Прощай, беда! или Карты не врут

виновности
подследственного, а явных доказательств его невиновности. Зато словам полицейских,
которые утверждают, что сбежались на крик избиваемого и с трудом оттащили
Сулейманова от жертвы, верит на слова. Или, по крайней мере, делает вид, что
верит. Ибо трое полицейских не смогли опознать того, кого, как они утверждали,
оттаскивали от избиваемого и от которого якобы слышали в свой адрес нецензурные
оскорбления с угрозами поиметь их матерей. А ещё двое усмирявших
разбушевавшегося правозащитника, как раскопал адвокат, были в тот момент вообще
в другом месте, один так и вовсе за пределами республики.

- Похоже, тут полная подстава! – сказала Жанна. – Ну, не похож этот Зелимхан на
пьяницу и хулигана!.. Ой, что-то мне душно. И тошнит. Давай выйдем в Горенках.

Ждать
остановки пришлось недолго. Да и пробираться особо не пришлось, ибо часть пассажиров
уже успела рассеяться по станциям.

- Ну, как ты? – поинтересовалась Полина, когда они обе вышли на свежий воздух, и
электричка, выпустив торопливо спускающихся с платформы пассажиров, устремилась
далее - к конечной станции.

- Всё равно тошнит! Не могу терпеть!

Не
дожидаясь Полины, Жанна стала торопливо спускаться с платформы и чуть ли не
бегом побежала к кустам. Через несколько минут вышла оттуда, тяжело вздыхая.

- Что-то я сегодня совсем расклеилась. Из-за статьи, наверное, и стошнило, -
попыталась пошутить Жанна.

- А я думаю, не из-за статьи. Хотя всё это, конечно, очень мерзко!

- Ну, а серьёзно, видимо, что-то не то съела. Потому что с утра тоже тошнило, и
голова кружилась.

- Знаешь, лучше бы, конечно, пойти к врачу, но мне кажется, что вот это «не то
съела» теперь будет девять месяцев.

С
минуту Жанна стояла столбом, словно не смея даже предположить, что сказала ей
племянница. А после замешательство сменилось переживаниями: что скажет Вася?

- Если он тебя в самом деле обожает, - предположила Полина, - то будет рад.

- А если не обрадуется? Вдруг скажет, что не готов?

- Так, Жан, давай-ка без паники! Давай сначала послушаем, что он скажет. Главное,
что скоро ты будешь мамой. Если Вася захочет быть счастливым отцом, хорошо. А
нет - в конце концов, и без него не пропадём. Ты лучше скажи, как ты? Легче?

- Знаешь, теперь да. Давай пойдём пешком, а то пока электричку дождёшься. А на
автобусе боюсь – вдруг укачает.

 

«Здравствуйте,
Зелимхан Султанович! Пишут Вам Жанна и Полина – те самые, с которыми Вы ехали в
электричке до Балашихи и переводили испанскую песню. Совершенно случайно
увидели в газете статью про Вас. Охотно верим, что всё это – подстава. Хоть мы
и видели Вас всего один раз в жизни, но как-то не производите Вы впечатления
любителя выпить и помахать кулаками. Те люди, что за Вас вступились, конечно,
знают Вас лучше, и раз уж они говорят, что Вы этим не грешите, то и мы
обвинениям не верим.

Кстати,
песня, которую Вы помогли Жанне выучить, Жанна спела блестяще. И давний
поклонник её таланта решился признаться ей в любви. Так что поздравьте Жанну –
вчера он сделал ей предложение. Вася её обожает, сдувает с неё пылинки. И очень
обрадовался, когда узнал, что скоро будет отцом.

Ну,
а у меня пока всё по-старому: работа, дом, по выходным хожу на концерты, на
выставки. Раньше Жанна составляла мне компанию, но сейчас, когда она почти
замужем, больше внимания, конечно, уделяет любимому человеку. Такие вот дела!

Мы
всей душой Вас поддерживаем и хотим сказать: держитесь, не унывайте!

С
уважением!

Жанна
и Полина».

 

Отправляя
Сулейманову письмо, Жанна и Полина не надеялись получить ответ. Поэтому были
несколько удивлены, обнаружив в Жаннином почтовом ящике письмо из грозненского
СИЗО:

«Добрый
день, Жанна, Полина!

