Храм закрывался, и она, трижды перекрестившись перед иконостасом, молча положила на пустое кандило восковую свечу, ещё немного постояла, впившись глазами в Спасителя, что-то про себя проговорила и обречённо вышла. Ну и что с того, что её свеча не была зажжена и не сгорела? Ей уже не было дела до дальнейшей судьбы податливого теплу человеческих рук светильника: зажгут ли завтра, переплавят заново или вновь продадут…
Какая, по большому счету, теперь ей была разница? Господь видел её жертву – и этого достаточно! Она успела Ему показать свою решимость: летела во всю прыть с другого конца города, чтобы успеть обратиться перед алтарем к тому, кто единственный мог бы разделить или даже взять на себя её тяготы.
Спустившись со ступеней Собора во двор, она плюхнулась на скамью и, наблюдая, как тускнеет в сумерках золотое покрытие куполов, продолжила свои воззвания. Уходить отсюда без ответа не хотелось. Мягкими волнами вдоль автотрасс зажигал уличные фонари горсвет. За оградой туда-сюда сновали люди. Из близлежащего бара доносились обрывки веселой песенки.
- Не стоит этого делать, -откуда-то из-за угла храма вышел сторож со связкой огромных тяжелых ключей, прихрамывая и опираясь на палку, присел рядом с нею. Ему было немногим за шестьдесят, но ей показалось из-за его седых кудрей, что он совсем древний.
- Не стоит этого делать…, и не спрашивай меня, откуда я это знаю. Всё равно не смогу объяснить - снова повторил старик, прислоняя палку к краю скамейки. Глубоко вздохнул и замолчал.
Она мельком взглянула на сторожа, перевела взгляд на ступеньки и, не проронив ни слова, уставилась на кошку, которая доверительно растянулась возле перил на паперти, вылизывая рыжую лапу. Лёгкий ветерок гонял по тротуарной плитке единственный листок. Служители и прихожане давно разошлись, а тяжелая деревянная дверь входа во храм всё ещё была приоткрыта так, что из притвора на ступени струился неяркий желтый свет. Но старик, как ни в чем не бывало, продолжал сидеть рядом и молчать.
- Я лесбиянка. Знаете, это как в случае с алкоголиками, которым проще бороться с недугом только тогда, когда они открыто признают себя алкоголиками, даже если десятилетиями не пьют. Когда мне было лет пять, мы ночевали у бабушки, и меня положили в одну постель со старшей сестрой, которая на два года была старше. С этого всё и началось, - преодолевая спазмы, сжимающие горло, и нарушая молчание, глухо выдавила из себя женская фигура, уходящая в тень красивейшего кустарника, высаженного чьими-то заботливыми руками вдоль церковного забора.
Старик не ответил. Он даже головой не качнул, лишь только продолжал слушать и тяжело дышать: мххх... мхххх…
И как потоком неуправляемой воды сносит плотину, её душу наконец-таки прорвало, и вся нестерпимая горечь устремилась наружу:
- Мы лежали под одним одеялом. Она повернулась и залезла в мои трусики рукой, стала там трогать. Я получила свой первый оргазм. Мне понравилось, и с тех пор я часто прибегала к такому самоуспокоению. Я была ребёнком! Мне казалось это таким же естественным, как расчесать укус комара, потереть ушибленное место или выпить стакан воды, когда мучает жажда. Хотя и скрывала эти забавы от взрослых. Боялась, что будут ругать.
Однажды летом, мы играли с соседской девочкой в куклы на большом покрывале, расстеленном во дворе бабушкиного дома на солнышке. Я понятия не имела, откуда берутся дети, и она меня просветила. По-видимому, она что-то видела дома, будучи пятым ребенком в семье из восьми, потому что в тот день она подробно рассказала и показала, как муж должен сосать соски у жены. Деревенская малышня взрослеет раньше городской. И уж точно во взрослых делах разбирается лучше детёнышей, взращённых на асфальте. Я помню, как моё детское тело после этих рассказов напряглось. Сердце застучало так, что казалось, оно выскочит наружу из моей груди. Запретная тайна до предела взволновала меня. Я даже сбежала от этой девчонки, бросив куклу на покрывало, и спряталась за домом, чтобы втихаря погладить себя и успокоиться.
