его, как показалось Энлиху, отразилось волнение.
- Что ж, это встреча так встреча, Роклиф. Я знал вашего отца, это был знаменитый человек.
- Да, вы правы.
- Вы понимаете, зачем я сюда пришёл?
- Я слеп, Энлих. Но я, тем не менее, многое вижу.
- Вы писали моей дочери…
- Это так.
- … и присылали ей дорогие букеты. Ваше внимание, конечно, очень лестно, даже для такой прекрасной девушки, как моя дочь.
- Вы правы. Не буду отрицать. Это я присылал.
- Но я вынужден просить вас больше не делать этого.
В разговор вмешалась Алиса, что, пожалуй, можно было бы при иных обстоятельствах счесть за непочтительность.
- Я долго задавалась вопросом: кто этот человек, который пишет мне и присылает цветы. Признаюсь, догадок у меня было много. И вот теперь интриги больше нет. Теперь я всё знаю. Поверьте, внимание такого благородного и честного человека невероятно лестно для меня. Но я должна попросить вас больше не писать мне и не присылать подарков. Я больше не могу их принять.
Роклиф повернул голову к девушке, продолжая не моргая смотреть на неё слепыми глазами. На мгновение Алисе даже стало страшно: она вспомнила слова отца про чёрный глаз, но тут же ей подумалось: а если человек слеп, может или у него быть чёрный глаз?
От слов Алисы лицо Роклифа стало как будто подёргиваться.
- Но скажите, - продолжала Алиса, преодолевая страх. – Если вы… ничего не видите… если это так, то как же вы… откуда вы знаете про меня… о том, какая я внешне.
- Вы молоды, - тут же медленно начал Роклиф каким-то погасшим голосом, уставив на девушку неподвижные глаза. Было видно, что слова даются ему с трудом. - А я уже не молод. Я много лет путешествовал по свету, потратил большую часть своего состояния, хотя оставшегося хватит на несколько безбедных жизней. Возвращаясь домой на корабле, я во время шторма потерял зрение: корабль разнесло в щепки, одна из которых в темноте лишила меня глаз. Но это всё не важно. А важно то, что я научился… видеть без глаз. Нет, я не стал видеть так, как видел когда-то раньше. Я уже не помню, что это такое – видеть. Впервые я, если можно выразиться, увидел вас на концерте. И хотя я не вижу очертаний предметов, я чувствую их как бы особым органом, которое некоторые называют шестым чувством. Благодаря этому чувству я вполне могу воссоздать в своём сознании очертания и формы предметов – я вижу их так, как «видим» мы лица и предметы в своём воображении, когда вспоминаем, например, лицо такого-то и такого-то человека.
- Но это невероятно, - не смог удержаться Энлих.
- Да, я бы тоже не поверил, если был бы таким человеком, как вы.
- Итак, я увидел вас, - произнёс Роклиф, снова обращаясь к Алисе. - Но кроме этой невероятной способности у меня есть ещё способность видеть насквозь человеческую душу, и я вижу, что она прекрасна.
- Благодарю за все ваши комплименты. Но всё же я уверена, что вы мне льстите, преувеличивая мои добродетели. И должна сказать вам откровенно: я люблю другого человека.
- И это тоже правда, - встрял в разговор господин Энлих. - Моя дочь скоро выходит замуж. Поэтому, господин Роклиф, не надо больше ничего присылать нам. Моей дочери это ни к чему, ей и так сейчас хватает всевозможных волнений, а тут ещё… вы.
Но больше Роклиф не издал ни звука. Он снова смотрел в голую стену перед собой. Сидел он неподвижно и был как будто где-то в другом месте, всем своим видом давая понять, что нет нужды повторять дважды.
- Что ж, благодарю вас за понимание, - поспешил попрощаться господин Энлих, которому от вида Роклифа было как-то не по себе, как-то немного жутковато.
- Простите… - скрипнула сзади дверь. Вошёл чернокожий Ломбо. – Я покажу вам выход, - учтиво сказал он, и гости, не желая больше задерживаться в этом жилище странного человека, последовали за слугой, попрощавшись перед этим с Роклифом, который, впрочем, ничего не ответил. Весь внешний вид графа говорил о том, что он смирился с судьбой изгоя, лишённого не только возможности видеть свет солнца, но и последнего, что у него было.
