разговаривать будет — наверняка!
Эх, Гаврила! Семье есть скоро нечего будет, а ты базарных тётенек хорошему тону учишь — по телефону!
Хорошему тону,
По телефону
Тётей базарных всласть ты учи!
Пусто по дому
Занятью пустому:
Это не то, что класть кирпичи.
* * *
А в интернете не резон мне было свои услуги выставлять — коль собирался я сворачивать напрочь свою печную лавочку. Если больше половины снимков работы, втихаря сделанных, были под конкретным запретом их хозяев — больших, кстати, людей! И, главным образом, из-за таких вот, сплошь и рядом, клиентов!
* * *
Вечером опять подморозило, так что спешить в студию, под одной лишь курткой
по-бально одетому, приходилось поневоле.
За двадцать метров до стеклянных дверей я вдруг приостановился. Уж очень знакомым показалось мне лицо водительницы шикарного белого джипа последней модели, припарковавшегося у обочины.
Вот так: кому-то кризис, а этим — всё нипочём!
А надменная фифа за рулём неожиданно напомнила нашу Алевтину — потешно: столько семечек ей в жизни не продать!
Но вот сверкающий джип окончательно замер, потухли большие фары и габаритные огни, и в повороте головы — за сумочкой, верно, потянулась — я уже совершенно отчётливо разглядел её — Алевтина!
Ну да — нос сломанный: она!
Мама дорогая!
Вот это уже совсем не семечки!
Так, словно мне только что двинули под дых, я поспешил поскорее скрыться.
* * *
— Татьяна, вы извините, конечно, — осторожно обращался я к маэстре, — а вот Алевтина… Она кто, если не секрет?
— Не знаю, — приветливо и мило улыбалась, как всегда, мне светлоликая наша бандерша, деликатно присаживаясь на пуф рядышком, — Кулакова её фамилия, а так! — она пожала плечиками.
— Муж, наверное, её сильно любит? — всё пытался ещё что-то вызнать я.
— Думаю, что — да! Судя по тому, какую он ей машину подарил…
* * *
— Ну, что, — потирал после разминки руки Артём, — пришла пора обратиться нам и к венскому вальсу! Кто-то уже знаком с ним, для других повторю! Венский вальс — это уже не волны, это уже темп, который не всем сразу даётся… Начинаем движение лицом в центр зала, но поворачиваемся по линии танца. Первый шаг — в линию танца, второй — спиной в центр зала. На втором шаге мы должны довернуться в конце шага — нога поставлена, и в этот момент доворачиваем стопу. Если вперёд мы шагаем широко, то назад уже чуть меньше — чтоб партнёр мог нас обойти. Не приседаем — на спуски и подъёмы у нас в венском вальсе нет времени. Смотрим так же, как и в медленном вальсе, только вперёд, через плечо партнёра. Счёт тот же: раз, два, три!..
Не очень-то у меня получалось. Я сбивался и сбоил, к терпеливому, пока, неудовольствию буквально летящей в хорошо, видимо, знакомый и любимый вальс, моей партнёрши. Явно — сегодня был не мой день! И венский вальс, верно, не мой танец: в нём и партнёрша стала словно чужой.
Просто, переехал меня тот джип! Пополам. Убил во мне всё: сколько Любаше в школе ни паши, как ни покупай дорогих пальто с меховым воротником и колец с бриллиантом — в таких шубах ей вряд ли ходить, а на таких «тачках» уж точно не ездить!
* * *
— Знаешь, Люба, что меня убивает? Это осознание своего социального ничтожества.
— Меня — тоже, — негромко молвила она.
Мы только что миновали белоснежного красавца (танком бы на него невзначай наехать!), держа привычный курс на автобусную остановку.
