поставит.
- Так я не лежачий больной, а нервный.
- Будешь командиру возражать, быстро станешь лежачим, а для нервных у нас есть особенный комплекс упражнений повышенной сложности: они подтягиваются на турнике много раз больше других придурков, которые ни черта не нервничают, хотя и стоило бы, знай они, что их ожидает.
- А что их ожидает?
- Марш-бросок в полном обмундировании.
Придурки, до того безразлично слушавшие командира, сразу занервничали.
- И еще! - продолжал напутствовать командир. - Вращаясь на турнике, смотрите, не сверните шеи. Это важно. Они теперь не вам принадлежат, а всей нашей армии.
- Нашей армии?!
- Ну не иностранной же! Иностранной армии принадлежат иностранные шеи. А теперь передаю вас старшему сержанту Приходько. Забирай оборванцев, сержант!
Приходько угрюмо посмотрел на нас и сказал:
- Сразу предупреждаю. Слово старослужащего для вас закон. Любые его желания должны исполняться немедленно и беспрекословно.
- Даже невыполнимые?
- Невыполнимые - в первую очередь!
- А из тяжелой артиллерии бить будем? - спросил худой новобранец, восторженно щурясь из-под очков.
- Рядовым говнюкам (здесь учительница сильно смутилась, но прервать Ганнибала не осмелилась) из пушек стрелять не положено. Лично я, тебе бы и рогатку не доверил, все равно сил не хватит резинку натянуть... Ты какую музыку на гражданке слушал? - вдруг неприязненно спросил он.
- Берлиоза люблю, товарищ сержант.
- Старший сержант! А Берлиоза отставить! В армии надо любить веселые маршевые песни и своих командиров. Ну если тебе стрелять невтерпеж, будешь стрелять для меня сигареты. Заодно приобретешь очень полезные в армии навыки: отличную реакцию, умение быстро бегать, разовьешь выносливость и нарастишь мускулы.
- Это каким образом, товарищ старший сержант?
- А вот когда будешь стрелять у старослужащих сигареты и так... мелочь всякую, тогда и узнаешь. Обещаю, ты узнаешь много интересного, в том числе и образом...
- Рвусь в бой, товарищ старший сержант!
- Рвешься, говоришь. Это тебе наши ветераны, дембели и дебилы организуют в лучшем виде... А ты чего хромаешь? Эй, это я тебе говорю! - обратился сержант к одному из наших. - Ногу натер?
- Нет, это у меня от рождения, - отвечает тот. - Одна нога короче другой на тридцать сантиметров.
- Ну и артисты сидят в призывной комиссии, - покачал головой Приходько. - Нет, чтобы подравнять перед отправкой.
Физрук проглотил стакан воды, стоявший на столе у Нины Федоровны, и продолжил:
- Скучно показалось в армии по первому впечатлению. Но мне его быстро развеяли. Хороший кросс по пересеченной местности, опять же, отягощенный полной выкладкой - и никаких впечатлений! Ни первых, ни последних, вообще никаких...
Ну и все время рядом товарищи по оружию: дембели, черпаки и другие старослужащие - они нам скучать не давали.
Прошло полгода. Лежу как-то, запыхавшись и темпа не выдержав, на пыльной дороге, ее же, эту пыль проклятую, заглатываю, в сердце покалывает, и подходит, значит, ко мне старший сержант Низмутдинов, наклоняется и спрашивает:
- Ну что, солдат, постиг науку строевой подготовки?
- Постиг, - отвечаю, - что жизнь не стоит на месте. Вот, чувствую, как она сейчас от меня стремительно убегает.
- Ну-ка, - пнул меня сержант, - вставай быстро - и за ней вдогонку!
Отказываюсь. Говорю, что сил на продолжение движения больше не имею.
- Приказу не подчиняешься, солдат! - гневно заклекотал Низмутдинов. - Да, слабовато у тебя с дисциплиной, даже больше скажу - паршиво! С такой дисциплиной - знак отличника боевой подготовки не заработаешь.
- Единственное, что я могу здесь заработать, это паховую грыжу, - горько сказал я сержанту. - И я не автомобиль, чтобы все время бегать, в него хоть бензин заливают...
- Разговорчики! - заорал старший упырь Низмутдинов. - Ты еще не знаешь, что такое настоящая служба! Но я все сделаю, чтобы ты узнал. Вставай и вперед! Хоть на карачках, а вперед!
Делать нечего. "Слушаюсь!" - говорю, и встаю на карачки.
- Обязательно слушайся, солдат, - немного пообмяк Низмутдинов. - Служи с удовольствием и старайся со рвением... А воротничок у тебя грязный. Дома тоже такие носил?
- Да не носил я воротнички дома, - отвечаю.
- И сапоги чистишь скверно, я в них не отражаюсь. А должен! Да, придется тебе казарму драить.
- Драют палубы, - поправил я его.
- Я тебе и палубы организую, - пообещал сержант. - И не одну. Ты у меня все подряд чистить будешь, до самого увольнения.
Здесь он погорячился, конечно. Но с годик потрудиться пришлось. Дальше легче пошло. Вот тогда-то я и узнал, какая самая лучшая книга на свете. Я-то думал раньше, что это книга избранных произведений поэта Некрасова. Мой же товарищ по оружию, Ахмед, обозвал меня ишаком, плюнул мне на сапоги и сказал, что это безусловно книга ашуга и Гомера двадцатого века - Сулеймана Стальского. И был бы жив сейчас Гомер, он бы умер от зависти к Сулейману.
