"МАМА, НЕ ЧИТАЙ-2", ИЛИ СЧАСТЬЕ, ПОРЕЗАННОЕ КУСОЧКАМИ

относительном душевном покое.
       Жаркое лето на море? А было ли оно? Или вообще приснилось?

Снова птицы в стаи собираются,
Ждет их за моря дорога дальняя.
Яркое, весёлое, зелёное,
До свиданья, лето, до свидания!
Там, где мне в ладони звезды падали,
Мокрая листва грустит на дереве.
До свиданья, лето, до свидания!
На тебя напрасно я надеялась…

       Ах, да, красивые и умные мальчики из Сочи. С первым из них хватило одной встречи, чтобы понять, до какой степени мы друг другу не нужны и не интересны. А второй… Кажется, он увлёкся мной довольно серьёзно, на несколько лет. А я – нет. У меня опять всё «выключилось» с началом учебного года. Иногда мы виделись, а он с годами превратился в очень интересного молодого мужчину – умного, ироничного, по-настоящему красивого. Последние разы мы встречались компанией, я была уже с будущим мужем, а он со своей девушкой. Но мне казалось, что между нами пробегала искра.
        Не оказался он вовремя рядом со мной – спустя два года, когда… Об этом потом.
        Теперь решусь признаться – ведь мы потеряли друг друга из вида давным-давно и навсегда, да и вообще жизнь уже почти прожита… Когда-то в прошлом я нередко жалела, что у нас с ним не сложилось – из-за меня. Будучи в замужестве, родив дочь и много позже, часто думала о нём. Очень часто. Вот так, Петя, да!
        Хотя, возможно, ошибалась и мне показалось-привиделось, что он был мною по-настоящему увлечён… Что я могла в этом понимать?


БОЖЕСТВЕННАЯ НЕВЕСТКА И ХАРАКИРИ

       1980 год – рубежный для меня по нескольким причинам. Во-первых, женился мой брат, и в доме начался культ личности номер два. Номер один – это сам брат, номер два – его жена. Я об этом много рассказывала, не хочется повторяться. Поэтому вкратце – в семье появился персонаж, который мне ставили в пример, или лучше сказать тыкали в него моей поганой мордой целыми днями: вот какой надо быть красивой, вот какой надо быть отличницей, вот какой надо быть умницей! Вот! Какой! Надо! Быть! А такой, как я, особенно по сравнению с божественной Лерочкой, быть не надо. Может, даже вообще не стоит быть, в смысле – существовать.                                        
        Культ личности номер два развела, разумеется, мама, но папа так бешено подключился к процессу, что я прямо не знала, как это понимать. Любой взмах ресниц восемнадцатилетней прелестницы фиксировался, обсуждался, и отец бросался исполнять угаданные желания идола. Я смотрела на родителей, особенно на отца, и не узнавала их. Было чёткое ощущение, что они, наконец, обрели любимую доченьку. Нашли её, потерянную давным-давно в роддоме, когда им подсунули такое чудовище, как я.
        Преувеличиваю? Если бы! При появлении невестки у родителей менялся тон речи, они практически начинали сюсюкать. А вот в её отсутствии меня попрекали, например, не таким, как у Лерочки, выражением лица или неумением укладывать чёлку, как она. И так с утра до вечера.
        Тем не менее, я старалась полюбить невестку, и у меня даже получалось. Поначалу, вторя родителям, настроила себя на нечто вроде сильной нежности к ней. И, представьте, почувствовала настоящую нежность – ну ведь и впрямь красавица, ну какая зайка, какая изящная, какие глазки, какие лапки! Глазки и лапки, почти по Гоголю. Сейчас-то ёрничаю, а в мои пятнадцать лет всё было по-настоящему: я искренне умилялась семейной любимице.
        Чтобы до конца «быть хорошей», присоединилась к общему хору и на каждом углу благовестила, что мой брат женился на самой прекрасной в мире девушке. Нет, богине! И сама в это уверовала: готова была бухаться на колени при явлении высшего существа. Родители, особенно папа, всякий раз почти это самое и проделывали.
                 

