, они не смогли приютить девочку вместе с коровой, а расставаться с кормилицей Пелагея отказалась наотрез.

Это знакомство помогло партизанам. Раскаявшийся Фрол превратился в помощника – планы немецких операций, в которые его посвящали нацисты, он детально записывал на крохотные бумажки. Предстоящие перемещения нацистских войск подробно стенографировал. Фиксировал время и место рейдов.

Каждый день Пелагея отправлялась пасти корову, а в зимнее время ходила на реку, за водой. Часто задерживалась дотемна. Иногда ноги заносили ее на старое кладбище. Именно там, под покровом сумерек, появлялся связной и забирал у девчонки записки Фрола.

Немцы недоумевали, почему рейды оказываются провальными. Почему из леса, который еще вчера был совершенно пуст, сегодня появляются вооруженные люди и нападают на нацистские автоколонны. Почему срываются почти все их планы.

Когда стали подозревать Фрола, было уже поздно – в начале 1943 года Красная Армия наступала на Смоленск. Нацисты подожгли деревню и, бросив лишних теперь полицаев, отступили.

Партизаны вместе с Фролом пытались спасти пылающие дома, но огонь победил - деревня превратилась в пепел. Второй полицай не успел сбежать – его повесили на ближайшем