Златовласка и Боня. Сказка для взрослых и не очень взрослых детей

Златовласка и Боня. Сказка для взрослых и не очень взрослых детей.


Глава 1.
А ты сам-то в это веришь?

Я устало откинулся от письменного стола, заваленного бумагами и пожелтевшими пергаментами. Чай в стакане уже давно остыл и подернулся какой-то нелицеприятной пленкой, схожей с бензинными пятнами на мутных весенних лужах. Большое увеличительное стекло на костяной ручке, словно пресс-папье прижимало собой мятый, и чрезвычайно истертый документ времен двенадцатого века. Над его переводом со старославянского, я и просидел весь вечер. То, что я в нем разобрал, самым необъяснимым образом разбудило во мне, нечто давно забытое, но от чего-то очень дорогое, словно отбросив лишние тридцать лет, я вновь стал двенадцатилетним подростком, с вечно разбитыми коленями и грязными, в порезах руками. Я вздохнул, глотнул холодный, отдающий березовым веником чай и вновь склонился над рукописью.
….- А еще, брате мой Юрий, в подарок твоей супруге удачно разрешившейся от бремени, я дарую девицу златовласую, на заморских языках говорящую, зело грамоте обученную, и при ней, собаку, странного вида, без хвоста, но с огромными, стоячими ушами. Девку эту, Марьей кличут, выловили ее во время сбора полюдья, недалече от реки Яхромы, верстах в двадцати, уж ты пристрой ее нянькой княжича Всеволода, она ему зело….. Дальше текст был полностью уничтожен временем и водой, но я почему-то точно был уверен, что речь шла о моей подруге детства, соседке по даче-Маше Кирилловой и ее собаке, французском бульдоге Боне, ушастом уродце, чем-то необыкновенно похожим на летучую мышь.
А история, произошедшая со мной в мае 1941года, действительно была загадочна и необыкновенна…..
Правление дачного кооператива, решило очистить заросший пруд, расположенный прямо возле покосившегося, дощатого домика, принадлежащего нашему бессменному сторожу деду Прохору. И не то, что б уж очень он (я имею в виду пруд), был очень нужен товариществу, но какая-то, очень ответственная, пожарная инспекция указала на определенный параграф в своем циркуляре, где черным по белому было указанно на необходимость иметь пожарный пруд на территории дач. И вот, в один прекрасный, майский день, из-за поворота, фырча и страшно воняя бензином, выполз оранжевый бульдозер, с сияющим, словно серебро лезвием ножа перед собой. За рулем бульдозера, сидел костистый мужик в голубой, линялой майке, с черным как у негра прокопченным лицом, ужасно гордый, и, по-моему, невменяемо пьяный. Загнав с разбегу своего железного коня прямо в центр заполненного зловонной тиной, и остатками гниющих водорослей пруда, этот самый мужик, начал энергично дергать какие-то, только ему известные рычаги и педали. Трактор бешено вращал всеми своими колесами, разбрасывая в разные стороны ошметки слизи и грязи, но двинуться с места уже не смог, все более и более погружаясь в смердящую пучину. Когда грязная, черная вода хлынула в кабину, бульдозерист, отчаянно матерясь, выпрыгнул из нее, и, провалившись сразу по свою впалую грудь в это месиво, выпучив от страха глаза, побрел к берегу, тихо, по женски повизгивая. Выбравшись на берег, и растолкав собравшихся ото всюду зевак, он, завывая и не оглядываясь, побежал куда-то в сторону, оставляя после себя коровьи лепешки вонючей грязи. А трактор, блеснув напоследок передним стеклом своей кабины, и прощально фыркнув мотором, ушел на дно. Еще несколько минут, среди больших, мутных пузырей виднелась его труба, с прокопченной нашлепкой, но вскоре и ее не стало. Блестящая как антрацит поверхность пруда успокоилась. Успокоилась и смеющая толпа, стоящая по берегам пруда. Люди, постояв для порядка еще некоторое время, стали расходиться, негромко посмеиваясь и переговариваясь.