***
Посещение странного жилища нелюдимого меланхолика, оказавшегося к тому же слепым, произвело на Алису гнетущее, давящее впечатление: затхлая атмосфера погибели, серые пауки и паутины, запылённые картины каких-то древних предков (старинный, знатный род!). И девушка с облегчением вздохнула, выйдя из дома графа. Но загадка странного почитателя не давала ей покоя. Она ничего не понимала. Зачем же он всё-таки писал ей? Какой был в этом смысл?
Человек, присылавший ей в течение месяца раз в три дня роскошные букеты, от аромата которых захватывало дух, который написал ей столько возвышенных слов… Она не могла понять, каким образом Роклиф что-либо «видит», если, по его же собственному признанию, глаза его к Божьему свету невосприимчивы. Думала она и о том, что «зрительные» восприятия Роклифа, должно быть, подобны веренице унылых привидений, отблескам отблесков, едва-едва уловимых. Думала она, что мир этого человека - тенистый сад в кромешной ночи, где над головой скитальца шелестят о чём-то своём листья, где разносится благоухание удивительных, но опасных цветов, где вскрикнет иногда, вспугнутая малейшим чужим шорохом, ночная птица и взлетит из кустов, распахнув крылья, сумрачным фантомом сова с ликом, похожим на жуткую маску. В этом мире можно двигаться лишь ощупью.
Домой Алиса и господин Энлих ехали на такси. Говорить Алисе не хотелось. Но ведь она сама напросилась пойти и увидеть своего поклонника, никак не решавшегося раскрывать своё имя. И это было правильно – ведь это был единственный верный способ поставить в этой истории точку, ведь Алиса была рождена для другой жизни.
Вечером сон долго не шёл к девушке, зато на следующее утро она проснулась и почувствовала, хоть и было ей ещё грустно, что какой-то камень с души её свалился в бездну.
***
То, что говорил Роклиф, было правдой. Молодой человек много лет провёл вдали от дома в краях, о которых Алиса читала только в книгах и слышала в песнях, поэтому они не влекли её, она больше любила Рион и его живописные окрестности, любила синие горы вдали, похожие иногда на застывшие над горизонтом синие огромные облака.
Получив известие о смерти отца, Роклиф направился на корабле в далёкий Рион. Вернувшись домой из странствия уже ослепшим, Роклиф вёл жизнь замкнутую и незаметную. Из тропических стран приехал с ним чернокожий Ломбо, ставший Роклифу верным слугой. Вместе они стали жить в родном доме Роклифа – старинном, холодном, слишком огромном для двух человек и негостеприимном для гостей.
Потеря зрения сначала казалась Роклифу концом жизни, но со временем он, поначалу совершенно не способный самостоятельно что-либо предпринимать без помощи Ломбо, заметил поразительную перемену. Да, глаза его по-прежнему не были восприимчивы к свету, который видят зрячие. Но вместо этого у Роклифа открылось словно какое-то затаённое, шестое или седьмое чувство, позволявшее ему видеть не внешнюю оболочку человека, но его душу, над которой воображение и интуиция весьма точно достраивали оболочку внешнюю (ведь внутренний мир и внешность всегда связаны между собой). Когда Алиса со своими родителями была на концерте в роскошном зале городской ратуши, Роклиф (большой ценитель музыки, наслаждение которой, к тому же, не требовало зрения) впервые ощутил её присутствие, и пусть он не видел Алису так, как видят обычные люди, он всё же видел намного больше обычных людей. Алиса, впрочем, тогда не обратила на него никакого внимания.
Роклиф, который был на концерте вместе с Ломбо, всегда сопровождавшим его, велел слуге во что бы то ни стало разузнать, где живёт сидевшая прямо перед ним юная девушка (Роклиф умел различать души женские и мужские и делал это безошибочно – это тоже был дар, доставшийся ему взамен утраченного зрения), и Ломбо не смел ослушаться.
