Шум ветра

пробил тяжелый ящик с какой-то липкой гадостью, бумаги были разметаны и вдобавок присыпаны сантиметровым слоем коричневой земли, каковой, по словам местных жителей, в округе не наблюдалось, в мансарде зияла огромная дыра, охранная сигнализация не подлежала восстановлению. И... прилетел еще - непрошеный подарок: огромный ствол дерева, прогнивший внутри; упал так, что комлевым концом постучался к ней в окно, и как-то уж очень неправдоподобно в этой стихийной вакханалии: осторожно, словно костяшкой пальца, в единственной, пожалуй, минутной паузе за целую ночь.
Перепуганная Ольга Липатьевна прижалась к спинке кровати, натянув одеяло на подбородок; в доме никого не было, включая Анну, которая не удосужилась вовремя позвонить, - отключились не только телефоны, но и ночник.
Многое, что она передумала за эту ночь: от террористов до черт знает еще до чего... Очень испугалась при мысли о Егоре: он стучал?.. и... еще утром, когда охранник несколько раз назвал дерево липой, которая корнем (надо же, что еще лезло ей в голову!) лежала в ее отчестве. Но между двумя испугами она все же больше думала о мальчишечке, и больше пугалась за него, быть может, застигнутого стихией в дороге, в полном одиночестве.

Анна же застряла у школьной подружки, никуда, ни к кому не дозвонилась; они потягивали через трубочки хорошее винцо, болтали всю ночь, и не думали ни о каком светопреставлении...

Вячеслав вернулся от тети: от второй, младшей дочери бабушки, следившей, и не без удовольствия, за внуком, уписывающем с ложки за одну щеку, из немытой руки - за другую: наваристые щи и ломти пахучего, бородинского хлеба, привезенного им из Москвы.
Флюсы вздувались и опадали, вздувались и опадали.
Настоящая мама Вячеслава жила где-то в Украине, с новым чернявым мужем и вторым ребеночком мужского рода: то есть - с братиком, а Вячеслава на ноги  ставили бабушка с дедом на две скромные пенсии, да на одну дедову оказию, которая могла случиться, а могла и не случиться...
Слава Богу, годик оставался: Вячеслав учился на пятерки с четверками, готовил свою судьбу к коренному повороту: настоящего своего отца он никогда не видел и отчество ему было дано для документов, что называется - прямо с потолка, а при постриге монаху дают только имя, и Вячеслав мечтал, заново, родиться, чтобы уж, точно, без греха...
"Много ем?" - он прервал вопросом последовательное свое изложение. "Растешь, - спокойно ответила бабушка, - ты рассказывай"; - и дед, стараясь не греметь посудой на кухне, также к нему прислушивался.
"Все, как всегда..."
Но было и новенькое, которое Вячеслав продолжил в собственной редакции, потому что от сути его он даже всплакнул в электричке, спрятав лицо между журнальными страницами, - до него не сразу дошло тетино жестокосердие.
Тетя с мужем снимала частную квартиру, работала не покладая рук для ее оплаты и для накопления на собственную, но цены так росли, что она не поспевала за ними, и все чаще приходил ей на ум крайний вариант из трех-четырех составляющих, главная из которых заключалась в продаже родительской квартиры, - иначе... лучше застрелиться.
В ее последних откровениях и обнаружилась закавыка, заставившая Вячеслава все переиначить на свой лад; тетя сомневалась в том, что сможет ужиться в новой квартире с такими своими родителями, а он представил им ее заботливой, предвосхищавшей их немощное одиночество, в связи с отъездом внука на вольные хлеба.
Заголосила тарелочная ватага, и дед ей поддакнул: "Обманет!"; бабушка вцепилась сухонькой ручкой в кожаный подлокотник: "Замолчи сейчас же! Она и твоя дочь!.."
Ну а далее: все, как всегда, - если бы не телефонный звонок.  
Отец Сергий несказанно обрадовался: наконец-то!.. - с учетом уже позднего времени кратко изложил существо ответственного послушания: одна нога - туда, другая - обратно, то есть в храм, где он будет его с нетерпением ждать; туда - ко вдове ("... упокой, Господи, душу раба Твоего Егора..."), - шофер знает, что да как, - а Вячеславу предлагалось, пока, не отходить от окна, чтоб без лишней задержки.
На окно же налипли трое; со слов бабушки, отец Сергий на дню по пять раз звонил, - значит дело - "сурьезное". "Значить, очень!" - добавил и свое слово дед.
А за окном, тем временем, заворачивалось что-то совсем невообразимое: вой, стук, свист, перелеты, перекаты неодушевленных предметов: тряпочных, деревянных, металлических; потом черный смог закружил, сокрывая все от глаз, оставляя звуки - страшные...
Бабушка оттолкнулась от окна, закрыла лицо руками: "Вот она! Вот она - кара Божья, по грехам нашим!"
Бабушка - бледная-бледная, тонкая-тонкая; дед за спинкой ее коляски седой, сутулый, на ногах полусогнутых; но Вячеслав спокоен за них потому, как вычитал из писаний Святых отцов, что о родителях монахов Сам Господь заботится, и только Ему ведомым образом.
... И какая уж тут машина, в такую погоду; Вячеслав пробовал - пробовал дозвониться, но безуспешно.

