Неизвестные страницы жизни Ирины Макаровой-Эфрон

«маина». Даже слова «мама» не было в ее обиходе.
– Да что с нее взять, с придурошной, – брезгливо говорили надзирательницы. – Вон опять замычала…
Только Евдокия, однажды вслушавшись в звуки, издаваемые Ириной, поняла, что она не мычит, а поет – все тянет какую-то грустную мелодию слабеньким, но чистым голоском.
Через полтора месяца снова приехала крестная и забрала старшую сестру с собой. «А к младшей даже попрощаться не зашла», – озлилась Евдокия. После этого она все чаще возилась с «дефективной», тютюшкалась с ней, подкармливала из своей порции и порой сама оставалась голодной, ибо у крошки был зверский аппетит, и она часто съедала всё, что было у няньки на тарелке.
Ириша теперь всюду ковыляла за ней. Куда Евдокия, туда и она. И отогнать ее было невозможно. А когда она после работы уходила домой, Ириша подходила к надзирательницам, тянула их за подол и требовательно говорила: «Дуя»
– Ишь ты, мамку свою потеряла, – смеялись надзирательницы и пытались объяснить ей, что Дуни нет, но завтра она придет. Ириша начинала плакать. А еще через пару недель, если Евдокии не было в приюте, она садилась на пол у входа, но уже не билась головой о стену, а не отрываясь выглядывала, не идет ли Дуя, а когда та приближалась на своих слоновьих ногах, бросалась к воротам, цеплялась за нее и уже не отпускала. «Ровно собачонка», – думала Евдокия, и на душе у нее теплело.

ХХХ
То ли словцо «мамка», услышанное от надзирательниц, то ли что другое, но стала Евдокия задумываться. И вот однажды пришла в кабинет начальницы и сказала, мол, так и так, Анастасия Сергеевна, но хочу я Иришу удочерить. Та просто оторопела:
– Ты, Дуня, сдурела? Времена нынче какие, а ты хочешь такой хомут себе на шею повесить? Да и не жилица она, сразу же видно.
– Ничего, выхожу я ее.
Но начальница ни в какую:
– Как же ты ее удочеришь? Вот крестная явится, такой скандал устроит, что мы с тобой неприятностей не оберемся. Тем более, у нее, может, и настоящие родственники есть.
– Да не приедет крестная. Не нужна она ей. А так она круглая сирота.
– Все равно от крестной надо официальное разрешение получить, а она его не даст.
– А вы ей напишите, мол, умерла девочка-то.
– Нет, Дуня, ты точно с ума сошла! Ты же меня на преступление толкаешь. Ни за что! Иди работай, а про глупости забудь.
Но Евдокия всякий день упрямо к ней ходила и так слезно умоляла, что та, в конце концов, плюнула и сказала:
– Ладно, возьму грех на душу. Но с одним условием – ты не уволишься, и девочка в приюте останется. И чтобы никому ни слова. Если крестная приедет, чтобы не узнала ничего.
Евдокия чуть ноги ей целовать не бросилась. Еще начальница даже дала ей адрес конторы, где могут выдать документ соответствующий. Евдокия на другой день отправилась в эту контору, и там ей без всякой волокиты и без лишних вопросов выдали свидетельство о том, что Ирина Николаевна Макарова-Эфрон действительно приходится ей дочерью.   

ХХХ
Евдокия свое слово сдержала и продолжала работать в приюте, где жила ее новоиспеченная дочь. Об этом кроме нее и начальницы никто так и не узнал. Крестная больше в приюте не появлялась.
Спустя два года приют расформировали, и она взяла Иришу жить к себе в деревню. С ногами стало получше, и она нанялась на ткацкую фабрику мотальщицей. К тому времени девка совсем оклемалась, болтала вовсю. И такая ласковая, только и знает, что мамку тискать да целовать.
А еще через несколько лет, когда Кунцево к Москве присоединили, стали мать и дочь столичными жителями. В тридцатом их избу снесли, а самих расселили в большую коммуналку, где выделили аж две комнаты.
Буквы Евдокия еще кое-как разбирала, но складывать их в слова так и не научилась. А Ириша умом не в мать пошла. Она и в школе училась на отлично, а потом в институт поступила, где учительниц готовят. И характером на мать непохожа – веселая, певунья и болтушка. Подруг вокруг всегда было множество, да и парни крутились. Она ведь расцвела, ровно розан. А о страшном детстве в приюте, кажется, и не помнила уже.
Когда Иришка паспорт получила, Евдокия ей рассказала про крестную и про старшую сестру. Долго она колебалась, всё боялась, что  дочка, как узнает, к ней переменится. Но ведь негоже врать и правду от нее утаивать? Все ж таки родная сестра. Ирина немного поплакала, но ничуть к Евдокии не изменилась и продолжала называть ее мамой. И Евдокии это было приятно.
В сороковом году Ириша замуж вышла. Тоже за учителя – красивого, статного и, кажется, доброго парня. А через год началась война. Иришкиного мужа в июле мобилизовали и воевать отправили. А в начале сентября она сама закончила ускоренные курсы медсестер и попросилась на фронт, куда и должна была ехать 10 сентября. Евдокия сильно переживала, но отговаривать дочку не стала, а стала вовсю хлопотать, готовясь к проводам. Но вышло по-другому. В августе она слегла и только сказала дочери: «Видно, время пришло помирать». Так и случилось. Евдокия легко отошла в последний день августа, успев лишь перекрестить ее и промолвить перед смертью:
– Храни тебя Бог, дочка.
По странному и удивительному совпадению в тот же самый день, 31 августа, крестная Ирины повесилась в Елабуге.

ХХХ
Через много лет, уже во времена оттепели, Ирина решила навести справки и тогда узнала всё о своей «крестной» и о старшей сестре. Ей даже удалось сестру разыскать, и она дважды встречалась с ней, но так и не открылась, представившись почитательницей ее и ее матери таланта.
Ирина Николаевна Макарова, похороненная и оплаканная цветаеведами,  прожила долгую и, в общем, счастливую жизнь и мирно скончалась в 2006 году в Москве в окружении детей и внуков. Ее воспоминания о двух встречах с сестрой пока еще не опубликованы.