Р А З Г О В О Р Ы О Т Е Н Я Х

                                            Евгений Угрюмов



1 декабря 2010 г.



                                       






                                    Р А З Г О В О Р Ы  О  Т Е Н Я Х
            Импровизации, транскрипции, мотивы, модуляции и пересечения
                                      (Записки профессора Делаланда)















                               









                                                      I

                                 
                                  Сколько в этом краю невыразимого, такого, что
                                              стоит над свежестью, над утром, над хорошей
                                              погодой и даже над воспоминанием…
                                                                (Марсель Пруст, «Против Сент-Бёва»)

          Надо только взяться умеючи, сосредоточиться на чём-то одном, от  всего отвлечься и  выдать желаемое за действительное…
                                                                      (Гюисманс Жорис Карл, «Наоборот»)

Дело в том, что бывают рассказы, прелесть которых заключается в них са-мих, в то время как прелесть других рассказов состоит в том, как их рассказывают…
                                                        (Сервантес, Сипион в «Разговоре собак»)




- Ах, профессор Делаланд! Сколько же Вы, уважаемый, наделали шума своими записками, своими, как Вы их назвали, «Записками о тенях» или «Рассуждениями (что ещё  смешнее) о тенях»?
Дальше я стал говорить профессору общие слова, по поводу общих мест… хо-тел, как говорится, сказать несколько общих слов по поводу общих мест, но про-фессорский палец остановил меня, а сам профессор, как если бы профессорский палец и профессор были не одно и то же, сам профессор заметил, что если бы за общие места платили деньги, он бы написал их штук сто…
- Да, - всё же вставил я, - frische Luft ist wichtig! – а сам подумал, что сейчас как раз только и платят, что за общие места. В общих местах больше общего места.

по поводу общих мест, мудрости, невежества и пошлости

Нет! по поводу общих мест, мудрости, невежества и пошлости потом!

Мы же, к делу.
Как-то так случилось, что благородная частица «де», всегда тяготея, конечно, к солидной своей базе Лаланд, фамилии, которая, наверняка, происходит от учёного литератора, астронома и масона де Лаланда , известного (все помнят) своими примечаниями к „Entretiens sur la pluralité des mondes“, Бернара Ле Бовье де Фон-тенеля, вышедшими в 1800 году и перепечатанными в 1826 году под заглавием… словом, словом, благородная частица «де» не выдержала (частица не выдержала), сорвалась, заменила свою строчную «д» на прописную «Д» (это было время, ко-гда и de, и da, и дон, и донья, и von, и сэр, и все другие частицы родовых и, я бы сказал, классовых привилегий несколько потеряли в цене (здесь в цене и в весе одно и то же), и люди больше выставляли напоказ свои кошельки, чем своё (по-вторюсь) потерявшее в цене благородство; когда в моде  на первых местах стояли Ругон-Маккары и Каупервуды… и Нортумберленды, а не Рыцарь ржавого (вот именно), печального образа; частица «де» сорвалась и прилепилась к своей со-лидной, как уже сказано, базе и образовала фамилию нашего уважаемого профес-сора – Де-ла-ланд, - прочитайте медленно, по слогам, как и написано, и прочувствуйте как язычок Ваш с каждым слогом наслаждается прикосновением к задней поверхности верхних резцов, заячих, как принято их называть у дантистов, прикосновением к ним… о-о-о! о таких прикосновениях знают специалисты, патологоанатомы, прозекторы, зубные врачи… хотелось бы подслушать разговор, изви-ните,  какой-нибудь серой мозговой массы с маточными, извините ещё раз, тру-бами или, извините, в третий раз, с жёлчным пузырём… а сам наш профессор к Ругон-Маккарам и Каупервудам не имел отношения и, наоборот, был склонен к благородным (это «благородным»! - надо где-то дальше разъяснить), так вот, к благородным мыслям и поступкам, чем к денежному их эквиваленту.
А может – может, стоило бы его записать в потомки чудесного музыканта, ком-позитора и любимца Короля-Солнца Мишель-Ришара и тоже де Лаланда?

