Порвалась дней связующая нить - Гамлет и Пастернак

вычуры и натяжки его времени …

… В ответ на требования буквального соответствия подлиннику Пастернак объяснял, что «после всего, сделанного Львом Толстым, и всего случившегося и происходящего в истории» он не в силах оставаться «под покровительством мифических шекспировских святынь и неприкосновенностей, извиняющих любую риторическую бессмыслицу и метафоризованную романтику, в ущерб Шекспиру настоящему, Шекспиру архитолстовскому, Шекспиру — вершине индивидуального реалистического творчества в истории человечества».
… с той «дистанции», с какой он передает Шекспира и которую считает для себя обязательной, «совершенно обнажает его»: «От этого выигрывают места его творческих сгущений, его подъемы, общие тенденции его мысли,.. но для менее удачных его сцен, схематических, ходульных или риторических, было бы лучше, чтобы я их переводил менее прозрачно и понятно».
Наблюдения над «неоднородностью» шекспировского текста, подъемами и спадами поэтического темперамента были сделаны в процессе многолетней и кропотливой работы над переводами, растянувшейся более чем на десять лет (1939—1950).

Из статьи Е.Б. Пастернака « Борис Пастернак и Шекспир: к истории перевода «Гамлета»:

Переводы играли существенную роль в жизни Пастернака, менявшуюся в течение времени. Первоначально, в 1910-е годы, они были школой мастерства и высокой производительности … В голодные 1918—1919-е годы и начале 1920-х — единственным средством заработка, в 1930-х — спасением в безумии окружающего террора, в 1940—1950-х — возможностью окупить писание «Доктора Живаго». Перевод «Гамлета» предполагался еще в 1920-х годах для издательства «Academia», однако это начинание не имело продолжения.
Перевод «Гамлета» позволил Пастернаку преодолеть тяжелый душевный кризис и потом, после войны, ценою каторжного и вдохновенного труда написать «Доктора Живаго», одновременно (1946—1956) для заработка образцово переведя в десять раз большее по объему собрание произведений Гете, Шекспира, Шиллера и других авторов.
В силу обязательного в те годы редактирования Пастернаку пришлось за это время 12, если не более, раз пересматривать текст «Гамлета» и вносить в перевод новые изменения. Правки перевода исследовал В.Р. Поплавский, чья работа опубликована в книге: «Гамлет» Бориса Пастернака: Версии и варианты перевода шекспировской трагедии / Составление и подготовка текста В. Поплавского. — М.; СПб, 2002.
Первоначально предложение перевести «Гамлета» исходило от В.Э. Мейерхольда, который, будучи в опале и опасности, решил поставить эту трагедию в Александрийском театре как итог своего пути. Существовавшие многочисленные переводы не устраивали Мейерхольда. Недавно сделанный перевод М. Лозинского он считал «слишком сухим и бескрыло точным», а перевод Анны Радловой называл «безвкусным». Ему хотелось поставить трагедию в духе русского театра периода его расцвета второй половины XIX в.
Эта мысль вдохновила Пастернака, поскольку «речь шла об особом, свободно звучащем переложении, удовлетворительном» в сценическом, а не книжном смысле, — он согласился, и в январе 1939 г. начал переводить.
Я помню, как его захватила эта работа. В ее ходе он бросил курить и переводил, почти не выходя из своей комнаты на втором этаже Переделкинской дачи, где он зимами жил один.
… Пастернак читал «Гамлета» в знакомых и родственных домах. На одном из таких чтений у моего дяди-архитектора Александра Леонидовича Пастернака мне выпало счастье присутствовать. Я запомнил со слуха поразившие меня места текста и потом долго не понимал причины последующих изменений.
В ходе работы Пастернак сравнивал свой перевод с уже существовавшими. Он их высоко оценил, о чем писал М. Лозинскому, и принял решение, что «перед лицом таких трудов, всегда остающихся к услугам желающих, можно было с легким сердцем... взяться за более далекую задачу, с самого начала поставленную театрами. От перевода слов и метафор, — писал он в предисловии к журнальному изданию трагедии, — я обратился к переводу мыслей и сцен.
Работу надо судить как русское оригинальное драматическое произведение, потому что, помимо точности, равнострочности с подлинником и прочего, в ней больше всего той намеренной свободы, без которой не бывает приближения к большим вещам».
… «Переводчик готовил работу о Шекспире, Ап. Григорьеве, Островском, Блоке, которую он думал предпослать переводу в качестве предисловия. Но его предположения разошлись со сроками. Выпуская «Гамлета» в несколько ином виде, чем он был напечатан в 5—6 номере журнала «Молодая гвардия» за 1940 г., он действует под давлением обстоятельств. Читателей со вкусом и пониманием, умеющих отличить истину от видимости, он отсылает к первоначальному журнальному варьянту».
Приведенные отчаянные строки служат свидетельством тяжести упоминаемого в них давления, тем более, что мучительные этапы переделок в целях «достижения точности» и «соответствия подлиннику» часто оказывались бесцельными.
На предложение издательства «Детской литературы» выпустить «Гамлета» под редакцией М.М. Морозова Пастернак писал ему 15 июля 1942 г.:
«Сделанное тщательно и добросовестно переделываешь с крайней неохотой. На внешний, — не разделяемый тобою, — побудитель смотришь враждебно, как на праздную блажь.
Явление обязательной редактуры при труде любой степени зрелости — одно из зол нашего времени. Это черта нашего общественного застоя, лишенного свободной и разномыслящей критики, быстро и ярко развивающихся судеб и, за невозможностью истинных новинок, занятого чисткой, перекраиванием и перели-цовыванием вещей, случайно сделанных в более счастливое время».
Тем не менее, в силу своей добросовестности Пастернак исправлял текст, находя новые варианты, одновременно стараясь сгладить возникающие шероховатости легкими для восприятия строками. Так возникло около 12 вариантов текста.
В последние годы жизни Пастернак с грустной иронией говорил, что сам не может в них разобраться и, будь у него время и силы, надо было бы заново перевести «Гамлета» для себя самого.
От объективной, реалистически разыгрываемой на сцене пьесы Шекспира требуется совершенно иная понятность, иной вид, иная мера понятности.
Тут исполнители обращаются не ко мне, а перекидываются фразами между собой.
Тут мало того, чтобы я понимал их, тут мне требуется уверенность, наглядная зрелищная очевидность, что они с полуслова понимают друг друга.
Эту легкость, плавность, текучесть текста я считал всегда для себя обязательной, этой, не книжной, но в сторону, в пространство отнесенной сценической понятности всегда добивался. И меня всегда мучило и раздражало, когда эту необходимую беглость и непроизвольность речи, далеко еще не достигнутую даже и моими переводами, мельчили, задерживали и дробили из посторонних и временных соображений, ради приемлемости этих работ в меняющихся современных условьях».
Многолетняя работа над переводом Гамлета сделала его образ составным элементом творческого мира Пастернака. Мы находим его в писавшейся в 1942 г. пьесе «Этот свет», в романе «Доктор Живаго», в неоконченной пьесе «Слепая красавица».
Летом 1946 г. были написаны «Заметки к переводам шекспировских трагедий», где образ Гамлета получает жертвенные черты добровольного отказа от своей воли во имя того, чтобы «творить волю пославшего его». Пастернак видит в нем образ подражания Христовой жертве, готовности до конца исполнить волю отца. В «Гамлете» Пастернака отсутствуют традиционно приписываемые принцу Гамлету безволие и бесхарактерность.
«Волею случая Гамлет избирается в судьи своего времени и в слуги более отдаленного. «Гамлет» — драма высокого жребия, заповеданного подвига, вверенного предназначения», — пишет Пастернак и отмечает значение ритма в осязательной отчетливости общего тона драмы. Такое понимание легло в основу окончательной редакции стихотворения «Гамлет», выразившей также собственное предчувствие автора и его готовность к жертве.
Весной 1954 г. (когда вторая часть романа «Доктор Живаго» в общих чертах уже была написана) я приехал из Забайкалья в отпуск, и мы с отцом гуляли по лесу за дачей в Переделкине. Он спросил меня, что мне представляется определяющим в романе, его силой. Я стал соображать и путаться, подыскивая разные ответы. Отец сказал: «Все это не так. Главное, что роман написан от лица лишнего человека — такого, как Дон Кихот или Гамлет, человека, которому от настоящего времени ничего не нужно, и это дает ему право судить это настоящее во имя будущего».
В Библии, принадлежащей Пастернаку, была заложена небольшая записочка, озаглавленная: «Библия и Шекспир. Неопалимая купина, голос Господа из куста: Я Бог отца твоего. Гамлет: Я тень родного твоего отца. Вот имя мое и памятование обо мне из рода в род. (Иди, иди и помни обо мне)».
В черновых сценах неоконченной пьесы «Слепая красавица» мы снова сталкиваемся с темой Гамлета. Главный герой актер Агафонов хочет вместо намеченного к постановке «Гамлета» написать и сыграть пьесу «Благовещенье». При этом он объясняет детям смысл Гамлета:
«"Гамлет" — пьеса о деятельности, волею судьбы выпавшей человеку, об избранничестве, о предназначении. Игрою рока на Гамлета ложится ложная роль мстителя. Трагедия показывает, как он эту роль играет. Чтобы скрыть свою тайну от постороннего глаза, Гамлет притворяется помешанным. Целое откровение актерства в том, как он разыгрывает сумасшедшего».