Я помню, как родители меня оставляли у соседки несколькими этажами выше, когда уходили к кому-то в гости или по делам. Обычное дело! Я была очень худеньким синюшным ребёнком с белой прозрачной кожей и белобрысыми волосами. Соседка жалела меня и пыталась вкусно накормить. Потом почему-то оставляла со своей дочкой, которая была лет на семь старше, толще и выше. И, будучи уверенной, что мы с нею хорошо поладим и будем дружно играть во что-нибудь интересное, уходила либо в дальнюю комнату смотреть телевизор, либо к другой соседке. Её Олька не могла дождаться момента, чтобы из светлой кухни отвести меня в тёмный зал. Ей было лет пятнадцать, и она, должно быть, хорошо понимала, что делает со мною нечто запретное, поэтому и не включала в зале свет. Там стоял большой диван-кровать, на который она меня укладывала. Нет. Одежду не снимала. Олька просто ложилась на меня сверху и терлась своей промежностью о мою лобковую кость. Она так сильно давила, что мне иногда было очень больно, а иногда и приятно. И вот помню, что дышать было тяжело, когда она придавливала мои грудь и живот своим весом. Потом она теряла интерес, включала свет и садилась читать книжку, а я, совершенно не зная чем себя занять, сидела на диване и тихонько разглядывала красный узорчатый абажур на бра. Я не сопротивлялась её играм и никому из взрослых об этом не рассказывала.
Потом, чуть повзрослев, я стала сама играть в эти игры со своими ровесницами. Мы приходили со школы, делали уроки и, пока родителей не было дома, устраивали в детской различные баррикады, где можно было уединиться и экспериментировать со своей сексуальностью. Теоретически мы знали всё, но ничего не понимали, как это взрослые тёти на практике делают с мужчинами. В эти игры играли почти все мои подруги. И никто никому из взрослых никогда почему-то ничего не рассказывал. Впрочем, в то время взрослых особо и не интересовало, чем занимались дети. Лишь бы учились хорошо. Хотя при совместном просмотре фильмов, просили отвернуться или закрыть глаза, когда показывали сцены с поцелуями.
Годам к восемнадцати все подружки уже имели опыт сексуального общения с парнями. А я все ещё продолжала сама себя тайком утешать и пребывала в каком-то неведении, что мне делать с моею жизнью дальше. Парням я нравилась, дружила с ними, но в постель к ним не спешила. Почему-то охоты не было начинать. Когда целовали, даже противно было. Брезгливо вытирала их слюни с лица. На каждое предложение отшучивалась, что близость будет только после свадьбы. По этой причине раз за разом нарывалась на ситуации, когда мои парни совершали интимную близость с другими девушками.
Я безоговорочно и без сожалений от них уходила. Но не потому, что была гордая. А потому, что… сама не хотела с ними. Страх был какой-то. Пока однажды моя подруга не рассказала по секрету, как это классно быть с парнем. Помню, как она смеялась надо мной, когда я жадно слушала её о том, что нужно в постели с мужчиной делать. И в моей голове появилась идея-фикс, что я тоже должна попробовать. Но это «попробовать» обязательно должно быть с мужем. К этому моменту в моей жизни появился парень на шесть лет старше. За него я и вышла замуж в свои восемнадцать.