немножко о короле-солнце, заслезившемся глазе и стиле рококо

Солнце такое, что даже у Короля-Солнца заслезился глаз. Светило ужалило, чтоб Король не забывался, но Король и не забывался, это был не тот король, кото-рый забывается. Королю только зажмурилось, улыбнулось на косой манер, и он сказал, выходя из кареты, своему любимцу и, как уже было сказано, музыканту, композитору и верному слуге Мишель-Ришару де Лаланду: «Государство – это я! А церковь, это то, что внутри у меня…» - он хотел сказать, «внутри меня»… бук-ва… предлог всего… а какая разница!
Ах, церковь (ещё, ещё) стиля «пламенеющей готики»; в церкви, стиля «пламенеющей готики» за превосходным органом развлекал и, как позже было замечено, развлекая, поучал Короля-дитя, Короля-солнце, Короля Франции и Наварры, Людовика XIV Великого, наш (mein big pardon, за наш, Herr Professor, извините, ува-жаемый, за «наш», за такую, некоторую фамильярность, но я, в процессе, будем так говорить, так слился, соединился или, если хотите, растворился в Вас, что по-иному и не понимаю уже себя, как только родственником и, извините, может, двойником… или тенью! вот! произнесено словцо! Не намеренно, но интуитивно! Будет литературоведам работа: определять от чьего лица ведётся рассказ и, даже, может быть, пишутся «Записки», чувствую я себя родственной Вашей душой, и всё Ваше, с Вашего позволения, прошу Вашего позволения, считаю нашим)… итак, с начала: поучал, развлекая, Короля-дитя  наш вероятный или, правильнее сказать, один из наших вероятных предков, родитель, может, предшественник, или дед, или щур (претендент на место в нашей родословной ветви), отец, патри-арх, тотем и прародитель, праотец и прадед, и пращур, и родоначальник, и глава музыкального суперинтендантства самого, что ни на есть гламурного государства в мире Мишель-Ришар и, снова же, де Лаланд. De Profundis, Miserere и Contitebe-ror… словом, ту-ру-ру, ру-ру-ру, ру-ру-ру мурлыкала подруга и знакомая профес-сора Делаланда (это та, которая возразила и заметила, что профессорский палец и профессор – это совсем и не  одно и то же; см. выше про пальчик), словом, подру-га мурлыкала и напевала из Ришара де Лаланда, когда её вдруг обымало (неопре-делённая форма этого глагола - обымать ), как сказано, gaicommeun de profundis, что значит, весёлое, как панихида, настроение.
Любимец намекал королю, что искусство в королевской персоне должно (не только прелестные и обворожительные крестьяночки, дочери садовников, гор-ничные и безумные мавританки), должно тоже занимать своё (nämlich, достойное) место… но, с этим у персоны было туго, и, хотя метафора и оксюморон ещё дер-жали осаду, кружевные и всякие другие подвязки на его стройных ногах (строй-ные ноги и высокие каблуки подрисовали ему льстивые придворные живописцы, а на самом деле, он был малорослым и с короткими ножками), так вот подвязки на его стройных ногах, по сути, уже являлись предвестницами этого… э-то-го роко-ко. 
«Бежишь, бежишь глазами, а уму – так  ничего и не достаётся! – острила хозяй-ка модного кукольного салончика (она же самая - подруга и знакомая профессора; снова вспоминаем «пальчик»), в то время как известный ансамбль «Рококо», стряхивая с себя рутинность будних дней , наигрывал Шопена… извиняюсь, так и лезут на ум общие места, мол, если наигрывать, так только Шопена по клави-шам, нет-нет-нет! тогда уж лучше, наигрывать что-то из Детуша или Люлли, или Куперена, или Коллен де Бламена, или самого же Лаланда… нет! не Шопена со-всем, конечно. – Сплошные розочки и фантики, - не унималась подруга, - сплош-ная, я бы сказала, асимметрия! Баян! Извините, профессор, но всё это - баян, ува-жаемый. Помните, как говорила ваша тётя… - или, может, это был дядя? - «Хоро-нили тёщу, порвáли два баяна!»»