- Идиоты, - просветил нас, товарищ старший сержант Миша Гельдерод. - Лучшая книга на свете - армейский устав! И знать вы его должны лучше, чем Некрасова, Сулеймана и Гомера вместе взятых, потому что ничего лучшего до сих пор не написано. Устав, это вам не журнал "Крокодил", полистал, поржал и выбросил. Он должен как гвоздь сидеть в ваших мозгах, как поэт Некрасов, как Сулейман ибн Дауд, мир с ними обоими...
- Сулейман Стальский, - подсказал Ахмед. - Но я не хочу, чтобы в моей голове сидел Некрасов, а уж тем более гвоздь!
- Да кому интересно, чего ты хочешь! - закричал Миша Гельдерод. - Повторяю для вас, идиотов - того, кто не будет знать устав, на учениях выжму беспощадно, как половую тряпку! Вы еще запомните мои слова, и меня запомните!
И мы с Ахмедом его запомнили. А после армии, мы с ним встретились и тепло поговорили. Правда, теперь Миша Гельдерод, разговаривает неважно. Очень мешает вставная челюсть.
Да, отличные истории рассказал наш Ганнибал Ильич о своей привольной пионерской и комсомольской жизни. Правда, не все мы поняли, особенно про комсомольские армейские годы. Но все равно, это было здорово!
- Какая интересная жизнь! - воскликнула учительница. - Сколько впечатлений!
- Это только ее начало, - скромно сказал Ганнибал.
- Ребята! - обратилась к нам Нина Федоровна, возбужденная рассказом физрука. - Ведь и ваши папы были молодыми, шутили и смеялись.
- Мой папа и сейчас смеется, - признался Сашка Прохоров. - Правда, мама утверждает, что смех без причины - признак...
- Довольно, Саша, я тебя поняла.
- А я не понял, - сказал Сестренкин.
- У меня папа тоже смеется, - сообщил Вовка Брусникин. - Особенно после работы. Но мама говорит, что это истерический смех.
- А что это значит?
- Это, когда смеются громко, долго и никак не могут остановиться.
- На психических похоже, - заявил Меднис. - Они тоже смеются, смеются, а потом как шпокнут! Я психических боюсь.
- А я боюсь хулиганов, и больше всего Пипякина Владимира. Он тоже смеется, смеется, а потом как даст! И беги в перевязочную - голову бинтуй, - пожаловался Ленька.
- Я вот что хотела сказать, - проговорила учительница. - Было бы здорово, если бы ваши папы пришли в школу и рассказали о своем счастливом пионерском детстве и комсомольской юности. Наверняка им есть о чем вспомнить. Или хотя бы написали об этом в домашнем сочинении.
Что-то я глубоко засомневался в том, что папа сядет за домашнее сочинение. Он даже мне сочувствует, когда такое случается. Но отчего не попробовать...
Но папа написал. Как ни странно, написал ни он один.
- Интересно, что тут насочиняли ваши родители о своем детстве, - произнесла учительница, выкладывая перед собой на стол стопку тетрадей. - Итак, откроем наугад... Папа Прохорова Саши... "Как я в солдатах служил. Дневник. Выдержки". Гм... Ну и как, интересно...
24 июля ...года.
Три дня назад, мой друг и соратник, Кызы, утопил бронетранспортер... вместе со мной. Чудом нам удалось выбраться из машины. Кызы наглотался воды и попал в санчасть, откуда уже не вернулся. Я стукнулся головой о БТР, отчего машина сильно пострадала, а в броне осталась вмятина. Увы, я тоже попал в санчасть. Командир сказал, что если у меня остальные части тела такие же крепкие, то мне надо записаться в аэроклуб и прыгать с парашютом, а может, и без оного.
То же число
Кызы лежит с закрытыми глазами и не дышит уже третий день, но пищу принимает регулярно и ест с большим аппетитом. Доктор говорит, что он уже пятнадцать лет в армии, но такого еще не видел
Учительница покачала головой.
- Не понимаю, при чем здесь светлые воспоминания детства? Почитаем дальше.
30 июля
Кызы открыл один глаз, но по-прежнему не дышит. Слышал, что его хотят перевести в подводный флот.
3 августа
Кызы открыл второй глаз. Я сказал ему, что хочу летать как птица и скоро поднимусь выше облаков, а потом сигану оттуда с парашютом.
15 августа
Кызы, наконец, самостоятельно открыл рот и попросил папиросу. По этому случаю нас навестил командир. Кызы изъявил желание продолжить службу в планерных войсках.
- Что, - сказал командир, - мало тебе бэтээра, хочешь еще и самолет утопить. Тебе только телегой колхозной править, а не на самолете пикировать. Вас бы, козлов, в звании принизить, да нет у нас званий ниже рядовых.
- Есть такие звания - вредители! - подсказал ему старший сержант Мазуркевич.
Кызы долго сверлил их злобным взглядом и потребовал принести обед.
25 сентября
Вышли мы утром с Кызы из расположения части, а вечером войти не смогли. Темно. Ни зги не видно. Прямо чертовщина какая-то с этим увольнением! Выходили из части - часть на месте, приходишь - нет ее. Хорошо командир помог.
- Хотим с Кызы ракету освоить, - доложил я командиру. - Летать охота - сил нет!
- Ракета подождет, а пока осваивайтесь на гауптвахте, - ответил командир.
- А нас с Прохоровым поощрят медалями? - спросил Кызы и дико заорал.
- Ты что вопишь, придурок? - ласково так говорит командир, а глаза у него вдруг замерзли.
- Страшно жить в безвоздушном пространстве, - произнес Кызы, по-прежнему дико вращая белками глаз, и неожиданно добавил: - Вот вернусь из армии и на поварихе женюсь, жрать все время охота.
- Поговори у меня, Цицерон!
- Мы таких, товарищ командир, знать не знаем!
- Вам и не положено. А положено вам
