В Москве, по счастливой случайности, я купил специально для тёщи комок пальмового масла, упакованный в пятилитровую жестяную банку. Такие банки обычно в СССР использовали как тару для отечественной лакокрасочной продукции, но с обязательным предупреждением: "Во внутрь не принимать! Токсично!"
Цивилизация ещё настороженно вглядывалась в Империю Зла и баловала всеядный народ экспортными ядовитыми отходами не часто.
Мы в отместку и по давней укоренившейся доброжелательности тоже не полностью доверяли загнивающему Западу.
Например, тёща после итальянской стиральной машины "Индезит" обязательно поласкала бельё в ванной, а, Егор Борисович, тот вообще с отвращением стал относиться к итальянской алкогольной промышленности, когда младшая дочь ему растолковала значение налитых женских губ на этикетке бутылки вкусного ликёра с названием "Амаретто де минето".
- Зятёк твой опять учудил с подарком! Будем надеяться, что не предумышленно, а токмо по врожденной глупости и незнанию латиницы, - как всегда пыталась разжечь она межродовую вражду.
Собрались все вместе на ужин, торжественно вскрыли банку, размазали окатыши пальмового масла по ломтям хлеба...
Преждевременную оценку официально давать не стали: вдруг продукт потом окажется не только съедобным, но ещё и полезным?
Дед пробовать категорически отказался, хотя про пальмы кое-что знал и даже видел их на картинках словаря Граната. Но вместо себя выставил слепую бабку: ей, мол, всё равно, в войну, мол, и худшего качества отработанный солидол уминала так, что за ушами трещало. Ещё она бестрепетно пережила проделку младшего внука, когда тот, слопав конфетку, завернул в фантик пробку от бутылки. Бабка половину своих зубов оставила на той пробке, но выжила и сильно не роптала. Уж деревянное масло бабка как-нибудь переживет.
С целью упреждения семьи от летального исхода пригласили соседей из близлежащих четырёх домов и главного врача сельской клиники Чуму, который, как известно, выращивал у себя ондатр, ел мясо этих крыс и ему всё уже было нипочём.
Те пришли с большой, нескрываемой радостью, перекрестившись, пожевали, перекинулись таинственными взглядами, полными сарказма и сострадания, снова перекрестилась и молча исчезли. А Чума на всякий случай заглотил шесть черных таблеток активированного угля, не запивая, и перед уходом долго и пристально изучал через окно штакетник соседки, с которого Зубаха когда-то выловила для мелких хозяйственных нужд архангела Нафанаила с подбитым крылом.
- Тогда я буду на пальмовом масле жарить различные продукты питания, - отреагировала тёща на неблагодарную выходку соседей.
Всё-таки, трудно сельскому жителю, пусть образованному, просто взять и выбросить на помойку иностранную продукцию в яркой и прочной упаковке. Может, негры в далёкой пальмовой стране во имя интернационализма, братских чувств и мира во всем Мире последнее от себя отрывали, чтобы помочь сельскому труженику в осуществлении Продовольственной программы, начавшейся еще в далёком 1982 году?
- Только не мясо! - пресёк Егор Борисович разбушевавшиеся фантазии жены. Замер, тяжело раненный подсчётами, очки уронил на побелевший нос и добавил запрет ещё на картофель, лук, репу, редьку, кабачки, тыкву и блины.
Неожиданно, ущемлённая в кулинарном праве, тёща свернула губы трубочкой и спросила, словно сплюнула:
- Свиньям-то хоть можно подкладывать масло?
- Свиньям? Свиньям можно! - разрешил Егор Борисович.
- Значит, свиньям можно, а тебе нельзя? Разницы не вижу! Ну-ка, обоснуй! Чем свиньи вдруг стали лучше тебя? - сказала тёща и гордо, с чувством исполненного долга вышла из кухни.
- Дура! - решил вслух Егор Борисович, но обосновывать разницу со свиньями не стал.