А мы с Машкой остались. Присев на огромный, вросший в берег валун, и болтая свешенными ногами, в почти одинаковых, кожаных сандалиях, мы разговаривали о чем-то, чему-то смеялись, и, наверное, были безмерно счастливы именно тем счастьем, которое появляется именно в двенадцать лет, и именно у …..Хотя не стоит, наверное, углубляться в природу счастья, главное, что нам было хорошо сидеть, болтая ногами, и глядеть на мутную поверхность пруда, на котором вновь ,как ни в чем не бывало появились невесомые водомерки, а маленькие динозавры- тритоны опять выставили из воды свои любопытные головы. На том месте, где утонул трактор, с водой происходили странные метаморфозы. Из мутной глубины пруда, поднимались, причудливо колыхаясь клубы ила, который многие века, лежал не потревоженным, и в эти илистые узоры вплетались бензиновые, фиолетовые разводы вытекшего горючего. Подул легкий ветерок, на поверхности пруда вспучилась легкая рябь, сияя многочисленными солнечными лучиками, а в самом центре пруда, солнечные блики неожиданным образом сфокусировались в одно, нестерпимо яркое свечение, и резко, словно влажной тряпкой, безжалостно хлестнуло нам по глазам.
Как только наши глаза приобрели возможность, что либо видеть, мы с Машей, неожиданно для себя обнаружили, что хотя и сидим, все еще на том же валуне, но прямо под нами, протекает, пусть и не глубокая, но все же река, с явно выраженным течением, а на противоположном ее берегу, раздвинув камыши, стоит облаченный в рваную кольчугу мужчина, с мохнатой бородой и странной, красного бархата шапке. На кожаном поясе у него был приторочен колчан со стрелами, а через плечо висел лук, с витой тетивой.
Одновременно с нами, мужчину с луком увидел и Машин французский бульдог Боня. Соскочив с теплого валуна, на котором он преспокойно до этого спал, пес с хриплым, отрывистым лаем, быстро перебирая короткими, кривоватыми лапами подбежал к берегу реки и бросился в воду. Человек на том берегу с усмешкой посмотрел на жалкие потуги Бони переплыть реку, и видимо посчитав собаку несерьезным для себя противником, снял с плеча лук, и ловко наложив стрелу на тетиву, почти не целясь, выстрелил в меня. Все это, заняло какую-то минуту, а уже в следующее мгновенье, я катался от резкой боли, пытаясь вытащить у себя из левого предплечья глубоко засевшую стрелу. Машка, увидев кровь, толчками бьющую у меня из-под пальцев, побледнела, а потом, приподняв меня за воротник моей же рубахи, тихо, но очень внятно прошептала.- Вовка, потерпи немного, бежим к нашему дубу, там, в пещерке и спрячемся.
Но не успел я ответить, как с противоположного берега, раздался громкий свист, и к лучнику, все еще стоящему среди камышей, не спеша, и почти беззвучно приблизилась невысокая, чуть крупнее пони, лохматая лошадь. На ее рыжей, изогнутой спине, вместо седла, был наброшен кусок, какой- то шкуры, кое-где протертой до самой кожи.
Маша не стала дожидаться, пока воин взгромоздится на свою лохматку, и почти волоком, все, также крепко держа мой воротник, потащила меня вдоль русла реки. Почти не переставляя ног от слабости царившей во всем моем теле, я тем ни менее сообразил, что раз наш с Машкой овраг, где в летнюю жару всегда было так прохладно, и где мы с ней часто сидели, покачиваясь на старых, поваленных деревьев болтая о том, о сем - сейчас является руслом реки, значит нас, каким-то необъяснимым способом, перебросило в прошлое, возможно очень далекое прошлое. И, что не стоит нам бежать к нашему дубу, огромному великану в три обхвата, в надежде укрыться в небольшой пещерке, укрытой от посторонних глаз в его толстых, узловатых корнях. Так как вполне может статься, что и дуба то еще нет, просто не успел вырасти.