Спасибо
вам за письмо и поддержку! Очень рад за счастье Жанны! Тебе, Полина, также
желаю быть счастливой!

А
процесс против меня с самого начала был незаконным. Это месть власти за мою
правозащитную деятельность. И другим предупреждение – чтоб боялись. Но я своей
вины в том, чего не совершал, не признаю и признавать не собираюсь. Если я всё
же признаю себя виновным, это будет означать, что меня вынудили это сделать
либо пытками, либо шантажом. Об этом я, кстати, с самого начала написал в
публичном заявлении. Оговаривать своих товарищей, давать нужные следствию
показания, я также не собираюсь, даже это помогло бы мне облегчить собственную
участь.

Я
не знаю, дойдёт ли моё письмо до вас? По всей видимости, какой-то негодяй
выкидывает мои письма. Он не понимает, что совершает преступление, нарушает
конституционное право. Ничего, коллеги и адвокаты работают над этим. Поэтому
писать много не буду, думаю, это письмо тоже не дойдёт.

С
благодарностью и уважением!

Зелимхан».

- Ну что, Жан? – спросила Полина. – Напишем Зелимхану Султановичу, что получили
письмо?

- Давай.

С
этого и началась активная переписка актрисы и технарши с чеченским
правозащитником. Отвыкшие от ручного письма пальцы строчили абзац за абзацем,
конверты летели из Подмосковья в Чечню и обратно. Писала в основном Полина,
передавая от тёти приветы и наилучшие пожелания, ибо самой Жанне беременность
давались нелегко – сил порой не хватало даже на домашние дела, не говоря уже о
написании писем.

«Buenos dias,
hijo generoso de la nacion Chechena (2)!» - этой
фразой Полина теперь приветствовала Сулейманова почти в каждом письме.

«Откуда
такие знания языка? Причём так чисто и приятно», - удивился «благородный сын
чеченского народа».

«Эту
фразу мне подсказали фейсбучные френды – Рамиль и Геннадий из  Мадрида. Кстати, Вы бывали когда-нибудь в
Испании?».

«В
Испании был, - объяснил Сулейманов в следующем письме. – Но из всех турпоездок
мне нравилось бывать в Каталонии. Даже Мадрид не так понравился».

На
всех четырёх тетрадных листа он описывал достопримечательности Салоу, городка
неподалёку от Барселоны: усадьбу Masina Catalana на улице Карлоса
Буигоса, поющий фонтан на набережной на проспекте Хайме Первого; Камбрильса,
где чудесная рыба; Таррагоны – античного города, построенного римским
императором Августом; и, конечно, самой Барселоны: парка Антонио Гауди с пряничными
домиками и самой длинной в мире скамьёй, собора семейства святых Саграда Фамилия,
рынка Бакерия, где можно купить всё, чего душа пожелает, и улицы Рамбла,
ведущей прямо к набережной и заканчивающейся памятником Христофору Колумбу. Не
забыл также про аквариум и поющий фонтан. Ну, как после таких описаний не
захотеть побывать в Каталонии и увидеть всё своими глазами?

Параллельно
Полина следила за ходом процесса в Фейсбуке – подписалась на группу того
правозащитного центра, на который Сулейманов работал как внештатник. Руководитель
в своём интервью рассказывал, что знает Зелимхана очень давно как человека
высоких моральных качеств, сотрудника сдержанного и исполнительного. Также
поведал о некоторых фактах его биографии. Нелёгкая, оказывается, судьба выдалась
у Сулейманова! Во время Первой чеченской войны его ученики пошли в дудаевское
ополчение. Попав в окружение, пятнадцать человек погибли. Их участь разделил и
родной племянник Зелимхана. Сулейманов страшно переживал – чуть с ума не сошёл.

«Даже
не знаю, - призналась ему в письме Полина, - говорить Вам об этом или нет, но
меня Чеченская война также не обошла стороной. Если Вы скажете: расскажи-ка
поподробней, я Вам расскажу всё без утайки. Если же скажете: обсуждай эту тему
с кем-нибудь другим, только не со мной! – я с чистой совестью промолчу. Но
хочу, чтоб Вы знали: я никогда не одобряла эту войну – ни Первую, ни Вторую.
Ничего хорошего они не принесли ни русскому народу, ни чеченскому!».