В письме к своей двоюродной сестре Ольге Фрейденберг от 13 октября 1946 года Б.Л. Пастернак по поводу романа «Доктор Живаго» писал: «Собственно, это первая настоящая моя работа. Я в ней хочу дать исторический образ России за последнее 45-летие, и в то же время всеми сторонами своего сюжета, тяжелого, печального и подробно разработанного, как, в идеале, у Диккенса и Достоевского, эта вещь будет выражением моих взглядов на искусство, на Евангелие, на жизнь человека в истории и на многое другое… Я в нем свожу счеты с еврейством, со всеми видами национализма (и в интернационализме), со всеми оттенками антихристианства и его допущениями, будто существуют еще после падения Римской империи какие-то народы и есть возможность строить культуру на их сырой национальной сущности.
Атмосфера вещи – моё христианство».

В ожидании готовившейся расправы Борис Леонидович написал письмо заведующему отделом культуры ЦК КПСС Д.А. Поликарпову: «Уверяю Вас, я бы его [роман] скрыл, если бы он был написан слабее. Но он-то оказался сильнее моих мечтаний, сила же дается свыше, и, таким образом, дальнейшая судьба его не в моей воле. Вмешиваться в неё я не буду. Если правду, которую я знаю, надо искупить страданием, это не ново, и я готов принять любое».

ГАМЛЕТ

Гул затих. Я вышел на подмостки.
Прислонясь к дверному косяку,
Я ловлю в далеком отголоске,
Что случится на моем веку.

На меня наставлен сумрак ночи
Тысячью биноклей на оси.
Если только можно, Aвва Oтче,
Чашу эту мимо пронеси.

Я люблю твой замысел упрямый
И играть согласен эту роль.
Но сейчас идет другая драма,
И на этот раз меня уволь.

Но продуман распорядок действий,
И неотвратим конец пути.
Я один, все тонет в