За окном, у двух старых яблонь, стянутых гамаком, предупредительно чихнул Дядя Балдей. Все замерли и начали подсчёт. Чихнул он громко, со старческой подзвучкой, раздольным размахом руки, глубоким поклоном и радостным, точно предсмертным, всхлипом четырнадцать раз подряд, следовательно: временно был парализован трезвыми мыслями и это состояние сильно докучало его.
- Прямо на глазах свирепеет. Чем дальше, тем агрессивнее, - определил дед Пердяк, состояние Дяди Балдея, не дослушав до конца его тирады: - И как он учуял, что у нас тут маслом намазано? Скажи ему, Егорша, пусть зайдёт, как отчихается, мы тут опохмелим его бутервротом.
Через пять минут, скрипя окаменевшими носками, мелкой поступью подобрался к кухонному столу совершенно обессиленный Дядя Балдей.
Из вежливости, а также наложенным на неё чувством ответственности перед угнетённым малайзиским пролетариатом, он дважды куснул бутерброд и вопросительным взглядом, приговорённого к высшей мере социальной защиты, обвёл всю аудиторию.
Взгляд кричал:
"А, запить? Предсмертное желание свято! Даже смертникам-
камикадзе перед последним боем наливали стакан рисовой водки!"
- Сперва прожуй, - прочитал его хитрый замысел Егор Борисович, - а то знаем мы вас. Спрячут за щеку и - давай выпрашивать антидот.
По опыту даже я знал, что тёщин самогон в отравленном организме нейтрализует любые яды. Плюёт она в него, что ли?
Про то, как возник медицинский символ змеи, обвивающий чашу, я вычитал в путеводителе по древнему городу Эфес. Там три тысячи лет назад врачи отказали в госпитализации одному безнадёжно больному пациенту. (Что, собственно, практикуется во всем Мире и сегодня). Больной выполз из больнички и, увидев, как змея пьет молоко, вцепившись ядовитыми зубами в края чаши, решил на долго не откладывать свою кончину и допил за змеёй остатки. Каково же было удивление эфесских врачей через десяток дней, когда они обнаружили безнадёжно больного пациента абсолютно здоровым, розовощёким, веселым, показывающим врачам язык и кукиши сразу с двух рук. Так возникла вакцинация.
С первым глотком тёщиного самогона иммунная система и у меня начинала нещадно вопить и включала все свои резервные силы. Вакцинация проходила болезненно и головокружительно, с частыми рвотными позывами и неуёмным требованием уважения ко мне, как к незаурядной личности, и к грустным, протяжным песням в моем исполнении.
Под нажимом свидетелей Дядя Балдей всё же сглотнул оба куска бутерброда, припрятанные им за щекой, дал минутную фору иностранной продукции и в экстренном порядке запустил в рот полстакана перегона.
- Как думаешь, догонит и нейтрализует, или плотника Семёна кликнуть? - ехидно спросил дед Пердяк у Дяди Балдея.
- Догонит и перегонит! - уверенно выдохнул Дядя Балдей: - Он же - перегон! Ему отстать никак нельзя. К тому же перегон местный. Со всеми тайными закоулками организма знаком ещё с моего рождения. Случайно об этом в научном журнале прочитал. Теперь я умный, всё знаю и вам расскажу.
-------------------------------
В конце восьмидесятых годов Чтение еще не было причислено к вредным привычкам, а к научным публикациям иногда даже относились с трепетным доверием. Читали всё подряд и вдохновенно, чтобы потом, как слепой Гомер с точностью до километра рассказать потомкам, где троянцы зарыли клад Шлимана или в какой поленнице дров у бабки Дарьи спрятаны рукописи Максима Грека, указывавшие секретарём Ивана Грозного точное местонахождение библиотеки Софьи Полетик.
Странное дело: Егор Борисович, как многие односельчане, включая неугомонного изобретателя Дядю Балдея, читали очень много, - значительно больше меня, - но это никому, в отличие от меня , не мешало дисциплинированно выполнять постановления партии и правительства и осваивать пятилетку в три года.