«По
поводу войны в Чечне, - ответил ей Сулейманов, - уверен, все порядочные,
здравомыслящие люди осудят любую войну, т.к. это самое большое зло, придуманное
человечеством. Я бы, конечно, хотел бы, чтобы ты поделилась своей трагедией.
Неужели кто-то из родственников погиб в Чечне? Расскажи, если можно,
поподробнее. Это наша общая боль».

«Это
был мой сосед Саша. Мне тогда было лет 13, ему – 18. Я его тайком любила, но
он, понятное дело, не обращал внимания на пигалицу. Его убили во Вторую
чеченскую. Я тогда рыдала целыми днями, ненавидела президента, который ради своей
собственной выгоды послал на смерть моего Сашу».

Общая
боль… А ведь Полина тогда так хотела разделить её с тётей Машей – Сашиной
мамой, которая за каких-то пару дней стала совершенно седой! Но той сильно не
понравилось, что Полина винит в Сашиной смерти главу государства. «Это борьба с
терроризмом! – кричала она. – Понимаешь, дубина стоеросовая? С терроризмом! Наш
президент виноват лишь в том, что не сбросил на проклятых нохчей атомную бомбу!
А стоило бы! Пошла отсюда, шлюшка продажная! Чтоб ты сдохла!».

«Она
вела себя так, будто это я убила Сашу, и от этого становилось совсем
невыносимо. Мама и Жанна старались всё время быть со мной рядом, но разве они
могли помочь?».

Строчку
за строчкой писала Полина человеку, с которым её разделяло и огромное
расстояние, и национально-культурные особенности, и недавняя война – будь она
проклята! Но что значили эти преграды, когда именно в нём сейчас чувствовалась
родственная душа? Общее горе – потеря дорогих людей – с этими письмами
поделилось на двоих, и оба переживали его вместе – люди, чьи близкие убивали
друг друга.

Сулейманов,
как оказалось, и через столько времени не забыл о погибших учениках. «Они ушли
за каким-то идиотом, который выставил их в чистом поле на верную смерть. Хотя
они могли отказаться, и ничего бы им за это не было. Тогда никто никому не мог
отдавать приказы – всё было добровольно. Я бы многое отдал, чтобы в тот момент
оказаться рядом с ними. Тогда я вывел бы их оттуда без боя или был бы убит с
ними вместе». Строки из его письма руководитель правозащитного центра цитировал
на своей страничке в Фейсбуке, куда Полина теперь заглядывала довольно часто.

Дудаевцы
– они хотя бы шли добровольно. А вот Сашу и других русских ребят никто и не
думал спрашивать, хочет ли он во цвете лет пойти повоевать в Чечне, желает ли
принять смерть во имя т.н. «контртеррористической операции». Просто отправили,
использовали как пушечное мясо. И во имя чего, спрашивается?

Саша
не мог отказаться. А могла ли сама Полина уберечь любимого от этой участи? Что
она могла сделать? Будь ей тогда хотя бы шестнадцать, могла бы подойти к Саше и
сказать: женись на мне. Может, парень бы согласился. А там она родила бы детей,
и он получил бы отсрочку. И была бы Полина сейчас счастливой женой и матерью.
Но кто же возьмёт замуж тринадцатилетнюю девочку?

Справилась
ли с бедой сама Полина? Это она бы точно сказать не могла. Но тот день, когда
чёрная тоска отступила, она помнила хорошо. Тогда хмурое небо прояснилось, и в
окошко заглянуло яркое солнце. Захотелось вдруг подставить лицо под его яркий
свет и, щуря глаза, вдыхать свежий воздух поздней весны. Так и сидела она на
подоконнике, свесив ноги на улицу и слушала звучавшую по радио песенку про
Португалию. Хулио Иглесиас пел так бодро и весело, что хотелось жить, невзирая
ни на что. Так и сидела она, пока не услышала встревоженные голоса мамы и
Жанны: «Полюшка, слезь, пожалуйста!». Только потом она сообразила,