"МАМА, НЕ ЧИТАЙ-2", ИЛИ СЧАСТЬЕ, ПОРЕЗАННОЕ КУСОЧКАМИ

деньги, но в ситуации, когда тебе «не положено» – фигушки! Никто никому выбора не предоставлял. Даже возможность вступить в жилищный кооператив была обусловлена очень жёсткими правилами и ограничениями. Осмелюсь также напомнить, что стоимость кооперативных квартир была вовсе не рыночной (никакого рынка не существовало), а весьма условной, с потолка взятой. Поэтому место, где тебе жить, количество комнат и квадратных метров каждому указывали свыше. Как повезёт, где получится, куда «впихнёшься». За тобой был только один выбор – вступить «в бой» (часто бессмысленный, бесперспективный) за кооператив или отказаться от него.
        И для совсем забывчивых: когда речь шла о бесплатных квартирах, то хоть наизнанку вывернись, но никто не мог, имея одного ребёнка, получить квартиру из трёх комнат. Две – и точка, причём, в лучшем случае. А если бы мои мама и папа захотели иметь четыре комнаты, то могли мечтать об этом до посинения. Им и три-то с трудом выдали.
И ещё. Где дали, там и живи. Без учёта капризов, какой кому район нравится, у кого где близкие живут, легко ли добраться до любимой старенькой тёти...
        Некоторые добивались кооператива и в 70-е годы, чтобы получить жилище побольше, ведь в этом случае, за деньги, на человека допускалось чуть больше «метров». Но когда мои предки получали свои «метры от работы», средств на такую роскошь у них просто не было. Так что родительская квартира – это бесплатное государственное жильё, приватизированное ими в начале 90-х.
        Вот такая «объективка» справедливости ради. Важно помнить и понимать: никто никого не стремился «осчастливить», все члены семьи в данном случае блюли свой интерес, просто интересы иногда совпадали. Что не отменяет огромной благодарности за отдельное жильё, полученное мной в 21 год. Этого отцу пришлось добиваться тяжёлыми, мучительными «играми» и прочими не очень приятными телодвижениями. Деньги – дело десятое, ты попробуй право получить, в нужный список попасть, выгрызть эту привилегию, обойти очередь и подружиться с нужным «иваныванычем»! И, разумеется, очень желательно быть членом партии, ещё лучше активным. Так был устроен совок, если кто вдруг подзабыл. Мне не лень напомнить.
        К счастью, первый взнос оказался не таким уж большим, по силам предкам (Сашины мама и папа тоже приняли участие). Остальную сумму мы сами могли выплачивать – на это давалось много лет. В трудные для Сашиной семьи времена мы, оба неплохо зарабатывающие, поднапряглись и постепенно отдали долг свёкру и свекрови. Кстати, инициатива была моя: боюсь, самому Саше такое никогда в голову не пришло бы. Уже довольно скоро мне предстоит понять и усвоить, что мой муж хорошо умеет брать деньги, а вот отдавать долги, к великому сожалению, «не его чашка чая», как и держать слово. Одно из моих горчайших открытий. Но это позже…
        Жалею, что моим родителям не отдали! С другой стороны, подозреваю, что они не взяли бы денег: как показала жизнь, их подарки – не подарки, а рычаги давления и влияния. Иногда шантажа. И требовать дары обратно, если ты оказалась «плохая», для них нормально (я тут же отдавала, кстати). Знала бы, ничего от них никогда не взяла. Но до этого знания надо было дожить.


        ПЕРЕСТРОЙКА И ОЖИДАНИЕ

       С началом перестройки для нашей семьи началось ожидание, когда построят дом, в котором нам приобрели двухкомнатную квартиру. Ещё не поняв, не осознав, что происходит в обществе, я по инерции обдумывала житьё в разрезе «строительства норки-крепости», где спрячусь от мира, а работу придумаю себе такую, чтобы поменьше иметь дел с социумом.