        Чёрт, не получается не говорить об очень болезненном! Но как выкинуть слова из песни? Именно к этому возрасту я знала, что дико, фантастически, люто раздражаю отца. Он не мог выносить меня даже в небольших количествах, любые мои эмоции и высказанные вслух мысли вызывали у него настоящие приступы гневливой мании. Я всё время ему мешала, даже если появлялась в поле его зрения раз в сутки. Но он либо читал газету, либо смотрел телевизор, либо… да всё, что угодно – всякий раз я оказывалась не вовремя. И всеми возможными способами – жестами, мимикой, чертыханьем, сморщенным носом папа это демонстрировал. «Не тарахти!» - потому что слишком быстро говорю. А быстро я говорила потому, что старалась успеть сказать нужное, пока меня пока не перебивают и хоть как-то слышат.
        - Папа, я боюсь… - тихонько бормотала я во время приступов страха, входя к нему в комнату, где он читал газету. Снулый и раздражённый взгляд из-под очков. Даже не успеваю сказать, чего конкретно боюсь, как мне в лицо летит ударом кулака рявкающий ответ:
        - Ну и бойся!
        Вбегаю, рыдая, домой: только что на моих глазах машина раздавила двух кошек. Мой «добрый» папа, даже не поинтересовавшись, что случилось, тут же орёт:
        - Прекрати истерику, дура!
        После отцовских воплей мне сделалось совсем худо, захотелось исчезнуть, желательно оказаться на месте тех несчастных животных.
        К чему это всё вспомнила? К тому, что после появления в нашей жизни юной богини, я с изумлением увидела, каким, оказывается, заботливым, внимательным и чутким может быть мой папочка. Ладно мама – хитрая бестия, она играла продуманную и просчитанную роль «самой лучшей в мире свекрови» и даже не очень скрывала, что играет (слегка переигрывала). Но папа был искренним, как в брезгливом отторжении меня, так и в слюнявой любви к невестке.
        По идее, родители в тот период должны были быть мною довольны. Ведь в олимпийское лето 80-го года случилось «во-вторых» - я с маминой подачи совершила Очень Правильный Поступок, а на самом деле сделала себе харакири: перевелась, сдав экзамен, в знаменитую литературно-театральную школу недалеко от метро «Колхозная». Это была большая-пребольшая ошибка, дорого мне стоившая.
                 