Когда Алиса и господин Энлих удалились, Роклиф сидел неподвижно, хотя одна часть лица его снова начала предательски подёргиваться. Чувствуя, что жизнь его окончена, граф закрыл невидящие (искусственные, но почти не отличимые от настоящих) глаза и сидел без движения и почти без дыхания до самого утра, а на рассвете с помощью электрического звонка вызвал Ломбо и о чём-то долго с ним говорил. Через некоторое время слуга, заметно побледневший (точнее, посеревший), но не смевший перечить господину, однажды спасшему ему жизнь, вышел из кабинета. Затем он, одевшись, вышел на улицу. Роклиф же остался в огромном доме один. Потом он, взяв трость, медленно подошёл к балконной двери, открыл её и вышел на свежий воздух, и в лицо графу дохнул утренний ветер древнего Риона, ровесника самых седых городов мира.
Чернокожий Ломбо брёл по улице, держа в руках завёрнутую в бумагу посылку, которую должен был передать отцу Алисы со словами: «Мой господин просит прощения и в знак примирения желает сделать вам небольшой подарок». Ради своего господина Ломбо был готов на многое, но прежде чем это сделать, он, как человек набожный, решил зайти в церковь неподалёку от дома. Подойдя уже к массивным дубовым дверям, Ломбо услышал позади какой-то глухой удар и женский вопль: слуга не разобрал слов, он лишь слышал, что кто-то звал на помощь. Потом к первому голосу примешались ещё другие, откуда-то сзади доносились топот, крики, конский храп. Почувствовав неладное, Ломбо бросился к дому: он бежал как угорелый и так мало смотрел под ноги, что, перебегая улицу, споткнулся и упал на рельсы, выронив из рук посылку. Под колёса трамвая из бумажной упаковки выпал небольшой, но изящный изумрудный с золотыми узорами ларец, который граф привёз из Азии и за который отдал немалые деньги. В следующее мгновение из его потайных отверстий яростно вырвалось во все стороны несколько струй жёлтого газа, а затем раздался взрыв, разорвавший зловещее изобретение на куски и заставивший водителя трамвая резко затормозить. То, что должно было случиться с господином Энлихом, Алисой, госпожой Энлих – случилось с Ломбо. Ядовитый газ ослепил его навсегда.
А чуть дальше – там, докуда Ломбо добежать не успел, на асфальте неподвижно лицом вниз лежал человек. Вокруг него уже собралась толпа любопытных и истеричных прохожих, люди наперебой что-то обсуждали, тараторили, махали руками и указывали пальцами на открытую балконную дверь третьего этажа. Когда на месте наконец появился врач – довольно крупный старик с портфелем, человек на мостовой был уже без дыхания.
***
Весть о смерти сына эксцентричного рионского миллионера застигла Алису утром следующего дня. Сначала она просто увидела мрачное выражение лица отца, а потом и сам господин Энлих поведал дочери о случившемся.
- Вчера у Южных ворот из окна выбросился тот самый человек, у которого мы были в гостях, - сказал Энлих, почёсывая голову. Больше он не сказал ничего.
- Как… неужели… он? – не поверила ушам Алиса.
- Да. Об этом написано в газете.
Алиса подошла к отцу и взяла газету у него из рук.
«ВЧЕРА ДНЁМ ИЗ ОКНА ДОМА НА ГВАРДЕЙСКОЙ УЛИЦЕ ВЫПАЛ СЫН ИЗВЕСТНОГО МИЛЛИОНЕРА ЧАРЛЬЗА РОКЛИФА, СКИФИОН РОКЛИФ. ОТ ПОЛУЧЕННЫЙ ПРИ ПАДЕНИИ ТРАВМ РОКЛИФ УМЕР, НЕ ПРИХОДЯ В СОЗНАНИЕ. ПО НЕКОТОРЫМ ДАННЫМ, РОКЛИФ БЫЛ СЛЕП И ЖИЛ В ДОМЕ ВМЕСТЕ СО СЛУГОЙ, КОТОРЫЙ…»,
прочитала девушка.
- Быть может, - тихо