Это был не дядя и не тётя – это был профессорский папа, папа профессора… но! о нём ещё будет, а подруга, подруга, ах, как же она была неправа! Эти цветоч-ки, листики, бантики, вензелёчки, цепляясь друг за друга, во множествах своих, складываются и завершаются причудливым рисунком, и тогда  глазу совершенно-го, проходящего мимо альтруиста, как ещё будет сказано, становится всё понятно, и гордость объемлет его за человека и скрашивает, может, стыд за него (за чело-века), как за целое человечество, как за биологический вид и как за божье созда-ние . «Божье» здесь не потому, что бог создал такой феномен природы… «божье» здесь, как расхожий символ, как знак чего-то, что должно было бы быть венцом, а оказалось невенцом.
«Но, что делать?..» - профессор разводил руками - такая она у них была их под-руга. А друг профессора, доктор Александр Жабинский, прозванный в этом Zirkel (кружке) другом парадоксов (хорошо хоть не «сыном ошибок трудных» или, и того серьёзнее, «богом изобретателем»), этот «парадоксов друг» замечал тут же, что «Aquila, - на чистой латыни замечал, - non captat muscaus». Замечание доктора вызывало молчаливое осуждение, ну, может, «осуждение», слишком, поэтому, скажем: вызывало молчаливый укор профессора, а у подруги замечание и не вы-зывало никакого укора, потому… потому что… женская логика, женская интуи-ция… ах! но об этом позже, об этом ещё будет… может она плохо знала латынь? вряд ли…  «Aquila non captat muscaus»… Для тех, кто не знает (по-)латыни, пере-веду. Это значит, в переводе с латыни: «Орёл не ловит мух».
Надо здесь заметить, что как раз в этом стиле, в стиле Рококо (а то стал бы я…) были написаны «Заметки» профессора, и моя экспозиция, это только жалкая по-делка, подделка под профессорскую манеру - пытаюсь подготовить тебя, терпели-вый читатель (тебе ещё предстоит), но «…основы супрематѝи французского язы-ка, манер, мод, удовольствий были заложены, несомненно, временем «Короля-Солнца», - а! профессор Делаланд понимал, что родословную можно проследить и до Адама, как сказано: «…был весьма почтенного рода: имел своим предком Адама»  (смешно, правда, же? Такая шутка. Но на это и рассчитывали, чтоб рас-смешить. Однако, одно дело смешить и совсем другое дело прозревать смешное в жизни. Должен здесь заметить, что я всё меньше и меньше замечаю смешное в жизни), и, однажды, играя в кости с приехавшим к нему доктором Жабинским в гости (кости - гости… какая прелесть, не правда ли? невидимые миру слёзы!), с доктором Жабинским в кости, считающим, что история человечества создаётся магами и мифотворцами, и что история, хоть все и думают, что она началась со Скалигера, на самом деле, на нём закончилась; играя в гости, простите, в кости, наш профессор остановился вдруг (может, раздался звук сорвавшейся где-то в шахте бадьи?  раздался и остановил его, с уже поднятой для броска рукой), про-фессор остановился вдруг, застыл, как бы, вдруг, как будто вдруг его пронзила, извините (снова, mauvais ton), будто его пронзила молния с неба или, ещё того хуже, если уж сравнивать и говорить метафорами (метафорически, сказала бы профессорская подруга), профессор вдруг замер… как будто был он муха («фи, фи-фи», - сказала-таки подруга; помним «пальчик»), муха на стекле! почуявшая занесённую над ней, над ним мухобойку… остановился, или, правильнее, остано-вил его звук: бадьи ли, а может стрелка на стенных часах царапнула, переместив-шись, согласно идущему времени, на минуту вперёд, или  колокол на соборе, тот «который