— Это при всём при том, что я многое могу, многое умею, но… Здесь нет сейчас места для меня! Не моё нынче время, да и придёт ли когда-то — Бог весть… Самое же страшное — начинаешь в том вообще разуверяться. Если лет десять назад, как бы тогда несладко ни приходилось, я верил: обязательно прорвусь — не может столько положенного труда безвозвратно кануть в бездну! Теперь же кажется — всё без толку! Оно, конечно, и раньше сомнения были — в каком деле без них обойтись? Особенно, вот, в девяносто восьмом — в рейсе, почти годовалом. В России — самый разгар бандитизма тогда был. А и мы, кстати, под бандитами работали! И у меня в жизни был целый год, когда мысли о том, нужен ли ты вообще этому миру, не то чтобы приходили в голову — они её почти не покидали. Хоть и гнал я их старательно! Писанина выручала. И уже Таня в моей жизни тогда была — за четыре дня до рейса мы и познакомились.
— Я знаю всё это, — задумчиво кивнула Люба. — В такие моменты, главное, дождаться утра.
— Ну, сейчас-то об этом нам и вовсе грех думать, — спохватился я, — всё, в общем-то, нормально! Другое дело — учиться надо было. По морской, верно, стезе. И ведь были в рейсах люди, что не только мне советовали — доставали этим, по-хорошему: «Тебе надо учиться! Заочно хотя бы». Но, если б я тогда предполагал, какие дураки сейчас дипломы имеют!.. А что университет не закончил, жалею не очень — я взял, в сущности, оттуда всё, что было мне надо. По диплому я всё равно бы не работал. Кем — журналистом? И без того собачья профессия, а сейчас ещё — и на прикорме у кого-то, обязательно.
— Не пили опилок!
И вправду!
* * *
Не пили опилок,
Устремись вперёд!
То, что было, — сплыло,
Лучшее грядёт!
Конечно!..
— Ты думай, вообще, маленько! — Татьяна говорила очень негромко — чтобы не разбудить Семёна.
— Ты про что?
— Про окна! Ребёнок у меня спрашивает: «Мама, а что — папа тётю Любу больше тебя любит?»… Думай, хоть немного, о последствиях!.. В этой школе мне ещё работать, и Семёну — главное! — учиться.
* * *
— Кулаков? Ну, ты что — это же депутат наш городской! На слуху постоянно его фамилия.
Вот оно что! А с виду — вполне нормальный человек! Скромным показался даже тогда…
* * *
День ото дня отчётливей и крепче
То чувство, и какой подвох здесь может быть?
Не умирать с тобою в день и час один — час от часу не легче! —
С тобой на свете этом хочется мне жить!
А ведь в последней строке умещалось и «рядом»…
Теперь можно было, наконец, и уснуть.
* * *
— Слюшай, тебе надо учиться, понимаешь? Это — тебе не компания, не теряй ти время зря в бестолковых этих посиделках каютных!..
О, как он меня доставал! Рыбмастер Авакян. Владимир Владимирович…
Это было как раз в том рейсе — с Седым, бригадными «свадьбами» (которые Владимирович скоро стал игнорировать: мудрого рыбмастерского слова, с которым он и там неизменно норовил влезть, во время попойки никто не слушал) и зелёной
Шотландией с чертополохом.
— Вот, бил у меня один матрос: как только время свободное появлялось — в свою каюту, за книжки! Чито ты думаешь? Выучился заочно на радиста — сейчас в море радистом уже
ходит — да!
Мне было тогда лишь двадцать три года…
Радел за меня Владимирович, ну точно за сына родного. Поэтому, когда увидал я его после рейса у валютного «Альбатроса» в толпе лиц кавказской национальности, что толклись постоянно у входа, покупая у моряков валютные боны, направился, конечно, к нему.
— Муж сестры жены из Николаева приехал — просит чуть валюты купить, — взяв у меня боны по выгодному курсу, оправдывался Владимирович. — Слюшай, — кивая на коллег по цеху, шептал тут же он. — А чито они тут делают, а? Ми гниём в море за эту валюту, а они тут спекуляцией наживаются!
Родственник у Владимировича загостился, видимо, основательно, а скорее всего, и вовсе жить остался, потому что на протяжении почти уж двух десятков лет встречал я рыбмастера периодически то у Центрального рынка, то у дверей обменных пунктов валюты. Не терял время между рейсами попусту — молодец! Последние годы облюбовал он перекрёсток, через который неизменно пролегал мой путь в те дни, когда я отводил Семёна сначала в детский сад, а потом и на тренировки.