Но дуб уже был. Вернее сказать дубок, не толще руки, он стоял, как и в наше время на склоне оврага, вернее русла реки, молодой, кудрявый, покрытый свежей, весенней листвой, а вот пещеры под его корнями еще не было. Маша в отчаянии чуть не заплакала. Я поймал ее взгляд, полный обиженного недоумения, и понял, что она смотрит не на меня, а на ту лужайку, где стояла дача Машиных родителей. Дачи естественно не было, как и не было колодца с длинной, всегда влажной цепью, забора с покосившимися столбами, и небольшого фруктового сада с корявыми, изогнутыми яблонями и грушами.
Машины глаза странным образом мгновенно наполнились слезами, от чего стали еще более зелеными и огромными, чем обычно.
- Не плачь Маша,- попросил я ее, и в это самое время, длинный, причудливо свившийся кнут стеганул меня по той самой, раненной руке. От неожиданной и резкой боли, я резко закричал, и вероятно потерял сознание, так как последнее, что я помнил о тех невероятных событиях, это только то, что у меня перед глазами стоит какая- то багровая пелена, хриплый лай Машиного француза, и что мне ужасно неловко лежать на дне оврага, ногами вверх.
В себя я пришел уже только под вечер. Я лежал под дубом, а вокруг меня хлопотали Машины родители. Стоящий рядом человек в белом халате, видимо вызванный кем-то врач из Дмитрова, с интересом осматривал наконечник стрелы, извлеченный у меня из руки. Увидев его, я вновь провалился в глубокий обморок.
Проснулся я уже утром, в своей постели, на нашей даче, когда стало известно, что Маши нигде нет. Оказывается все взрослые соседи, во главе с Машиными родителями, вооружившись фонарями и факелами, всю ночь проискали мою пропавшую подружку. Но ни ее, ни собаки, так и не нашли. Они и на меня-то наткнулись совершенно случайно - на обрыве оврага, кто-то заметил мой сандалий, с оборванным ремешком, а ниже и меня самого, всего окровавленного, с располосованной надвое рубахой.
Когда утром, в одних трусах, с туго перебинтованной рукой я вышел на крыльцо, оказалось, что моего пробуждения уже давно ждет следователь из местной прокуратуры.
Разложив на летнем, дощатом столе какие-то бумаги, этот не молодой, и, на мой взгляд, усталый человек, с очень худым, и каким-то желтым лицом , достал из клеенчатого портфеля эту мою злополучную стрелу, обернутую в носовой платок, и бросив на меня взгляд равнодушный и утомленный, спросил.- Ну, что, Вова Сидорин, рассказывай, зачем и как ты убил вчера, несовершеннолетнюю Машу Кириллову? Куда спрятал тело, да и, между прочим, можешь рассказать, чем тебе помешала ее маленькая собачка? А также расскажи подробно, где ты взял эту стрелу, которую надо полагать сам же себе и воткнул в мякоть руки, что бы запутать следствие?
Мой отец, который невдалеке делал вид, что перекапывает грядку, громко фыркнул, и попытался что-то сказать в мою защиту, но следователь прикрикнул - Попрошу вас, гражданин Сидорин не мешать следствию, иначе я буду вынужден, взять вашего сына под стражу и препроводить его в Дмитровский следственный изолятор.
Лицо отца пошло яркими красными пятнами, желваки на его скулах задвигались, и он сквозь зубы тихо произнес - Я вам не гражданин Сидорин, а капитан НКВД города Москвы, и вы мне рот не затыкайте! Тоже мне, нашел убийцу. Это ж надо додуматься, что двенадцатилетний пацан, убил свою подружку, самолично проткнул неизвестно где взятой стрелой руку, да еще умудрился сам себя несколько раз через все тело перетянуть чем-то вроде кнута или нагайки. Тоже мне Пуаро нашелся!-
Потом, повернувшись ко мне, сказал уже более спокойно, - А ты Вовка, не бойся, говори всю правду. Ни кто с наших дач тебя виновным не считает. Я сейчас в Москву съезжу, туда и обратно, часа через четыре буду здесь. Привезу настоящих специалистов.-
И не слушая