       Красивого слова «фриланс» тогда в ходу не было, существовало банальное «надомник». Но ни шить, ни стричь я не умела, поэтому решила научиться машинописи, приобрести машинку и – боже, какое счастье! – вообще не ходить «на службу», а спокойно жить в прекрасном (а каком же ещё!) убежище по собственному режиму, отдавая своё время любимым занятиям – книгам, кино, заботясь о семье, и при этом прилично зарабатывая (о том, как неплохо можно получать, стуча на машинке, знала не понаслышке: мать всегда отдавала свои рукописи машинисткам). Если быстро и хорошо печатать, то можно вполне «настукать» среднюю зарплату по стране – так я рассудила и пошла на курсы, которые с успехом закончила. По скорости и грамотности оказавшись одной из лучших в большой группе. Туманная перспектива начала приобретать вполне отчётливые черты.
       - Собираешься всю жизнь быть машинисткой? – кривила губы мама.
       - Посмотрим, - пожимала плечами я. – Пока – да. А вообще непременно рожу детей.
       - Пффф, - фыркала она.
       Однажды, когда мне было лет четырнадцать, я имела неосторожность сказать, что хотела бы, наверно, стать домохозяйкой и родить троих детей, на что мама заорала:
       - Тоже мне – рожальная машина! Дура какая!
       Сейчас с ней согласились бы многие современные женщины, в какой-то мере даже я. Не по форме, разумеется, а по сути. Но только в какой-то степени: найти себя в радости материнства – прекрасно! Но убегать в него как в защиту от окружающей действительности (а именно такой мотив был главным в моём желании) – в корне ошибочно, это уже не радость, а глупость с непременными плохими последствиями.
       Тогда я выбирала либо «жить, как все», то есть работать на нелюбимой работе, «тянуть лямку», стоять в мрачных очередях, охотиться тёмными вечерами за продуктами, вертеться юлой, совмещая девятичасовой рабочий день и семью, и к сорока превратиться в старуху, измученную и мечтающую о пенсии, либо «уйти в дворники и сторожа», но как-то не очень представляла для себя такую перспективу, либо устроить жизнь так, как получалось у немногих избранных: работать дома, по минимуму общаться с обществом и государством, удобно совмещая зарабатывание денег и семью. Третий вариант казался самым привлекательным.
       Ни о каком творчестве я тогда не помышляла, потому что вообще не чувствовала желания и потребности ни сочинять, ни писать, ни делать карьеру. Всё же совок вовсю продолжался, и любая активная деятельность внутри заданной системы была мне глубоко неинтересна – слишком много правил гнусной игры: вступи в комсомол, потом ещё в партию потребуется… Ходи на собрания, на субботники, на демонстрации с портретами вождей. Голосуй, как требуется. Пиши не то, что хочешь, а что нужно.
       Примеры родителей, ой, как не вдохновляли! Почему, уже не раз рассказывала, не буду повторяться. Главное и основное: они не казались мне счастливыми, так как всегда пребывали «в страдательном залоге», всё было им не так и не эдак, работа для них выглядела тягостной необходимостью. У отца это в меньшей степени проявлялось, хотя ему приходилось активничать по партийной линии – быть секретарём парторганизации, бррр! А мама… Наблюдая за ней годы и годы, я стала слышать в выражении «радость творчества» насмешку, иронию. Какая там радость! Каторга же. По крайней мере, так выглядело со стороны. Или у неё умело получалось создавать впечатление. Но зачем? В любом случае, с моей детско-юношеской точки зрения, мамин писательский труд был сущим адом, прежде всего – для неё самой.