Подглядывая за летними трудовыми подвигами селян, меня тоже часто распирало совершить в колхозе что-нибудь героическое, угодить всему Агропромышленному комплексу и оставить там своё имя в веках.
Егор Борисович умел остужать, точно жидким азотом, моё горячее рвение. Он говорил:
" Захочешь угодить, прежде предупреди меня - кому? А то у тебя всегда получается - в кого!"
"И - чем?"- добавляла тёща.
"Лучше - не очень тяжёлым", - подытоживал дед Пердяк.
Болезненную горячность тут же как рукой снимало.
А жена в постскриптуме доканывала загадочной фразой:
"Ты нравишься мне, когда молчишь, - шептала она мне в ухо: - Когда молчишь, ты кажешься моим родственникам немного умным".
--------------------------------
- ПальмОвое масло, - Дядя Балдей почему-то упёрся ударением на втором слоге, - оно как всякое масло, попав внутрь человеческого организма, не спешит к анальному отверстию, а липнет к стенкам пищевода или, говоря по научному, обволакивает их обложением, лишая эти стенки возможности всасывать через себя в кровь другие питательные микроэлементы. Главное, в нашем правом деле - соблюсти пропорциональное спокойствие и не поддаваться на провокационные позывы желудочно-кишечного тракта.
Объясню на примере:
Однажды я пошел на юбилейное мероприятие к Фюлеру и с целью продержаться хоть раз до конца застолья, всосал в себя с отвращением пол-литра подсолнечного масла. Все мои стенки обложило солидно. Я сразу почувствовал, что продержусь долго, наконец-то стану живым свидетелем, а может, и зачинщиком той традиционной драки, без которой не обходится у нас в селе ни один праздник.
Но ни тут то было.
Очень быстро, а именно на втором часе к прямой кишке подобралась вся дармовая еда. Ей же, по правде говоря, не представлялось возможным цепляться в желудочно-кишечном тракте за что-либо. Она же за счёт масла вдоль его скользила, как на коньках с ледовой горки. Вжик-вжик, и я едва успел добежать до всех удобств во дворе. Присел, даже потужиться толком не успел, как меня резко бросило влево, потом вперёд, и я башкой снёс двери туалета. Последнее, что помню, лежу я распластанным, медленно погружаясь в птичий помёт возле овчарни, и думаю по научному: "Как же быстро всё-таки всасывается свободными радикалами в кровь алкоголь, после того, как со стенок желудка стечёт масло в прямую кишку!"
Я опрометчиво решил угодить, сдобрив речь Дяди Балдея своими умными высказываниями и предположил:
- Масло иностранное, ещё не опробованное на местном жителе в суровых климатических условиях средне-русской полосы. К тому же оно, пальмовое масло, полутвёрдое, а не жидкое - неизвестно, как ляжет на стенки желудка. Вдруг окажется таким же эффективным и калорийным, как их, империалистический сухой кошачий корм?
В кухне зависла нездоровая тишина. Только чуть слышался электрический треск, разрывающий в клочья от недоумения нейронные связи в голове Дяди Балдея. Нимбом качалась сизая дымка. Местный Кулибин глубоко задумался, опечаленно кивая головой, в знак полного согласия с угнетавшими его мыслями. Повинтил мизинцем в ноздре, выскреб из носа, точно кюреткой, обугленный шмотень вещества, похожего на остатки мозга, рассмотрел его на свету, взвесил, помучился сомнением - обратно в нос ввинтить или незаметно спрятать в рот? ( в самом деле, не пропадать же добру), однако заложил руку с весомым добром за спину, а свободной левой взмахнул по-дирижёрски и покрыл меня вопросительным предложением, который прозвенел похлеще всякого мата:
- Доколе! - взвизгнул он в увертюре.
Все вздрогнули. Слепая бабушка вцепилась в рукав деда Пердяка и