— Слюшай, вот ти книгу написал, а сколько тебе за это заплатили?.. Как — ничего?.. Нет, ну, должны же были что-то заплатить!
Переворачивать мировоззрение Владимировича с материальных ног на духовную голову у меня времени не было.
Неблагодарный! Он-то на тебя его в рейсе не жалел!
— Слюшай, да подожди!..
— Спешу!
— Подожди — ти уже опоздал!
— Блин, Владимирыч!..
— А вот, ти в университете учился — как можно журналисту деньги заработать, скажи? У меня же сын — знаешь! — там уже на втором курсе учится! Да!
— Ну, не знаю… Волчья, вообще-то, профессия…
— Пачиму?
— Чтобы твоей семье завтра было что поесть, сегодня ты должен где-то забойный материал накропать, сенсацию где-нибудь срочно урвать, надыбать, одним словом «хоть чито-то». Я лично ни одного богатого журналиста не знаю — в нашем, во всяком
случае, городе.
— Слюшай, а Тина Канделаки?
— Ну, так она — в Москве, да и пробейся ты ещё — в Тины-то Канделаки! Таких же, всё-таки, единицы.
— У, сын у меня знаешь, какой умный! Отличник! По телевизору, на прошлой неделе, смотрел наш КВН?.. Это он всё сценарий писал!.. Нет, ну скажи всё-таки, как можно журналисту деньги заработать!
— Никак! Если только не журналюгой конченым быть, или на прикорме у кого-то!
— ?..
— То есть, ты конкретно продвигаешь какого-то деятеля по депутатству, или ещё по какой-то стезе — за его бабки. Или защищаешь, постоянным пиаром, его интересы — политические, коммерческие. Лоббируешь, как теперь говорят. Пиаришь! А он тебе за то башляет. Получается — карманный журналист. А у журналюг-беспредельщиков
есть схема наезда на кого-нибудь, опять же, видного. Тюкают его из номера в номер, чернят — «наезжают». Пока тому однажды не надоест и он не «откатит» им определённую сумму, чтобы заткнулись. Но это, сам понимаешь, очень опасный путь: по нынешним временам — особенно! Да, впрочем, и по всяким… А чтобы честно кто-то зарабатывал — много! — чего-то я такого не знаю…
— Нет, но если столько народу в журналисты рвётся…
— Всё, Владимирыч, я побёг! Не знаю — честно! Вообще, всё это — не моё!
И бежал — к камням своим.
В следующую встречу вопросы были всё те же, и ответствовать, опять же, пришлось почти слово в слово. А потом, издалека завидев прохаживающегося на перекрёстке Владимировича, я в открытую перебегал на противоположный тротуар, откуда, поравнявшись, и посылал ему приветственный кивок с несколько более широкой, чем полагалось, улыбкой. Кивая в ответ с явной укоризной, тот взирал на меня как на предателя, а вскоре и вовсе перестал отвечать, демонстративно поворачиваясь задом.
Но однажды понадобилось мне купить пятьдесят евро мелкими купюрами — на мелкие же расходы: Татьяна с Семёном в очередной раз уезжали в Польшу. Само собой, искренне пожелал я поддержать бизнес дорогого знакомого (в обменном пункте по мелочи-то не наменяют!). А Владимирович, увидев меня, со всех ног к нему спешащего, небрежно развернулся и зашагал в другую сторону своего пятачка.
— Владимирыч!.. Влади-имирыч!
— Чито — теперь я от тебя бегаю, да?
Разменялся я — по мелочам…
* * *
И прошёл четверг, и были четыре дня до вторника — вечность…
Не убавляя ритма жизни, наш Гаврила
Решил, для окружающих убавить джаза.
Чтоб в танце куража побольше было,
А в прочем же — без эпатажа.
Ладно — победим мы этот вальс венский: где наша не пропадала!
А пока я взялся, вняв Татьяне наконец, делать «прихожку» — тот маленький, сооружённый на лестничной площадке тамбур, размером полтора на метр восемьдесят: маленький был закуток. Однажды я «с устатку» в квартиру отчего-то заходить