       Я уже достаточно повзрослела, чтобы принимать решения о собственной дальнейшей жизни. Но, разумеется, у меня не было никакого жизненного опыта, а рядом, увы, не оказалось ни одного умного взрослого человека, с которым можно было бы всё по-человечески, без издёвок надо мной, обсудить. До меня тогда не дошло, что в стране происходят процессы, которые изменят нашу жизнь кардинально, а потому наступает самое время делать разные, пусть сумасшедшие и рискованные, но решительные шаги именно в смысле карьеры, собственного дела и даже – да, творчества. Не виделось в упор или не верилось. Поэтому мои устремления и мечтания пока совсем не изменились: подальше от всего! В норку, выглядывая из неё время от времени понюхать свежий ветер сюрпризов и любопытных новостей.
        Мечталось о доме, который выстрою по своему разумению, сделаю его таким, каким мне видится мой мир – спокойным, домашним, уютным и надёжным. Вот из этого и исходила. Потому машинопись казалась самым верным решением – для начала. А потом… Посмотрим. Ещё я думала, что и на Сашу можно рассчитывать – в смысле его работы, карьеры. Всё-таки ЗИЛ. А он у нас комсомолец, и учёбу, благодаря моим тычкам, выправил: из троечника превратился почти в отличника. Это я его «заела». Ага, мамина дочь!
        Да, родить детей. Конечно, обязательно двоих.

        Мне казалось, что я всё ещё люблю мужа. Утихла былая страсть? Видимо, это нормально: наверно, у всех так, все так живут. То, что муж не моего «уровня», принималось, как единственное, чего я заслуживаю – всё-таки капанье на мозги, насколько я неидеальна, а без диплома вообще бросовый товар, дало определённые плоды: меня убедили, что я не заслуживаю ничего лучшего, что Саша – предел мечтаний таких, как я. Спасибо, что хоть он не бросает! «Кому ты ещё нужна? Кому ты, такая, можешь сгодиться?» - нередкие материны пафосные восклицания, которые отпечатались в моих мозгах прямо на извилинах. А потому я не придиралась к мужу и заставила себя прекратить думать, что, возможно, совершила ошибку. Меня любит человек, которого я достойна. Всё! Вопрос с любовью и замужеством закрыт навсегда. Нет страсти? Нет былого чувства? Тоже мне причина! Мне удалось себя уговорить и успокоиться по этому поводу. Вот она – сила самовнушения! А уж когда начал строиться кооператив, то в этой части своей жизни я поставила жирную точку. В двадцать лет.
       Нет, я не страдала, отнюдь. Напротив, была убеждена, что всё налаживается, чувствовала себя довольно спокойной и уверенной в будущем. Ведь вся советская база счастья у меня имелась: преданный, любящий, добрый муж, всегда следующий за мной по пятам, готовый исполнять просьбы и даже приказы – и мои, и моих родителей; нормальное материальное положение, благополучные мама и папа, и на подходе квартира. Нет, вот так: КВАРТИРА!!! Это же было главным, а иногда единственным фундаментом жизни и счастья советских людей. И далеко не у всех имелось. В те времена квартира была чем-то вроде символа абсолютного успеха, удавшейся судьбы. Если она есть – жизнь сделана!
       Мы к этому приближались.                     
       Будущее, туманное и начерченное пунктиром, казалось, приобретало ясные и милые сердцу черты. И это был мой выбор, правда, в определённых и не мною заданных параметрах, но других у меня тогда и не могло быть. Я, наконец, просто начинала жить, как мне казалось, по своему разумению, наплевав на насмешливые и злые слова близких. Они не прекращали мелкую травлю ни на день, но у меня стала нарастать мозоль. Всё чаще, слушая их, глядя в их лица, думала: «Не вам меня учить. Ваша жизнь – фиговый пример, несмотря ни на что. Вам же хреново!». Однажды я им это скажу вслух, но нескоро, очень нескоро… А ведь не сказала бы никогда, если б не вынудили, не довели до этого.
       Тогда я их любила, хотя что-то в моём отношении уже менялось. Впрочем, я всё ещё очень боялась матери. Боялась её презрения и неудовольствия. К счастью, отращиваемая мозоль помогала мне больше не умирать каждый раз от её