Впервые узнав о существовании Бога, я поверила Ему и ревностно ступила на путь христианства. Крестилась, венчалась. Систематически посещала службы в костёле, каялась, исповедовалась, причащалась. Семейную жизнь воспринимала, словно раз и навсегда мне данную данность. Даже мысли не допускала, что может быть как-то иначе. На чужих мужчин глаз не поднимала. Считала мужа первым и навсегда единственным мужчиной в своей жизни. Безумно хотела ребёнка. Да что там одного - много детей! Каждую свободную минутку молила Всевышнего дать мне дитя. Погрузившись в семейные дела, я больше всего на свете мечтала стать отличной женой и матерью. В повседневной круговерти напрочь позабыла весь свой детский сексуальный опыт. Найдется ли на земле более чистый и светлый человек, каким была я в тот период?!
Но не срослось…
Через год после свадьбы муж всячески стал надо мной измываться. Во время интимной близости позволял себе унижать меня. Обзывал. Говорил, что я уродина, и его не возбуждаю. Что неумело крашусь. Сравнивал со шлюхой. Что ношу простые, как у старухи трусы. Что я дура, раз не могу себе купить кружевное бельё. Что музыку специально для секса мне надо покупать, а не рок слушать. Тогда ещё не было интернета, и мы записывали всё на кассетах. Не любил он меня и затюкал так, что вскоре я сама о себе стала совсем невысокого мнения. Терпела. Ведь перед Богом в костёле дала клятву быть с ним и в радости и в горе! И только тайное желание и надежда о ребёнке меня согревало.
Всевышний сжалился надо мной, и я понесла. Я так радовалась! У меня появился смысл жизни.А потом муж ушёл жить к другой женщине, бросив меня беременную на произвол судьбы. Дочь родилась мёртвой. В канун моего дня рождения. Вместе с дочерью умерла и я.
После развода терять было уже нечего. Моя жизнь была кончена! Я не смогла воплотить мечту праведно прожить свою жизнь в замужестве с единственным мужчиной! Словно отняли основу, за которую я ухватилась и держалась. Выбили почву из-под ног. Ксёндз пояснил, что у меня есть только два пути: доказать, что муж страдает душевным недугом, либо ждать, когда он помрёт. В обоих случаях я могла бы повторно выйти замуж и не нарушить обета. Короче, ждать, когда он помрёт, я посчитала слишком жестоким желанием, и поэтому всё, что мне оставалось в этой жизни, - это прелюбодействовать, ибо я не в силах была укротить свой буйный организм.
Общаться с парнями стало совсем неинтересно. Но делать нечего: плоть требовала своего, и парни слетались ко мне, как на мёд. Впервые поняла, как я красива. Меня снова потянуло к женщинам. Но я не могла переступить черту. Вера в Христа пересиливала, хоть я и выказывала Ему свою обиду: за что? Смерть моей дочери была несправедливой! С момента крещения, отрекшись от прошлых грехов, и до гибели ребёнка, я была чистейшим созданием! Вот я и стала бесцельно прожигать свою жизнь, оплакивая безвозвратно утраченную чистоту...
Поездка в Болгарию перевернула мою жизнь. Древние православные храмы и свадьба, которую я наблюдала по православному обряду, – всё это натолкнуло меня на мысль, что мне нравятся православные обычаи. В них не было той помпезности, отстраненности и гротеска, присущих католичеству. Всё было как-то проще, душевнее и ближе. Я начала читать труды Святых Отцов, пока не созрела принять православие. Священник, надевая на мою шею православный крестик, напоследок сказал мне, что не в силах отменить брак, совершенный в католичестве, но и считать его действительным тоже будет не правильно. А посему, если я захочу, то смогу совершить таинство венчания так, как это положено. Я тогда удивилась и пожала плечами. Ведь у меня не было в тот момент серьезных отношений с кем-либо из парней, да и я не рассчитывала, что они будут. Впервые в жизни я не шла из храма домой по дороге, а летела где-то поверх, не касаясь земли…
Намаявшись со мной, мама наконец-таки выдала меня повторно замуж. Я не сопротивлялась,