       В той моей глупости прошу винить кинофильм «Расписание на послезавтра». Шутка, конечно, хотя доля правды в ней есть. Тот самый случай, когда моя «киномания» и вера в то, что чудеса, показанные в талантливых фильмах, случаются, здорово подвели. Прекрасная лента про особенную физико-математическую школу с потрясающим преподавательским составом, демократическими нравами и всяческим поощрением свободы мысли и творчества, заморочила мне голову и заставила верить, что я попаду именно в такую учебную Мекку, где от процесса получения образования будет сплошной кайф. Говорят, что физматшколы подобного типа, как показано в «Расписании…», кое-где в СССР существовали. Но не гуманитарные. Надо было рождаться «физиком», а не «лириком», тогда шансов не вляпываться в дерьмо было бы куда больше.
       Я-то, дура, надеялась, что перестану бояться – чего можно бояться там, где царит культура? Верила, что нас, несчастных гуманитариев, не будут насиловать математикой и физикой, а вместо этого заполнят освободившиеся часы литературой, иностранными языками, историей! Мне снова станет в радость учёба, я прекращу трястись от ужаса перед уроками, ура!
       Меня грубо опустили на землю уже на организационном собрании накануне первого сентября. Прежние школьные учителя с Бутырки сразу представились милыми ангелами и феями по сравнению с теми, кого я увидела в новой альма-матер.
      - И не надейтесь на снисхождение в точных науках! – гремела, тряся халой на башке, крепко утрамбованная в крепдешин и напоминавшая перетянутую верёвкой варёную колбасу, толстуха-директриса, глядя на нас почему-то злобно сощуренными и без того мелкими глазками. – Вы – никто, даже если что-то о себе вообразили! Вам будет не легче, не приятнее, а труднее! Мы об этом позаботимся, - стоящая за её спиной свита безобразных шкрабих плотоядно и довольно заулыбалась.
       Первый день учёбы закрепил впечатление. Всё, ловушка захлопнулась! Уйти, вернуться в старую школу невозможно, даже помыслить о возвращении нельзя: дома меня просто убили бы. Я и так превратилась в безусловную парию рядом с «обретённой доченькой» моих родителей.
       Кроме великолепного учителя русского и литературы Льва Соломоновича Айзермана по кличке Соломон, в школе для меня не было ничего хорошего. Сейчас речь не о ребятах, не об одноклассниках, это отдельная тема. Имею в виду преподавателей, школьные порядки и общую атмосферу в этом учебном заведении. Меня раздавили окончательно. О многом противно будет вспоминать до конца жизни.
       Программа же по литературе, помимо обязательной школьной, была очень интересной! И сочинения я писала взахлёб, а Соломон их всегда хвалил, ниже «пятёрки» никогда не оценивал. Это была единственная радость. Всё остальное…
       Именно тогда я потеряла надежду найти в этом мире любимую гавань, где мне будет приятно учиться, общаться и искать своё место и свои интересы. В самом начале учебного года поняла: каким-то образом придётся перемучиться, перетерпеть и попытаться выжить. Целых два года. Сама виновата, сама вляпалась, теперь напрягись.


       О новых одноклассниках. Да хорошие были ребята! Начитанные, увлечённые кто Серебряным веком, кто зарубежной классикой, кто журналистикой, кто актёрством. Но штука вот в чём. Когда я поняла (а поняла моментально), что мне здесь активно не нравится, то решила отстраниться от школы и держаться там от всех и всего подальше. Не заводить особых дружб, не вливаться в компании, потому что надо было экономить силы для выживания. Очередного. Всё оказалось не так, как я себе представляла, поэтому сил должно было понадобиться очень много. До компаний ли мне? До новых ли отношений и всего с этим связанного?
       Я снова потеряла и не приобрела. Однажды лишилась Моего Дома в Останкине – не по своей воле, так сложилось. Теперь же чувствовала себя перед собою же виноватой: сама, сознательно бросила тот мир, в котором вполне освоилась, где у меня были друзья и всё привычно, знакомо. Хотела лучшего? Стремилась к большему? Достремилась. Только-только музыкалка закончилась в моей жизни, так я в очередное пекло полезла. Сама! Зато маме угодила. Теперь она могла говорить, что дочь учится в особенной литературной школе, получила всё-таки кое-что по наследству от матери. А всё равно «новую доченьку» она любила больше. Мои достижения никак не дотягивали до идеала и потому не производили на родителей должного впечатления. Это было обидно и очень грустно. Но богиня была вне конкуренции.
       Постановив для себя не вливаться в жизнь нового класса, приняла ещё одно «историческое» решение: больше никогда никуда не рыпаться и ни к чему не стремиться! Впредь и во веки веков. Что-то от этих стремлений только хуже получается в итоге! В любом случае никогда не дотяну до… На фиг! Залечь на дно, как подводная лодка. Забиться в норку маленькой мышкой. Не отсвечивать лишний раз. Не привлекать к себе внимания. Только стараться хорошо учиться, чтобы дома не сожрали. Вот цели и устремления, с которыми я встретила своё пятнадцатилетие. Не густо, правда? И как-то не по возрасту печально.
       Тогда я давала сама себе честные ответы на