У Марины грудка юная, свежая, как два голубка с голубыми крылышками, с розовыми упругими клювиками; собственными ручками она старалась их не касаться, чтобы не подвергать преждевременному износу, - собственными ручками - значит, бесплатно, бесплатно - неоправданная роскошь в ее положении; это - ее капитал, которым она должна распорядиться разумно; не за горами - старость, на которую не захотят смотреть в зеркало даже собственные глазки, не говоря о чужих лупалах на денежных мешках, подобных Якову Наумовичу. Мама ей частенько говаривала: "Куй железо, пока горячо!" - но, патрон не железо, а склизкая тряпка: как ни стучи, все - глухо... А у Марины единственный козырь, да и тот как бы мнимый: как-будто бы она кое-что знает о причастности его к убийству Егора Тимофеевича, - она была свидетелем последнего их, особенного, скандала; она тогда - испугалась, и понятно, что не за себя, она - единственный свидетель мотива, и, если понадобится, конкретных слов типа: "Если ты не селаешь, как мне надо, то пеняй на себя! - или еще покруче: не доживешь до утра!.." - и могла бы краешком глаза уловить вороненый ствол револьвера из заднего кармана убийцы.
Она - смогла бы и так за себя постоять, но все же надеялась - обойтись без крайних мер...
Она дозвонилась до патрона с тысяча первого раза, и сразу же наврала ему, не останавливаясь, с три короба: что успела съездить на Рублевское шоссе, что присмотрела домик, точь-в-точь, как на картинке, и, что поговорила со знакомым (знаменитым!) адвокатом о чистоте сделки купли-продажи по банковскому перечислению: так надежнее...
Старый хрен чего-то (понятно - чего!) не понимал, наконец-то - включился: почему Рублевское?.. да что, да как: да, главное, как прошла ночь? да где сейчас долговязый, чем занимается?..
Информативно, без эмоций... Он - в ванне, прикрытый на щеколду с этой стороны; был у жены, оставил два заявления: на развод и увольнение; не врет - явился в слезах, при двух чемоданах; сомнений - никаких!.. Ну что еще?.. У нее-то вопросы поважней будут: где гарантии?.. а если их не будет, то она готова развернуться назад, и обидеться так, что мало не покажется...
В самый неподходящий момент связь оборвалась; она же решила, что - все это проделки самого "урода".
А Яков Наумович же, не сумев вдунуть жизни во внезапно "омертвевшую" трубку, рассеянно подошел к окну, и... не меняя этой своей рассеянности, пронаблюдал за тем, как макушка фонарного столба полыхнула бенгальским огнем, как провода с нее опали, превратившись в уздечку для рекламного щита; кто-то невидимый, там, натянул поводья: "Тпр-р-у-у!.."; щит встал на дыбы и... медленно завалился назад, подминая под себя капот джипа Якова Наумовича.
А Яков Наумович лишь отловил блаженную улыбку в оконном стекле, высадил из себя на него нежный, туманный овальчик, и... в нем поставил жирный восклицательный знак. То есть, он - справедлив! Он выкупит ей квартиру, которую она же и снимала, и вдобавок к тому, подарит ей джип, который... восстановит за свой счет. И пусть она еще повстречает в своей жизни такого дурака, который бы за удовольствие с чужим мужиком отвалил бы ей квартиру в центре Москвы с японским джипом вкупе.
Ленечка сам прекрасно справился с поставленной задачей, Катерина сама избавилась от Долговязого (это же ясно и без лишних слов!), а эта проститутка была лишь нанята для подстраховки.  
И такая плата за - ничто!
Нет, сегодня он, Яков Наумович не только справедлив, но и безгранично щедр, потому, потому, потому... что у него, сегодня, прекрасное настроение.
А еще через два дня он почувствует себя и сердечным благодетелем всех нищих и обездоленных, потому что, наконец, умрет капитан дальнего плавания, и все расходы на похороны, Яков Наумович возьмет на себя, несмотря на то, что из-за чьего-то головотяпства (об умерших плохо не говорят), недостроенную крышу во время сухопутного шторма сорвет и унесет в неизвестном направлении.

Как умирал известный, неизвестный, капитан дальнего одиночного плавания?..
Известно - неизвестно...
Скрипнула дверь, тихонечко; не сделав и шага, медсестра задохнулась, закашлялась, прослезилась: не спасал ее и передушенный ядовитым одеколоном платок вокруг шеи - завеса ненадежная: через него - решето прорывался знойный настой из гниющего тела, испражнений и еще из чего-то такого, что ни словом сказать, ни пером описать. Со вчерашнего дня, нетронутыми, лежали на блюдечке яблочные дольки, подморщенные, но еще такие молодые на фоне лица, вырезанного одеялом из окружающего мира.
Уловив в поле зрения шприц, неподвижные глаза его оживились, белые: выпаренной солью, губы выпустили наружу нечто подобное вздоху облегчения; не было еще в ее практике случая, чтобы умирающий не воспринимал прихода медицинского работника без надежды на выздоровление - всех это касалось, всех, всех без исключения, всем - хотелось жить...
Она откинула одеяло, пошатнулась от головокружения. "За вами кто-нибудь ухаживает? - с обессиленной злостью пролепетала она, - я патронажная сестра, я не обязана... - свободной рукой выдернула последнее подобие простыни, поискала глазами замену (и вчера, и позавчера искала...) - не нашла, подтянула кверху то, что когда-то называлась ягодицей, проткнула его, довела поршенек до упора, - военкомат, соцобеспечение, я им звонила, - подрезала к долькам свежих, - почему не кушаете?.."
Капитан хрипел последние разы, - теперь-то уж точно последние, - по опыту знала, до утра он не дотянет...
Быть может... Быть может, он встретил смерть на капитанском мостике, когда ударил в борта шторм, и команда покинула корабль, когда с треском завалилась мачта и паруса унесло в неизвестном направлении; а быть может, кто-нибудь сказал, что продался он за "тридцать сребреников" на старости лет, быть может... Все же лучше, когда первым из  бренного мира уходит муж; патронажная сестра знала из собственного опыта, что, в противном случае, кончина одинокого мужчины, как правило, трагична и "не ухожена", и после нее долго еще тянется неясный, можно сказать, путанный след. И если уж в судьбу его не вмешалась новая, коварная по сути, женщина, то он уж, непременно, ввязался в какую-нибудь сомнительную историю.

то - ее капитал, которым она должна распорядиться разумно; не за горами - старость, на